Том спросил, извлекая никотиновую подушечку из упаковки:
— Где ты сейчас живешь?
— Место есть. Снимать.
— Просто знаешь, если тебе еще нужно где-нибудь…
Щенок зубами ухватил брючину Финна и дергал ее туда-сюда, мотая головой. Время от времени собачонка издавала тонюсенький рык, напоминающий звук маленького двухтактного двигателя на игрушечной модели самолета.
— Нельзя, Душечка, нельзя!
— Уанг-уанг-уанг! — Чик оскалил на Душечку кривые зубы, и она тотчас отпустила штанишки Финна и бегло что-то уанг-уангнула подрядчику по-китайски.
— Мороженое кто-нибудь будет? — поинтересовался Том, надеясь удержать свою внезапно образовавшуюся семью еще хотя бы ненадолго. — Кто за то, чтобы навернуть мороженого?
— Шахматы! — воскликнула Бет.
В Битве за Чикаго наступило затишье, и поздно вечером Бет с Робертом отправились поужинать в «Летучей рыбе». Вовсю гремела музыка, и им приходилось близко склоняться друг к другу, перегибаясь через узкий столик, иначе бы они не смогли разговаривать. Бет ела морского окуня в ананасах и подливку из анчоуса, Роберт — тайские крабовые котлетки с лемонграссовым майонезом. Платила Бет.
— Шахматы?
— Да. Сейчас я играю не очень, но в детстве неплохо умел. — Роберт наморщил нос, как всегда, когда строил из себя скромника. — У, когда я в четвертом классе учился, стал чемпионом штата Мичиган. Почти до национального турнира дошел, да в полуфинале продул тому индусику из Оксфорда, из штата Миссисипи. Радживу. Вообще я тогда был ботаник, но Раджив — тот был просто мега-ботаник! Носил толстенные очки, вот такущие, замотанные пластырем, и вслух болтал сам с собой всю игру. Думаю, стоило Радживу помаячить у меня перед носом часа четыре, чтобы я сразу понял: шахматы — не мое.
Роберт пошевелил в воздухе указательными и средними пальцами рук, заключая в кавычки слово «мое». Еще одна его привычка — дистанцироваться от собственных высказываний, закавычивая их. Однако молодой человек делал так нечасто, жест этот не был предсказуемым или раздражающим. Бетон вполне нравился.
— Теперь я просто для развлечения играю.
— И ты каждый день играешь с тем парнем из Сараево?
— Да, мы с Бранко поигрываем. Почти каждый день. И только по одной партии. Мы встречаемся на сайте для шахматистов, когда здесь одиннадцать утра, а у них в Сараево девять вечера.
— И сколько длятся ваши партии?
— Недолго. Минут тридцать, сорок пять.
— А я тебя за этим ни разу не застала.
— Мой брандмауэр действует. В реальном времени отслеживает местопребывание босса.
— Ага, и меня заодно ты все время водил за нос!
— Каждому ведь нужно о чем-то еще думать помимо аятоллы. Вот ты — что бы ты без Финна делала?
— Ты сказал — аятоллы?!
— А ты вспомни, как он свои рубашки застегивает под горло. Ох уж мне его костюмчики!
— О, он еще меньшее из двух зол. По крайней мере это тебе не полоумный Компьютерный Мессия.
Роберт точно воспроизвел, правда, тактично понизив голос, скрипучий смех Джеффа Безоса. Бет захихикала.
Роберт поднял руки — сдаюсь мол, сдаюсь — и сказал:
— Виноват, ни в коем случае не следовало о нем заводить речь. Давай не будем о Стиве, а то весь ужин пойдет насмарку.
— Хорошо. Так что там насчет твоего приятеля-серба, Бранко?
— Он парень остроумный.
— А, вы еще по телефону общались, да?
— Нет, я имею в виду его манеру играть. Я над ходами Бранко вечно ухахатываюсь.
— Разве можно смешно играть в шахматы?
— Ну да. — Ответ Роберта прозвучал несколько озадаченно. — Я и не разговаривал с ним никогда… Мы только вместе отвисаем.
— И выходят идеальные взаимоотношения. Когда просто с кем-то «отвисаешь».
Бет пришло в голову, что на протяжении последнего часа с небольшим она и Роберт как раз этим и занимались — «отвисали».
— И я того же мнения. Ну, слон D3-C4. Король G8-H8. Ферзь E4-F4…
— Шах и мат?
