Гребенщиков всем своим видом постарался показать, как он искренне сожалеет. Он старался походить на дальнего родственника, пришедшего на похороны богатого дядюшки. Он некоторое время молчал, ожидая хоть какого-то ответа от Вощевоза. И рассердился, как тот родственник, вдруг узнавший, что по завещанию ему ничего не светит. Но виду не подал:

— Вы можете облегчить положение мне и себе, если расскажете все, что знаете про Заславского.

— Что именно вас интересует? — сухо спросил Александр.

— Его отношения с Белугиным. У нас есть все основания полагать, что убийство журналиста организовал Заславский.

— Ничего об этом не знаю, — коротко ответил Вощевоз.

— Не торопитесь с ответом. Я знаю, что вам, конечно, неловко, прежде всего с моральной точки зрения. — Чекист сцепил пальцы. — Поэтому не давлю. Я специально старался быть с вами как можно откровеннее. Чтобы у вас была пища для размышлений. Подумайте. Оцените, кто настоящий друг. Кто вам ближе всего.

Чекист развел руки и подался вперед, словно желая обнять заключенного, но остановился на полпути.

— Извините, совсем забыл, — произнес он и хорошо продуманным жестом полез в карман. — Хотел отдать это с самого начала, да заговорился.

В руках Гребенщикова оказался белый конверт:

— Возьмите.

Это была весточка из дома.

— Я не имею права этого делать, — оправдывался чекист. — Но очень хотелось вам чем-то помочь. Просто из добрых чувств.

В конверте лежало несколько исписанных, изрисованных листов. Письма жены, сына. И детский рисунок: солнышко, дом, дерево, четыре человеческие фигуры (две большие, две маленькие). Под ними каракули дочки: «Папа, мы тебя любим».

У Александра защемило в груди.

— Вы здесь благодаря Заславскому, — как бы между делом сказал Гребенщиков. — Он узнал, что вы брали взрывчатку со склада Чучковской бригады и написал рапорт. Он же сообщил, что подозревает вас в намерении взорвать журналиста Дмитрия Белугина. Заметьте, рапорт был подан за несколько недель до убийства. — Чекист потер переносицу. — А потом, когда Белугина убили, выяснилось, что взрывчатка, которую брали вы, и та, которой взорвали журналиста, идентична.

Взор контрразведчика выразил мировую скорбь.

— Вот так вы и оказались в Матросской Тишине, — заключил Гребенщиков. — Подумайте, кто вам дороже. Неизвестный человек, засадивший вас в тюрьму, или любящие вас люди?

— Нам нужны свидетельские показания, — вступил в разговор капитан Рымарь. — Если вы чего-то не помните или не знаете, то мы поможем. Всегда можно найти точку соприкосновения. Вы понимаете, о чем я говорю?

Он все прекрасно понимал. Контрразведчики открытым текстом предлагали оклеветать Заславского: написать то, чего Вощевоз не знал и не мог знать. Ему бы подсказали. На это он никогда бы не согласился. Продавая взрывчатку, Александр лишь отвечал взаимностью государству, предавшему его. Продавать других людей, пусть даже малознакомых, он никогда бы не стал.

Все было ясно и понятно. Но как тяжело давалось ему это решение.

— Если захотите что-то нам рассказать, сообщите следователю, он передаст, — добавил Гребенщиков. — Или, если долго не будет допроса, попроситесь в медчасть. Скажите врачу, что вас замучил ревматизм. Вот так дословно: «замучил ревматизм». Это будет знак. Нам сообщат.

— Даже если меня действительно замучил ревматизм? — поинтересовался Вощевоз.

Особисты рассмеялись.

Зато ему было не до смеха. Он вспомнил дочь. Представил жену, которая гладит ей платьице. Сына, склонившегося над тетрадкой с задачкой по математике. Как давно он не слышал их голосов. Услышит ли когда-нибудь?

— Выбор у вас такой, — подвел итог Гребенщиков. — Или вы сотрудничаете с нами и мы закрываем глаза на некоторые ваши грехи и выпускаем на свободу. Либо вы несете по закону полную ответственность, в том числе и за убийство Белугина. Думайте. Конвой! Забирайте.

