— Выехал вчера во Владикавказ для дальнейшего следования в Петербург. Приходил прощаться, слезно каялся, просил забыть о его грехах и просил передать вашему высокопревосходительству это письмо, — фон Ховен вынул из кармана конверт.
— Что еще сочинил этот негодяй? Прочтите, пожалуйста, Отто Карлович, я забыл свои окуляры, — сказал генерал.
— «Ваше высокопревосходительство, отец и благодетель! Понимая, сколь разгневаны вы наветами моих врагов, изветами и клеветой, ожесточивших ваше благородное, но доверчивое сердце, я, не имея злобы противу вас и призывая божье благословление на вашу высокую особу, уезжая отсель в Россию, почитаю своим долгом сказать, как на духу. Неповинен я в злодеяниях и гнусно-корыстных проступках, кои возложили на меня враги. Чист я перед господом и перед моим государем. Приехал я в сей край два года и месяц назад бедным и не имущим никакого состояния человеком, таковым же и возвращаюсь назад. Все, что я скопил в Грузии, отказывая себе во многом, это суть 4500 рублей серебром, сумма, как изволите видеть, небольшая и добытая мною жалованьем и наградными от государства. Ни одной копейки, окромя указанного, я не имел и не имею. Да простит господь-бог ваше высокопревосходительство за оскорбление честного человека.
К сему Андрей Чекалов».
Глава 2
Умная и коварная Паху-Бике, по сути, правила Аварией и была чем-то вроде регентши при своих сыновьях. Властная ханша, не терпевшая и тени непокорства, ревниво присматривалась ко все возраставшему влиянию Гази-Магомеда. Паху-Бике не могла не понимать опасности, которую несло учение этого безродного байгуша, призывавшего к равенству всех мусульман от первого хана и до последнего нищего. Она знала все, что говорили о нем в народе, и она же обо всем этом сообщала русским властям.
Конечно, Паху-Бике не любила и их, но сила и золото были на стороне ак-падишаха, к тому же все, что делали русские войска, касалось только непокорных племен и тех горских владетелей, которые не хотели признавать власть русского царя.
Шел уже второй час дня. Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные.
Снежные верхушки Каранчи высились над лысыми скалами и утесами хребтов, тянувшихся к югу. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали потоки, неподвижными лентами светились горные реки. Пятна садов, мосты, дороги, дома — все это было разбросано там, далеко внизу, откуда не долетал ни голос человека, ни звук выстрела, ни даже грохот водопада.
Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало уже пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспрестанного движения вперед и вверх начинала кружиться голова. А горы все росли и лезли как бы одна из другой. Узкая тропка то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.
Сэр Генри тяжело дышал. Он с трудом держался в седле, и если бы не боязнь показаться слабым и смешным, он давно сошел бы с коня и охотно посидел бы на этой густой горной траве, из которой глядели на него белые эдельвейсы и крупные ромашки. Но спутники Фиц-Морриса ехали почтительно, молча, неутомимо. Их ноги, по-видимому, не ослабели от пятичасового сидения в седле, лица были спокойны, свежи, и когда делегат, или, вернее сказать, агент английского посла в Иране, встречался с ними взглядом, эти полудикие разбойники почтительно улыбались ему, повторяя одно и то же слово:
— Теперь скоро!
Но горы все так же стояли над дорогой, все так же висели тысячепудовые утесы, все так же скакали по камням горные курочки, и по-прежнему шумно осыпался песок из-под ног устало шедших коней.
Сэр Генри повернулся к ехавшему слева соседу и неуверенно сказал:
— Как вы думаете, Арчи, не пора ли сделать привал или хотя бы отдохнуть несколько минут? Я чертовски устал от этого дикого хаоса! Ни в Персии, ни у нас в Шотландии, ни в Турции я не видел такого дьявольского нагромождения ущелий, крутизны, водопадов и гор. И подумать только, что этот старый индюк Брэдли, — отозвался он непочтительно об английском поверенном в Тегеране, — уверял меня, что эта поездка будет чем-то вроде триумфального въезда Цезаря в Рим…
— Держитесь, старина! Теперь действительно недалеко… Еще две-три петли вокруг этого холма, и мы наконец взберемся на высоту, с которой виден Хунзах, — сказал его спутник.
