Гази-Магомед посмотрел на стариков, но и они удовлетворенно закивали.

— Истинные, достойные хорошего мусульманина слова сказал Абу-Рахман-эфенди, — проговорил один из стариков.

— И мы только скажем ему спасибо. Всегда помни этот день и будь хорошим человеком для всех, — добавил второй, обращаясь к старшине.

Толпа снова одобрительно зашумела, благодаря старшину.

— Но чтобы он был и в дальнейшем хорошим человеком и настоящим мусульманином, мы обязаны отвести его подальше от греха, так, чтобы соблазны не мучили его, — сказал Гази-Магомед. — Каким же образом мы можем сделать это? Простым. Выбрав на его место старшиной другого, бедного и не подверженного соблазнам человека.

Хохот прервал эти слова.

— Пусть Абу-Рахман-эфенди продолжает на досуге размышлять о боге, о коране и о том, что сказал пророк. Мирские дела, торговля, ростовщичество и власть уже не будут мешать ему заниматься спасением души. Поэтому я думаю, что сейчас на место спасающего свою душу Абу-Рахмана вам надо выбрать другого старшину! — закончил Гази-Магомед.

Старшина даже переменился в лице: секунду-другую он озадаченно озирался по сторонам, но вдруг рассмеялся и, выбравшись из толпы вперед, поклонился.

— О имам, поистине ты святой и всеведущий человек! Ведь ты прочел мои мысли, я только что хотел просить сменить меня. Ты святой человек, о Гази-Магомед! — поклонился он еще ниже.

— Умен, собака, и потому еще опасней для нашего дела, — сумрачно проговорил Шамиль.

— Ну что ж, если ты и сам просишь об этом, Абу-Рахман-эфенди, мы не можем не считаться с тобой. Как вы думаете, братья? — спросил Гази-Магомед.

— Что ж, он хоть и неважный был старшина, трудно было с ним, но аллах, как видно, открыл ему глаза. Пусть отдохнет, пока другой будет трудиться на его месте! — послышались голоса.

— Значит, ты, Абу-Рахман, уже больше не старшина. Надо, братья, выбирать другого, — сказал Гази-Магомед.

— Кого же? — спросил один из стариков.

— Мухтара! — выкрикнул кто-то.

— Нет, лучше Иссу! Он умеет ладить с людьми, — предложил Старшина.

— Иссу нельзя. Он ладит только с теми, у кого есть буза и много денег, — возразил кто-то из толпы.

— Да к тому же он твой родственник, Абу-Рахман! Дай уж нам отдохнуть от тебя и твоей родни! — насмешливо сказал Нур-Али.

И вдруг почти все, и старики, и молодежь, словно впервые увидев его, громко закричали:

— Нур-Али! Выбираем Нур-Али в старшины! Чего уж там, лучше его не найти!

Нур-Али озадаченно смотрел на кричащих.

— Его! Выберем Нур-Али! — закричали и те, кто стоял в конце площади, и даже женщины, сидевшие на крышах, закивали головами.

— Ну что ж, Нур-Али, народ делает правильный выбор. Благодари его за честь! — сказал Гази-Магомед.

Смущенный Нур-Али низко поклонился народу.

— Спасибо! С помощью аллаха и вашей, братья, я буду помогать делу шариата!

— Возьми, Нур-Али, мухур старшины у Абу-Рахмана и веди дело так, чтобы люди благодарили и уважали тебя! — сказал Гази-Магомед.

И Нур-Али взял у бывшего старшины аульскую печать.

— А теперь ведите сюда арестованных! — приказал Шамиль. Головы всех присутствующих повернулись в сторону арестной ямы, откуда караульные выводили муллу и племянника елисуйского бека.

Арестованных поставили в центре площади. Головы их были непокрыты, руки связаны за спиной.

Елисуйский бек стоял неподвижно, и только его злые глаза с беспокойством и плохо скрытой ненавистью озирали людей.

На лице муллы было написано смирение и скорбь за людей, незаслуженно обидевших его. Он переступал с ноги на ногу, благожелательным, добрым взглядом окидывая людей.

— Начнем с тебя, мулла! — сказал Шамиль. — Объясни народу и старикам, куда ты намеревался, бежать, что увозил с собой и почему.

— Я не хотел зла никому, аллах свидетель, я лишь думал съездить к своим родным в Ашильты.