Его отвели в хату. Он снова вспомнил дом: глаза дочери, жены, сына… Лег на кровать, отвернулся к шершавой стене и заплакал. Беззвучно. Бесслезно.

Как ни старались следователи и оперативники, Александр Вощевоз ничего не рассказал. Ничего лишнего. Свою вину он признал. Не больше. Про тех, кому продавал взрывчатку, ни слова. Может, потому и остался жив.

Той же взрывчаткой, какую он брал со склада Чучковской бригады, взорвали Белугина. Но доказать причастность Вощевоза к убийству не удалось. Поэтому 30 апреля 1995 года его осудили на шесть лет лишения свободы за хищение боеприпасов.

30 октября 2000 года Александр вышел на свободу.

Он понимал, что стал, по сути, расходным материалом в чьей-то большой игре, из которой просто так никого не отпускают. Рано или поздно ему принесут счет. Какой — оставалось только гадать. Потому он постоянно ждал весточек из прошлого.

После тюрьмы Вощевоз не бедствовал. За решеткой он приобрел кое-какие связи, благодаря которым устроился в администрацию одного из рынков.

Спрос на братков прошел. Теперь в бизнесе, в том числе теневом, ценились люди с военной выправкой. О том, что время криминальных авторитетов с уголовными замашками проходит, Вощевоз понял вскоре после того, как пересел на новенький джип «мерседес». До этого он и не знал, как сильно дорожно-патрульная служба может достать (в самом худшем смысле этого слова) обычного участника дорожного движения. Его машину регулярно тормозили гаишники и с ехидной улыбкой спрашивали:

— Ну что, «уазик» прошел техосмотр?

«Волки позорные», — без злобы, наоборот — с легкой усмешкой думал Вощевоз, отстегивая очередную сотню.

Александр поставил машину возле подъезда своего дома на Рязанском проспекте.

Не успел дойти до двери, как его окликнули. Он оглянулся и увидел высокого бритого человека в белом свитере из ангорской шерсти. «Не холодно ему?» — подумал Вощевоз, но тут же обратил внимание на «лендровер», стоявший рядом.

— С Новым годом вас, — сказал бритоголовый.

«Кто такой? — спокойно подумал Вощевоз, пытаясь вспомнить этого человека. — Не знаю. Нет, это незнакомый. Может, киллер?» Александр внутренне усмехнулся.

— Меня зовут Яцек Михальский, — представился незнакомец. — Директор охранной фирмы «Кондор».

— Очень приятно, — сухо ответил Вощевоз.

— Я хотел с вами поговорить о деле Белугина.

— Даже не знаю, чем могу вам помочь, — начал Александр, открывая мини-бар в своей гостиной. — Виски, коньяк, водка?

— Лучше сок, — ответил Яцек, утопая в мягком кресле. — Я бы хотел узнать: кто покупал у вас взрывчатку?

— Я бы сам хотел это знать, — сказал Вощевоз.

— Следствию не удалось ничего установить. Вы так ничего и не сказали, хотя могли снизить себе срок. Почему?

— Вы не догадываетесь? — Александр достал сигареты. — Курите?

— Нет.

— Похвально.

— Вам предлагали, скорее всего, дать показания против Заславского, — словно между делом произнес Яцек. — Вы отказались.

«Он читал материалы дела?» — спросил себя Вощевоз. Он выдержал паузу, внимательно глядя в глаза Михальскому.

— Отказался, конечно. — Вощевоз затянулся. — Я ничего не знал про дело Белугина. А клеветать не мог.

— Почему же не сдали тех, кто заставил вас продавать взрывчатку? В деле есть показания Петра Самойлова.

«Значит, особист оказался честным человеком. — Вощевоз редко когда удивлялся, но это мог оказаться тот самый случай. — Хотя еще неизвестно, что он там наговорил».

— И что же он там наговорил? — Александр стряхнул пепел в хрустальную пепельницу.

— Судя по всему, правду: вы обращались за помощью, но ФСК не смогла дать гарантий вашей безопасности.

«Надо же», — теперь Вощевоз действительно удивился.

— Он не сказал, кто именно вышел на меня?

— Нет. — Михальский погладил пушистые, как персидские коты, коврики, лежавшие на подлокотниках кресел.

— Печально, — с иронией произнес Александр. — Я тоже этого так и не узнал. Скрытные были парни.