Это был тот самый Монтис, который совсем недавно присутствовал вместе с беледом Абдуллой на совещании в ауле Кусур.
— Хун-зах! — с нескрываемым презрением повторил Фиц-Моррис. — Дьявольское имя варварской столицы, вполне достойное его владелицы, несравненной, невежественной Паху-Бике. Черт бы побрал ее с этим звучным, пахнущим чесноком именем!
— Генри! Говорите по-английски что угодно об этой особе и ее вонючих подданных, но не изображайте на лице отвращение к ним, они могут понять его, а это нам невыгодно! Дело, из-за которого сэр Брэдли послал нас сюда, стоит нескольких улыбок с вашей стороны…
— Достаточно им того золота, которое звенит в мешках, предназначенных их варварской владетельнице, — проворчал Фиц-Моррис, обтирая платком лоб и с надеждой вглядываясь в уже показавшуюся вершину горы. Ехавшие позади всадники, аварцы и лезгины, почтительно слушали непонятную английскую речь Фиц-Морриса и его коллеги Монтиса, матерого разведчика, уже не раз бывавшего в гостях не только у Паху-Бике, но и у хана Сурхая казикумухского и даже у вожака чеченских партий знаменитого наездника Бей-Булата. Неделю назад оба англичанина, прибыв из персидского порта Шахсувари, высадились у Дербента и сейчас же направились в горы, где должно было произойти совещание представителей горских племен и на которое были приглашены ханшей Паху-Бике Гази-Магомед и Шамиль.
Гази-Магомед, эта новая величина, появившаяся в горах, стоил того, чтобы англичане заинтересовались им. В предстоящей войне Персии с Россией важно было добиться, чтобы горцы выступили на стороне персов. Для этого нужно было сплотить разноплеменные, разноязычные, часто враждовавшие между собой горские народы, нужно было, чтобы во главе их стоял сильный, объединяющий их человек.
Ни персияне, ни англичане как следует еще не знали ни учения нового имама, ни самого Гази-Магомеда. Миссия Монтиса и Фиц-Морриса и заключалась в том, чтобы познакомиться с новым имамом и, выяснив, что он собой представляет, использовать его в предстоящей войне с русскими. Относительно же Паху-Бике дело обстояло сложней. Надо было передать ей значительную сумму в золоте и добиться от нее обещания, что ее приязнь к России ограничится только письмами и приятными словами.
В Хунзахе ожидали их. Сюда уже приехали представители различных горских обществ, представитель таркинского шамхала, делегаты из Чечни и горной Андии. И хан Абу-Нуцал, и его мать Паху-Бике, по совету русского командования широко распахнули двери ханского дворца, намереваясь немедленно же после совещания подробно донести в Грозную обо всем, что на нем говорилось.
Центральной фигурой совещания был прославленный в Иране и Турции беглый дагестанский мулла Саид-хаджи. О нем рассказывали, будто он трижды посетил Мекку, побывал в Медине, видел каабу, окончил в Каире знаменитую духовную академию Аль-Асхар и был неоднократно принимаем для бесед самим халифом всех мусульман — султаном Турции.
В народе усиленно распространялись слухи о том, что святой Саид творит чудеса, пророчествует и предсказывает будущее, что от него не может утаиться чья-либо жизнь, он знает мысли каждого правоверного, так как во сне беседует с самим пророком.
Аварская ханша была осведомлена, что он проходимец, никогда не бывавший ни в Аравии, ни в Египте, ни в Турции, живший на хлебах у персидского наследника престола Аббаса-Мирзы; неграмотен, не знает арабского языка и прислан сюда персами для того, чтобы при помощи своей славы святого, посулов, угроз и ссылок на коран и мощь турецкого султана и персидского шаха подготовить горцев к войне с русскими.