— Зачем же ночью? — спросил Шамиль.

— Разве закон запрещает кому-нибудь ездить по ночам? Каждый сам избирает время для поездки! — смиренно сказал мулла.

— Но у тебя нашли много денег, расписок и палок с зарубками и отметками твоих должников. Зачем же ты все это увозил в Ашильты?

— Я не хотел, чтобы мои кровные деньги, заработанные трудом и потом, пропали. Я не считаю вас вправе лишать меня и мою семью достатка. Это похоже на грабеж! И аллах, который все видит, рассудит нас и, возможно, очень скоро!

По толпе пробежал шумок. Старики переглянулись.

— Не тебе говорить о грабеже, нечестивец! Первый грабитель и вор — это ты сам. Это ты грабил, обирал народ в течение многих лет. Это ты отдавал в рост абазы[76], чтобы взять за них рубли. Это ты, разбойник, снабжал голодных людей зерном, для того, чтобы потом за одну меру брать четыре! Это из-за тебя, грязная свинья, оборванные и голодные дети твоих должников не могут ни разу в жизни поесть досыта! — возмущенно и грозно закричал Шамиль.

— Правильно, верно! Задавил нас всех поборами!

— Какой это мулла! Для нас он самый беспощадный ростовщик! — послышались голоса.

— И ты, собака, смеешь еще свои безбожные дела прикрывать именем пророка! Ты хуже разбойника, грабящего на дорогах. Тот рискует жизнью и не ссылается в своих преступлениях на бога! Нужен вам такой мулла, люди? — обращаясь к толпе, спросил Гази-Магомед.

— Нет, он хуже безбожника! У него нет ни совести, ни стыда! — закричали в толпе.

— А бежать ты хотел, негодяй, не в Ашильты, а к русским. Что делать с этим нечестивцем, старики, я предоставляю решать вам! — отходя к мюридам, сказал Гази-Магомед.

Старики пошептались, посоветовались, вполголоса о чем-то поспорили.

— Муллу, который бросает свою мечеть, надо лишить сана, а на его место избрать другого, справедливого и честного!

— Правильное решение! — раздались голоса.

— Но это не все! — вышел вперед Шамиль. — Этот человек хотел бежать из своего аула. Поможем ему в этом и изгоним его, как паршивую овцу из стада. А как — на время или навсегда — решайте сами!

Толпа молчала.

— На полгода! Пусть за это время обдумает свои грехи и исправится, — быстро проговорил бывший старшина Абу-Рахман.

— Пусть убирается в Ашильты, там у него полно родни, а через полгода возвращается другим человеком, — поддержал его один из стариков.

И все, облегченно вздохнув, разом заговорили.

— Изгнать на полгода! Это ему будет хорошим уроком!

Мулла радостным и благодарным взглядом обменялся с бывшим старшиной. Это решение обрадовало его.

— А как быть с золотом и деньгами, отобранными у него? — спросил Нур-Али.

Все замолчали.

— Семье отдать половину, одну четверть раздать бедным аула, одну четверть сдать в общую казну мюридов. Расписки и бирки о долгах сжечь здесь же, на глазах у народа, и впредь подобные долги навсегда отменяются, — громко и раздельно сказал Гази-Магомед под радостные крики собравшихся.

Бирки, расписки, листки с отпечатками мухуров, палки с зарубками — все это кредиторы и должники несли на середину площади, где уже лежали бирки и бумажки, отобранные у старшины Абу-Рахмана и муллы. Когда все было принесено и сложено в кучу, Шамиль поднес зажженную хворостину, и куча бумаг и дерева, в которой как бы концентрировалось все горе и слезы, вся убогая, нищенская жизнь обездоленной аульской бедноты запылала, и струйки дыма и пламени запрыгали посреди площади.

— Да продлит аллах твои дни, о имам Гази-Магомед! — с чувством благодарности, тихо и проникновенно сказал кто-то, и вся толпа закричала:

— На небе взошло солнце, а на земле имам Гази-Магомед!

Суд над елисуйским беком был короток. Старики приговорили его к смертной казни. Перепуганный, потерявший свое нахальство и не ожидавший такого решения, бек бессмысленно водил глазами по людям; на его помертвевшем лице отобразились отчаяние и страх. Когда к нему подошли мюриды, чтобы вести его на казнь, Гази-Магомед остановил их.