— Ваше превосходительство, — поднимая руки кверху и глядя на фон Ховена, взмолился Чекалов, — ваше превосходительство, скажите же хоть слово в мою защиту, вы же знаете, сколь неповинен я в приписанных мне преступных деяниях!
— Удивляюсь, Андрей Андреич, как у вас поворачивается язык говорить о защите вашей поистине преступной особы. Вы грязный и презренный человек, осрамивший и нас, и нашу коронную службу в здешних местах! — с негодованием воскликнул губернатор. — Ведь жители края, когда хотят сравнить последнего вора-лихоимца с кем-либо, называют ваше имя. Позор! Только намедни подали мне записки от купеческого головы Тифлиса, всеми уважаемого господина Питоева о том, как вы неправосудно и закону наперекор обложили налогами и поборами купцов, кои отказались дать вам взятку…
— Клевета и обман, ваше превосходительство… наветы на меня!
— Молчите, бессовестный вы человек, — вскипел фон Ховен, — если бы не стыд и боязнь опозорить нашу, лишь недавно введенную в этот край российскую власть, вас следовало бы заковать в кандалы и посадить вместе с разбойниками в тюрьму…
— А сие еще не поздно, — отпивая глоток воды, сказал Ермолов. — Я чаю, лучшим оправданием чести и бескорыстия нас с вами, Отто Карлович, и есть немедленное арестование и заключение в тюрьму сего подлеца! — Он ткнул пальцем в побелевшего Чекалова. — Азиатские народы верят только в силу и уважают власть тогда, когда она беспощадна и справедлива. Эту меру следует употребить сегодня же. Отдайте под суд статского советника Чекалова, войдите об этом немедля отношением ко мне!
— Помилуйте, ваше высокопревосходительство, не погубите! Корысть, бедность проклятая одолела… век богу буду молиться, простите, господа! — обводя присутствующих глазами, умолял Чекалов.
— «Генерал», хорош гусь, солдата, защитника родины, который не сегодня-завтра будет грудью защищать нас, по щекам хлещет, хлобыщет до крови, и за что? — Ермолов с ненавистью глядел на перекосившееся от страха лицо Чекалова. — За то, что его, чинодрала и и взяточника, «превосходительством» не назвал! Дрянь, вор, прохвост! — уже во весь голос кричал разъяренный Ермолов. — В тюрьму, взять подлеца под стражу!
За дверью стихло. Присутствующие в приемной замерли, прислушиваясь к громовым раскатам разъяренного ермоловского голоса.
— Ва… ваше высокопревосходительство… не погубите, виноват, грешен, явите отеческую милость, — трясясь и хватая руку Ермолова, лепетал Чекалов.
— Прочь! — рявкнул Ермолов, вырывая руку, которую пытался облобызать Чекалов. — Снисходя лишь к просьбе почтенного Отто Карловича, не отдаю под суд… позорить не хочу русское имя… — Он подошел к Чекалову. — В два дни сдать дела преемнику и вон отсюда… чтобы через неделю вашего поганого духа не было в здешнем краю!
— Благодарю… бога стану молить за ваше высокопревосходительство, — бормотал Чекалов, униженно кланяясь и отступая назад. Его глаза принимали осмысленный блеск, лицо, еще искаженное страхом, просветлело. — И явите еще одну божескую милость, — униженно сказал он, — разрешите остаться на месяц в городе для приведения в порядок личных дел…
— Сегодня какой день? — не отвечая ему, спросил Вельяминова Ермолов.
— Четверг, Алексей Петрович.
— Ежели к пятнице той недели не исчезнете из Тифлиса, прикажу казакам гнать плетьми пешком до Мцхеты. Понял, сударь?
— Так точно! Через неделю уеду, — поспешно ответил Чекалов.
— На ваше место временно назначен коллежский советник Павлов. Сегодня же начните сдавать ему дела, — сухо сказал Ховен.
— Слушаюсь… Мне можно идти?
— Идите! — разрешил Вельяминов, видя, как Ермолов одними губами очень выразительно и нецензурно высказался по адресу Чекалова.
Статский советник исчез в дверях.
— И с такой дрянью мы начинаем управление всем этим обширным краем! — покачал головой Вельяминов.
— Прикажете позвать полицеймейстера Булгакова и приставов? — осведомился губернатор.
