Муса спокойно сидел под дулом пистолета и слушал Аничкина. Перед ним был враг, которого нужно было бить, резать на части, рвать зубами, короче, делать все, что угодно, лишь бы поскорее уничтожить. К тому же он был в доме Мусы, в двух шагах от него. И если бы не этот пистолет…

— Мне нужны вещи Рустама Мажидова — записи, документы.

Муса покачал головой:

— У меня ничего нет.

Русский хотел слишком многого. Неужели этот враг не понимает, что, даже если бы у него и были какие-то документы, Муса никогда бы в жизни их ему не отдал.

Аничкин приблизил дуло к его глазам:

— Я выстрелю, и никто ничего не услышит. Даже жена из соседней комнаты.

Муса пожал плечами:

— Стреляй.

Аничкин понял: ничего добиться от него он не сможет. Но и уничтожать Мусу не входило в его планы. Это единственный человек, который мог дать показания, оправдывающие Володю. Но, с другой стороны, Муса Мажидов сделает все, чтобы его убить.

Володя опустил пистолет и сказал:

— Хорошо. Ты сейчас поедешь со мной.

Муса снова покачал головой.

— Нет, поедешь!

Аничкин схватил его за локоть и попытался скрутить руку за спину. Но Муса оказался проворнее, он неожиданно звезданул Аничкина лбом по носу, отчего у того брызнули искры из глаз.

Выкрикнув гортанное ругательство, Муса изо всех сил ударил его кулаком в солнечное сплетение.

Пистолет выпал из рук Аничкина и полетел под диван. Муса схватил лежащий на столе кухонный нож и приставил его к горлу своего врага.

— А теперь слушай меня! Или ты скажешь, куда дел чемоданы с бомбами, или я сейчас перережу твое поганое горло! Клянусь!

Аничкин чувствовал, что чеченец говорит правду. Но он скорее пожертвовал бы жизнью, чем открыл местонахождение «Самумов».

И тут в дверь позвонили.

От неожиданности Муса чуть надавил ножом, и Володя почувствовал, как сталь рассекла его кожу.

— Зульфия! — крикнул Муса жене. — Не открывай дверь!

Но из коридора уже донеслись топот и крики ворвавшихся в квартиру людей. Аничкин понял, что медлить больше нельзя. Сильно оттолкнув Мусу, он бросился к окну.

Квартира Мажидова была на четвертом этаже. Но что оставалось делать? Он вскочил на подоконник и сиганул вниз. Последними, кого он увидел в комнате Мусы, были несколько человек в форме и среди них генерал Петров.

Аничкина спасло то, что во время падения он наткнулся на несколько слоев натянутых между балконами бельевых веревок, которые сильно стегнули его по лицу, но существенно смягчили падение. Через несколько секунд он оказался на земле.

Володя сумел сразу же взять себя в руки и откатился в сторону. Спустя мгновение на то же самое место тяжело рухнуло тело Мусы Мажидова. Чеченцу повезло меньше: все бельевые веревки снес Аничкин, и, скорее всего, хозяин квартиры разбился.

Аничкин вскочил на ноги и побежал за угол, где оставил свою машину.

Но около нее уже стояли двое. Все выходы из двора были тоже перекрыты.

Оставалось последнее — крыша. Аничкин бросился к углу дома, где была прикреплена пожарная лестница. С трудом вспрыгнув на последнюю ступень, он, не обращая внимания на острую боль в левой руке, подтянулся и полез вверх.

— Аничкин, стой! — донеслось снизу.

Володя глянул под ноги. Там стоял генерал Петров в сопровождении нескольких молодчиков в штатском. А двое или трое уже карабкались за ним.

— Стой! У тебя нет никакого шанса! Мы будем стрелять!

— Ну уж нет, — проговорил Аничкин, задыхаясь от напряжения, — я вам нужен!

Вот уже и последние ступени. Через секунду Аничкин загромыхал по кровельному железу покатой крыши.

«Жаль, пистолета нет, — только и билось в его голове, — жаль, нет пистолета…»

Как бы в ответ на это мимо его уха просвистели несколько пуль.

— Не стрелять! — донесся истошный крик Петрова. — Взять живым!