— Спасский сдал ту партию. В 1972-м, в Рейкьявике. Классическая встреча. Но не возникает особого желания пообщаться, скажем, с Бобби Фишером. Или со Спасским. — Роберт засмеялся. — Настоящие шахматисты — психи будь здоров.
На десерт съели одно на двоих мороженое с кусочками банана. Бет, на несколько сантиметров переставив ногу под узеньким столиком, коснулась колена Роберта. Ни один из них не придвинулся ближе, но положения они также не изменили. В принципе их ноги даже не соприкоснулись; соприкасались, думала Бет, скорее джинсы. Она не была уверена, заметил ли Роберт вообще этот контакт.
Принесли счет, и он сказал:
— Ну, я пойду, наверное, а то опоздаю на автобус в Кэпитол-хилл.
Неуверенности в его словах как раз хватило для того, чтобы Бет произнесла:
— Можешь в любой момент приземлиться у меня. Я живу через дорогу. Финн сейчас у моего бывшего мужа — свободная комната есть. В общем… если хочешь…
Да — робко и очень вовремя — он хотел.
Полиция в доме. Полисмены в форме складывают и складывают что-то в прозрачные целлофановые пакеты. Уже забрали компьютер Тома, каталог детской одежды из магазина «Гэп Кидс», целый конверт фотографий купающегося в ванне Финна. Женщина-полицейский показывает своему коллеге книгу, название которой Том не видит. Женщина перелистывает страницы, и на лице мужчины возникает явное отвращение.
Том пытается говорить, но, похоже, от ужаса он онемел. У него выходит лишь сдавленное «ахххх!», совершенно не привлекающее внимания посетителей. Мужчина и женщина продолжают укладывать вещи Тома в свои пакеты.
Полицейские спускаются ниже, вот уже почти обыскали второй этаж, и рано или поздно они найдут то, что спрятано в подвале. Том давно знал: оно там — просто никому не говорил. Нет, сам он ничего не сделал, вернее, ничего не помнит, однако ему известно о свершившемся, и значит, скоро на него наденут наручники и увезут в специальной машине с зарешеченными окнами. От вины никуда не деться. Том, видимо, всегда втайне догадывался — так и будет, и вот теперь он понесет ужасное наказание.
Один из полицейских прошел мимо, неся пакет, доверху набитый одеждой Финна.
— Все с тобой ясно, парень, — сказал полисмен, удивив Тома лондонским акцентом.
На офицере — черная каска с огромной серебряной восьмиконечной звездой впереди.
Полицейский пошел дальше, вниз по ступенькам, а Том вяло размышлял: что лондонский констебль делает здесь, в Сиэтле?
Нет, невозможно. Том почувствовал волну облегчения, когда стало ясно — происходящее ему снится. Он умел спасаться от страшных снов. Надо набрать в легкие, а потом с силой вытолкнуть из себя воздух, пропустив его через сомкнутые стенки гортани. Просто-напросто требуется напряжение воли.
Полицейские с пакетами продолжали ходить по спальне Финна и комнате Тома, но теперь понятно: они — химеры. Том сделал усилие, вдохнул полной грудью и с громким криком освободился от кошмара.
Проснулся в пустом доме — полиция уже ушла. Однако это не его спальня, это подвал. В воздухе — тошнотворный сладкий запах, как от гнилой рыбы, и, несмотря на позднюю ночь, Том одет и держит черный электрический фонарик с резиновым корпусом.
Он посветил на паутину под балками, на кучу коробок с разным старьем, на потрескивающую печку. Собравшись с духом перед тем, что вот-вот случится, Том шагнул в прямоугольник утоптанной земли, где Чик когда-то устроил себе жилище.
Вот оно, как Том и представлял: грязный сверток размером с упитанного младенца, завернутый в перепачканную синюю клеенку и обвязанный грубой веревкой. Измятая клеенка, практически не освещаемая фонарем, оказалось, протекла. Темное пятно неправильной формы расползалось по земляному полу слева от свертка, и неровные края пятна образовывали рисунок, напоминавший мысы и фьорды. Оно появилось недавно, это точно. Том опустился на корточки, направив луч фонарика на землю вокруг свертка. Черные катышки — крысиный помет. Пару лет назад Бет вызывала сотрудников эпидемстанции, но крысы, видимо, вернулись. Вблизи зловоние было невыносимо. Ощущая горечь во рту и подавляя тошноту, Том попытался развязать веревку. Она вся растрепалась, узла и не найдешь. Черная крыса с прилипшей к тельцу мокрой шерстью выскользнула из свертка и прошмыгнула мимо печки в темноту.
