— Ужасно интересно, Финик.
— Все равно она очень старенькая была. Можно, я мороженое уже буду есть?
Наступило время сна, с Финном остался папа, и, не успел мальчик вылезти из ванной, как началась новая история про мистера Гадкера. По своему обыкновению, мистер Гадкер почитывал объявления в сиэтлской «Пост-интеллидженсер». Там он и обнаружил, что продается старый паром, построенный давным-давно где-то в штате Вашингтон, и притом очень дешево: за девяносто девять долларов девяносто девять центов. Ни мистер Гадкер, ни Мойра управлять паромами не умели, а потому пару раз чуть не пошли ко дну.
Финн улегся в кровать, и последовало продолжение истории, но ребенок слушал вполуха. Его отвлекал запах сигарет, и вообще так странно — папа здесь, в квартире, с ним.
— «Ты, псих ненормальный! — завопила Мойра. — Гляди, гляди, что натворил-то, дурачина! Вот тупица! Да откуда у тебя руки растут?!»
— Ты теперь здесь жить будешь, да?
— А? Нет, Финик, я просто погостить сегодня пришел.
— Ты в маминой кровати мог бы поспать.
— Нет, не получится, малыш.
— Ложись в мою кроватку, я подвинусь.
— Спасибо тебе. — Папа поцеловал его в лоб. — Сегодня никак. Вот ты уснешь, и я вернусь в наш дом на холме.
— Ладно. — Ему даже стало спокойнее: не хотелось ночь напролет нюхать тот запах.
Папа рассказывал дальше, однако Финн вскоре перестал следить за событиями. Мальчик воображал, будто находится в другом месте — не в квартире, не в доме на холме, а где-нибудь, где все покрыто снегом, может, высоко-высоко в горах. И сугробов намело много, и дома занесены полностью, а деревья все белые-пребелые. Финн зажмурился и увидел: везде, насколько хватает глаз — ослепительно сверкающий и переливающийся сахарный снег. Глубокие следы, в которых притаились фиолетовые тени, принадлежат Финну, рядом с ними следы поменьше и не такие глубокие. Их оставляют лапки его собаки. В разных снах собаку звали по-разному, а порой и вовсе никак не звали. На фоне несказанной белизны четко выделяется черный собачий хвостик. Пес бросился вперед, потрусил, взметая снежные бурунчики и то и дело оглядываясь — поспевает ли следом хозяин. Собака эта очень умная, умнее не бывает. Знает и умеет кучу всяких штуковин, а еще она добрая-добрая. Вот мальчик устанет шагать, и тогда они вместе выстроят эскимосское иглу. Укроются в своем снежном домике, прижмутся друг к дружке, и пес будет Финна греть.
— Дебра, я не могу к тебе подняться. Финн уже спит. Знаешь, мне кажется, Том даже не догадывается, что творится. Болтает о «десяти секундах известности». А шумиха ведь по всему городу, черт дери! А его мнение о детективе, который ведет дело? «Парень стоящий». Можешь себе представить? Да, ты понимаешь, вот так эти британцы анализируют человеческий характер. Он — парень стоящий. Или: он — никудышный. Какая тонкая наблюдательность! Потому-то ни один из них и в психотерапию не верит. Конечно, зачем, лучше ярлыки наклеивать. Почему они вступили в войну с Гитлером? Человек он был никудышный. А детектив этот — стоящий. Бог ты мой! Неудивительно, что Том не в состоянии сложить один с двумя. Ему всегда трудно скумекать…
Тут Бет внезапно вспомнила:
— Как, кстати, твоя статья продвигается?
Единственное оставленное на автоответчике сообщение гласило: «Да, все, номер у меня есть. Сейчас же звоню. Да? Ага. Пол Нэйджел, департамент шерифа округа Кинг. Сообщение для Томаса Дженвея. Очень сожалею по поводу появления в „Стрэйнджер“ той статьи. А? Да, как раз наговариваю ему на автоответчик… Томас? Так вот, насчет статьи. Хочу, чтобы вы знали: если наш отдел и предоставил материал для нее, то я здесь ни при чем. Но мое личное мнение таково: эти гаденыши сами навыдумывали невесть чего, да еще свою же бредятину потом раздули — обычная для СМИ картина. В любом случае хочу перед вами извиниться. Наш пресс-секретарь сделает заявление, в котором разъяснит положение вещей. Появятся вопросы — любые — обязательно звоните». Последовал щелчок, свидетельствующий об окончании звонка, затем механическое сопрано объявило: «Среда. Десять. Сорок. Семь. Конец. Последнего. Сообщения».