Из окна чердачной мансарды появилось несколько омоновцев. Они высыпали на крышу, и из пистолета одного из них вырвался сноп огня.

Это было последнее, что увидел Аничкин, потому что в следующий миг он споткнулся и покатился вниз, к краю крыши. Сильно ударившись о железный барьер, он потерял сознание.

Я должен был добраться до Лукашука. Вообще-то если уж быть скрупулезно честным, то до этого почтенного полковника мне дела не было. Он и нужен-то был, как Остапу Бендеру — Гекуба. Но уж очень хотелось заглянуть в его лисьи глазки. Почему-то я считал, что они у него именно лисьи.

Что за хамство? Аничкин пропал, к Борисову не пускают. Пусть объяснит. Точнее, пусть объяснится. Он, видите ли, офицер ФСБ, а мы, скромные работники Генпрокуратуры, помочиться вышли. К тому же я на это дело получил благословение Меркулова и уверенности в себе у меня было хоть отбавляй.

Иногда действительно приходится ее убавлять. Частенько от избытка не самого худшего человеческого качества страдало дело, хотя, по большому счету, до сих пор все было тьфу-тьфу-тьфу.

Честно говоря, мне не нравится это здание на Лубянке. Я не большой поклонник подобной архитектуры. Оно такое мрачное, что, глядя на его этажи, в голову все время приходит мысль о бесконечных подземных этажах. Понимаю, что нужно о другом думать, а вот ничего не могу с собой сделать.

Лукашук сам назначил встречу на одиннадцать тридцать. То есть мы с Меркуловым попросили (Костя попросил), а он назначил. Если ты так сильно занят, назначай на двенадцать. Или отменяй другие дела и принимай, как договорились. Я же говорю, хамство.

Стыдно сказать, но он не отказал себе в удовольствии унизить старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры. Он заставил меня прождать тридцать минут в своей приемной, прежде чем соизволил пригласить меня.

Но все, что Бог ни делает, — к лучшему. Я это очень давно заметил. Именно в то время, пока я ждал, когда хам вспомнит о приличиях, и произошел случай, после которого события в этом деле помчались вскачь.

Рядом со мной через стул сидел совершенно незнакомый мне мужчина. Закинув ногу на ногу, он держал на своем колене небольшой раскрытый блокнот и что-то в нем черкал. Увидеть, что он малюет, не было никакой возможности, да мне, откровенно говоря, и наплевать было на него. Когда же помощник Лукашука отвернулся зачем-то, я поймал на себе выразительный взгляд незнакомца.

Еще не хватало мне голубых, подумал я. Но уже через мгновение мои мысли потекли по другому руслу. А если предположить, что этот человек хочет мне что-то сообщить, но не решается? Например, он опасается помощника полковника.

Я улучил момент и глазами показал мужчине на дверь. Мол, давай, родной, выйдем поговорим. Ну прямо как два педераста. Он едва заметно покачал головой, но я не стал расстраиваться. Если ему есть что мне сообщить, он найдет способ это сделать. Не арестует же нас Лукашук. Хотя кто его знает, этого мужика, может, он резидент австралийской разведки?

Как раз в это время заговорил селектор — голосом полковника Лукашука. Помощника вызывали пред светлые очи. Тот, не суетясь, собрал какие-то бумаги и с достоинством удалился в кабинет. И мы остались наедине с неизвестным.

Он моментально протянул мне блокнот и держал его перед моими глазами всего лишь пару мгновений. Но и их мне хватило, чтобы прочитать написанное, а также уразуметь, что среди чекистов есть и такие, которых Меркулов с удовольствием бы угостил своим коньяком.

Я прочитал: «Аничкин в Лефортове по ложному обвинению. Генерал Петров — предатель».

А во мне-то еще жила уверенность, что передо мной — не сумасшедший, а абсолютно нормальный человек!..

Я кивнул, а мой неожиданный информатор снова положил себе на колени блокнот и опять стал что-то небрежно в нем черкать. Правильно. Если сейчас начать уничтожать улики, можно запросто нарваться на неприятности. Никто его сейчас, по всей видимости, проверять не будет, и он знал об этом. Потом уничтожит.