— Ну их к… Я устал от всей этой дряни. Выгоните их со службы с опорочивающим аттестатом и давайте перейдем к более серьезным делам. Мне пишут, что персияны зашевелились по всей границе, а сардар эриванский Гассан-хан похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, — сказал Ермолов.
— Обычное восточное хвастовство! — махнул рукой губернатор.
— Не совсем! И лазутчики, и армяне доносят о том, что на границе неспокойно. Введите капитана Сергеева, присланного из Тавриза князем, — обратился Ермолов к адъютанту.
Гонец Меншикова привез неважные вести. Хотя посольству и было наконец дано разрешение прибыть на аудиенцию к шаху в Султаниэ, но по тому, как держали себя и Аббас-Мирза, и персидские сановники, и приданная нашему посольству обслуживающая их персидская свита, было видно, что авторитет царского посла падает с каждым часом.
— «Мы напоминаем собою пленников, а не посольство могущественной страны, — писал Ермолову Меншиков. — Вокруг нашего дома стража. Куда бы мы ни хотели пойти, нас обязательно провожают шпионы, даже и не пытающиеся скрыть своего ремесла. Ни с кем не общаемся, всем людям любого сословия запрещено сноситься с нами, а между тем англичане ходят здесь, как хозяева, и мы через них иногда добиваемся того или иного удобства жизни…»
Вельяминов читал вслух письмо Меншикова. По лицу Ермолова прошла мрачная улыбка:
— Понял, ваше сиятельство… И до тебя наконец дошло, сколь подлы и двулики суть персидские господа.
— «Уведомляю вас, Алексей Петрович, что, по моему глубокому убеждению, война с Ираном неминуема. Ни сам шах, ни тем более его сын Аббас-Мирза и не помышляют о мире. К границам нашего Закавказья идут все новые и новые персидские войска, среди них и части, сформированные в Испагани и Ширазе. Есть пехота, конница и артиллерия, коей персов щедро снабдили подлецы-англичане. На моем пути из Тавриза до Султаниэ я сам насчитал идущих к нашим границам войск не менее 20 000».
— Убедился, а ведь когда я говорил и писал и ему, и царю, и Нессельроду, то меня называли сомутителем добрых отношений и создателем войны… Поглядим, что теперь скажут в Петербурге…
Письмо Меншикова заканчивалось слезной просьбой к Ермолову быть настороже и остерегаться персидских провокаций.
— «Остановите постройку Миракской крепости, черт с нею и с этим клочком пустой и ненужной нам земли. Уступите ее им, отведите оттоль войско и тем самым закройте рот подлецу Аббасу, вседневно вопящему о том, что вы покушаетесь на исконные персидские земли».
— Много ты понимаешь, дурак! — пренебрежительно и без всякого уважения к царскому послу сказал Ермолов. — Отведи войско и тем покажи иранцам, что испугался их… Да ведь этого только и надо Аббасу, ведь тогда он и туркам и своим персам скажет: «Видите, русские испугались… ушли обратно. Вот как надо держать себя с ними». Да ведь это же и есть его победа над нами. Как ты думаешь, Алексей Александрович? — обратился он к Вельяминову.
— Думаю, что Меншиков прав! Сколь ни неприятен нам отвод войск из Мирака, но, выполняя волю государя, вывести их следует немедля.
— И тем дать этому мошеннику Аббасу праздновать верх над нами? — запальчиво перебил его Ермолов.
— Невелика победа! Укрепление Мирака не стоит костей одного русского солдата, да и надолго ли? Спустя время, при нужде, мы легко возьмем его обратно, а сейчас черта ли в нем, Алексей Петрович?
— Так ты думаешь выводить войска? — медленно, в раздумье произнес Ермолов.
— Считаю — необходимо, Алексей Петрович! — твердо ответил Вельяминов.
— Ну что ж, пиши приказ полковнику Севарсамидзе. Пусть разрушит то, что успели сделать саперы, сроет стены и выводит батальоны к Безовдальскому отряду.
Спустя несколько дней губернатор доложил Ермолову о том, что на место статского советника Чекалова, ушедшего по болезни в отставку, назначен коллежский советник Павлов.
— А где сам лихоимец? — поинтересовался Ермолов.