Когда Том сел за компьютер и попытался ввести электронный адрес, пальцы, казалось, нажимали на клавиши, абсолютно не повинуясь мозгу. Выходило и «wsw», и «wwe», и «wqw», пока не настучались три полагающиеся «w» подряд. Вот, даже стандартное «www» еле-еле далось. Сайт «Стрэйнджер» загружался неимоверно долго и мучительно. В конце концов прыгающие цветные квадратики оформились в набросок, выполненный художником-полицейским. Рисунок помещался на экране рядом со старой фотографией актера Джерри Бауэра с суперобложки «Немногих» и заголовком «БРЕМЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЛОЖИТСЯ НА ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКИЕ ПЛЕЧИ?». Черные жирные буквы были стилизованы под тюремные решетки. Над перечнем разделов сайта находился подзаголовок: «В ходе поисков пропавшей девочки подозрение падает на известного преподавателя литературы из Вашингтонского университета».
— Господи мой Боже.
Том щелкнул мышью по соответствующей ссылке. Микроскопические квадратики за стрелкой и песочными часами перегруппировались в еще один снимок, довольно некачественный, запечатлевший Тома в таком положении, что создавалось впечатление, будто он грабит собственный дом. Неуклюжая фигура в длинном пальто наклонилась вперед с какой-то шутовской осторожностью и делает широкий, почти через все крыльцо, шаг по направлению к парадной входной двери. Совершенно непонятно, откуда фотография взялась. Сфабриковали в лаборатории? И тут Том догадался: его сняли исподтишка, когда он высоко поднимал ноги, преодолевая недостроенное крыльцо и перешагивая через спутавшиеся полоски красного скотча, оставленного Чиком. Но судя по фото, человек в злодейском черном пальто вполне мог сжимать в руке револьвер, а на плече тащить мешок с награбленным добром.
Том покрутил колесико мыши, пробегая глазами сопровождающий снимки текст. Взгляд выхватывал ужасные слова. «Преподаватель-литератор из Вашингтонского университета, чудаковатый европеец, регулярно выступает по Национальному государственному радио в программе „Все учтено“». Боже! «Надменный», — характеризовал его один студент, фамилия которого не называлась, и другой вторил: «высокомерный». «Тяжеловесные подражания викторианской прозе, производящие удручающее впечатление». «Оказывал студенткам нежелательные знаки внимания во внеаудиторное время». Возмутительно! Нельзя же писать такое, черт, да он в суд на них подаст! Неизвестно каким образом газетчики вызнали второе, никогда нигде не упоминавшееся имя Тома, Бодог[149], перевели как «Счастливчик» и влепили в следующий, набранный жирным шрифтом подзаголовок «Счастливчик Том». Ублюдки бесстыжие.
«Подозреваемый».
«Облава на Саммамишского душегуба продолжается в течение двух лет».
Опять — «подозреваемый».
«…за неестественным, надуманным поведением скрывалось…»
За всю свою жизнь Том не переживал ничего, что могло хотя бы отчасти подготовить его к случившемуся. От самой беспрецедентности творящегося кошмара закружилась голова. Нечто похожее можно было лишь вообразить. Во время полетов через Атлантику, после чуть теплого ужина и второго стаканчика коньяка, когда перед просмотром фильма опускались жалюзи на всех иллюминаторах и маленькая лампочка над головой тускло освещала раскрытую книгу, Том частенько рисовал мысленно следующую ситуацию. В гудение мотора, напоминающее урчание стиральной машины, внезапно вклинивается голос командира экипажа. С профессиональным хладнокровием и с акцентом уроженца среднезападных штатов он объявляет по радио: «Дамы и господа, с прискорбием сообщаю: в приборах обнаружены серьезные технические неполадки. Просим вас немедленно пристегнуть ремни и принять положение, указанное на схеме, находящейся в кармане впереди стоящего кресла. Да не оставит нас Бог, давайте же вспомним о нем в эту минуту. Благодарю за внимание». Что-то в этом роде сейчас и творилось, но с единственной разницей: нельзя просто погрузиться в книгу и прогнать наваждение. Оно здесь, вот оно — то самое.
