— А что, с тебя станется, — проговорил он задумчивым голосом. — Ты еще, чего доброго, попросишь у меня санкцию на его арест. И найдешь такие аргументы, что я санкционирую его арест несмотря на всю его депутатскую и прочую неприкосновенность.

Я был и польщен, и озадачен: зачем он мне дифирамбы поет? Странно все это как-то. Ладно, посмотрим, что ты мне дальше приготовил.

И он спросил:

— Саша, ты не задумывался над тем, откуда у этого Стратегического управления деньги? Ведь им надо очень много денег, чтобы осуществить то, что они задумали.

Я озадачился еще больше:

— То есть ты как бы говоришь мне, что информация о Стратегическом управлении заслуживает самого серьезного внимания? Так?

— Безусловно, — ответил мне Костя.

— И что это управление является сейчас для нас целью наших дальнейших следственных усилий. Мы принимаем за основную версию то обстоятельство, что Смирнова и Киселева убили по инициативе Стратегического управления? Именно шефы этого управления направили руку убийцы или убийц, если их было несколько?

— Точно так, — был ответ Меркулова.

А что, собственно, меня удивляет? Почему я, лично я, стыжусь себе признаться, что существование Стратегического управления — установленный факт? И что это — та же самая банда, только для того, чтобы ее обезвредить, понадобятся, быть может, несколько другие методы, чем это бывает в работе над обычными бандами. Но ведь наша работа такая, что мы редко когда повторяемся во всех проявлениях и деталях. Каждая банда всегда отличается от других, несмотря на все их схожие структуры и черты. Вот и надо относиться к этому Стратегическому управлению как к обыкновенной банде. И делать свое следственное дело — работать. Я даже повеселел после такого внутреннего монолога.

— Итак, ты хочешь сказать, что Стратегическое управление существовало на деньги, вырученные от продажи и алкоголя? — спросил я.

— Во-первых, не обязательно, — покачал он головой. — Во-вторых, почему — существовало? Может, и до сих пор существует, даже уверен, что существует. Не обязательно, конечно, на деньги спортивного фонда, но и не исключено. А также и на средства любого другого фонда. Откуда я знаю? Это твое дело, ты и разбирайся и докапывайся до самой сути. Что я тебя, так и буду за ручку всегда водить? Ты уже и сам большой мальчик.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Ну, и что ты там нарыл?

— Немного.

— Будешь рассказывать, или тебя нужно заставить написать мне докладную записку?

В двух словах я рассказал о своих мыслях и предположениях относительно Аничкина, о кандидатах в президенты: генсеке коммунистов и генерале. Костя приготовился слушать долго, но я так быстро закончил свой импровизированный доклад, что, когда в кабинете воцарилась тишина, он некоторое время так и сидел с закрытыми глазами, а потом открыл их и недоуменно на меня уставился.

— Ну и… — сказал он, ожидая, что я закончу его мысль. Или свою.

— Что — и? — спросил я.

— Дальше?! — смотрел на меня недоуменно Меркулов.

— Это все.

— Все?!

— Все, — подтвердил я.

— А… — сказал Костя и закрыл рот. И вдруг вспылил: — Послушайте, старший советник юстиции Турецкий, вы чем это там занимаетесь?! Социологическими исследованиями?! Где факты? Где доказательства, все это построено на гнилом песке!

— Константин Дмитриевич…

— Вон! — заорал он. — Вон из моего кабинета. И чтобы завтра к утру у меня была информация, с которой можно было бы идти к Генеральному прокурору России, я не желаю выслушивать твои устные фельетоны и байки. Ты не Жванецкий! Таланта нет. Тебе ясно?!

— Так точно! — бодро отрапортовал я и вдруг спросил его: — Костя…

— Что еще? — сурово смотрел он на меня.

— Ты что — доложил генеральному об этом Стратегическом управлении?!

— У тебя забыл разрешения спросить! — саркастически заявил мне Меркулов. — Да, доложил. И что? Что ты хочешь сказать? Что Генпрокурор России — идейный вдохновитель Стратегического управления?! Серый кардинал этого тайного ордена?

— Как можно…

— Ну так и молчи себе в тряпочку, — отрезал Костя. И добавил уже потише: — Тому, предыдущему, не доложил бы. А этому доложил. И что?

— Тот сам не стал бы тебя слушать, — напомнил я ему.

— Идите работать, Турецкий, — сказал он мне.

Я кивнул и пошел.

Вообще-то ничего нового во всем этом не было, но все равно странно… Что-то я не припомню, чтобы со мной так разговаривали.

Офицеры ФСБ, как любые загадочные люди, имеют обыкновение время от времени исчезать, и лишние вопросы иногда в таких случаях портят репутацию тому, кто их задает. Но хамить-то зачем?

Для начала я связался со своим старым знакомым из центрального аппарата ФСБ полковником Лукашуком, с которым по долгу службы мне приходилось иногда иметь дело. Он как раз занимался оперативными кадрами. После обычных дежурных вступительных фраз я перешел к делу:

— А скажите мне, товарищ полковник, — Лукашук терпеть не мог обращения «господин», и приходилось идти на поводу у привычек этого достойного офицера, — не скажете ли вы, где я могу найти полковника Аничкина? Он мне тут срочно понадобился.

На том конце провода повисла пауза. Это было непривычно для того Лукашука, которого я знал.

— Алло, полковник, вы здесь? — Я решил быть настойчивым настолько, насколько это было возможно.

— Да, — откликнулся он не сразу. — А зачем он вам понадобился?

Очень интересно.

— Товарищ полковник! У меня к нему конфиденциальное дело. Строго. Я имею самые высокие полномочия на этот счет.

Распространяться о том, что полномочия эти дала мне жена Володи, я не стал.

— Вот как? — сказал он. — Что ж, раз у вас есть полномочия, значит, вы понимаете, что эти вопросы не в моей компетенции. Желаю удачи.

— Погодите, полковник, — остановил я его, несколько озадаченный его пожеланием мне удачи. Так обычно говорят тогда, когда сами уже плюнули на это дело. — Вам известно хоть что-нибудь?

Снова молчание, но на этот раз оно говорило мне намного больше, чем первое.

— Господин полковник!

— Я вам не господин! — окрысился вдруг Лукашук. — Хотя и вы мне не товарищ, конечно.

— Простите, если обидел вас, полковник, но все-таки очень прошу вас сказать мне хоть что-нибудь. Мне будет достаточно, если вы скажете мне, что Аничкин выполняет задание родины где-нибудь на Канарских островах последние, скажем, полгода.

— Полгода? — быстро переспросил меня Лукашук. — Почему полгода?

— А что, больше? — подхватил я — Или меньше?

— Послушайте, Турецкий, — сказал мне Лукашук, — хочу дать вам один маленький совет, который, чувствую, очень вам нужен.

— Слушаю вас, товарищ полковник.

— Не лезьте в дела, которые вас не касаются. Только в этом случае вы более-менее будете спокойны за свое будущее, а также за будущее своих близких.

— Не понял.

— Очень жаль. Но я все-таки надеюсь, что вы меня поняли. Потому что единственный человек, который может вам сейчас помочь, — это вы сами. Всего хорошего.

— До свидания, — растерянно проговорил я, слушая короткие гудки.

Я с подозрением посмотрел на трубку. Мне действительно угрожали или это плод моего воспаленного воображения? Если трубка сейчас на моих глазах растает, значит, это все галлюцинации — слуховые и зрительные. Но трубка не таяла и вообще символизировала собой материальность мира. Поэтому я бросил ее на аппарат и громко выругался.

Разозлился я необычайно. Что он себе позволяет, этот вшивый Лукашук? Шантажом я это не назову, конечно, но на хамство это тянет вполне. Жаль, что хамство не преследуется по закону. Во всяком случае, этого дерьмового полковника к ответу привлечь я не могу.

Пока.

Итак, мне советуют не лезть не в свое дело. Сиди, мол, себе, Турецкий, и не рыпайся. Ладно. Хорошо. Вы меня заинтересовали, господин Лукашук. До этой минуты я хотел только знать, где находится Аничкин. Теперь мне до зарезу хочется узнать, в чем заключается его настоящее задание. То, что он, Аничкин, жив, сомнению не подлежит. Если бы он погиб или умер естественной смертью, что для тренированного мужчины проблематично, из его смерти не делали бы военной тайны, а даже, может быть, наоборот. Похоронили бы с военными почестями, и всякое такое. Но нет. Они делают из этого даже не секрет и даже не военную тайну, а черт знает что. И мне безумно интересно разыскать Аничкина и задать ему пару-тройку вопросов, и не будь я Турецкий, если он не расколется.