— Он собирался уходить? Или просто шел из кабинета в кабинет? — по-прежнему равнодушно спрашивал судья.

— Не знаю. — Тинкин вновь пожал плечами. — Хотя постойте. На нем была куртка. Наверное, собирался уходить на вокзал.

— Он сам вам сказал, что идет на вокзал? — резко спросила адвокат Заславского.

Свидетель медленно повернул голову в сторону адвоката, озадаченно посмотрел: мол, а кто это тут вякает? — и ответил:

— Конечно нет. — В его тоне было что-то высокомерное, так разговаривают с нелюбимым и непонятливым ребенком.

— Когда вы узнали, что Дмитрий Белугин приглашен на парламентские слушания? — Адвоката ничуть не смутили ни тон, ни взгляд свидетеля.

— Не помню.

— Вы знали до убийства, что Белугин приглашен в Госдуму?

— Нет.

— Откуда вы узнали?

— Уткин сказал, когда я писал статью в номер.

— Вы знали тех, кто мог передать Белугину «дипломат»?

— Нет.

— Вы знали, с кем сотрудничал Белугин? От кого получал информацию?

— Нет. — Тинкин насупился, показывая, как достали его глупыми вопросами.

— Тогда почему вы считаете, что обвиняемый причастен к убийству Белугина?

— Он исполнитель. Я по-прежнему считаю, что главным заказчиком был Ткачев.

— У вас есть доказательства?

— Это они должны доказывать. — Петр широким жестом указал на троих в прокурорских мундирах. — Я лишь выражаю собственное мнение. В этом деле слишком много совпадений.

— Каких именно?

— Дмитрий Белугин писал о коррупции в армии. Он собирался выступить с разоблачениями на парламентских слушаниях. И его убили.

— Что это были за разоблачения? Против кого направленные?

— Увы, мы не можем этого знать. Диму не вернешь. Он не был врагом армии, как это хотел представить Ткачев. Он понимал, так же как и мы, что генералы-гангстеры — это не армия, а преступники, марающие ее, — с жаром произнес свидетель, поднимая вверх указательный палец. — Только у одного-единственного человека был мотив убить Белугина: у Павла Ткачева. Именно он не раз признавал Белугина своим личным врагом. Я не верю, что подсудимые просто захотели выслужиться. Они профессионалы. Они не могли пойти на такое дело без прямого приказа. Жаль, что следствие не смогло доказать вину министра обороны. Павел Ткачев не слесарь. Не официант. Он был министром обороны. Такие люди у нас неподсудны.

— Пометь — надо сходить в библиотеку, — шепнул Гольцов Михальскому.

— Зачем?

— Еще раз прочитать статьи Белугина про Ткачева.

— Суд объявляет перерыв, — произнес судья. — Следующее заседание по ходатайству защиты переносится на семнадцатое ноября.

Гольцов и Михальский вышли из суда, потрясенные увиденным.

— Ну как? — спросил Яцек расстроенным голосом.

— Ты видел его? — тихо произнес в ответ Гольцов.

— Да.

— А всех остальных?

Михальский промолчал.

На скамье подсудимых сидело шесть человек, попавших в мясорубку российского правосудия.

— Сегодня вечером опять поедем в библиотеку, — сказал Георгий. — Главное сейчас — понять, кому было выгодно убийство.

— Обязательно поедем. Но главное все-таки не это.

— А что?

— Главное, — уверенно произнес Яцек, — приказ перестал действовать…

Было это в феврале 1998 года.

Арест Заславского стал шоком не только для Гольцова с Михальским, но и для всех десантников. Хотя чего-то подобного ждали уже несколько лет. Ждали и в то же время не верили, что такое может быть.

Накануне Батя, так звали в полку Заславского, встречался с генералом Рохлиным. Вернулся чернее тучи и сразу же закрылся в кабинете.

Поползли слухи, что генерал предупредил Батю о предстоящем аресте. «Болтовня», — говорили друг другу офицеры. И торопились передать слух дальше. Сарафанное радио не обмануло. Утром полковник Заславский поехал в военкомат разобраться с пенсионными бумагами. Заметив за собой «хвост», остановился возле военкомата, и к нему туг же подскочили «БМВ» и «семерка».

У Павла Андреевича был с собой наградной пистолет. Те, кто его брал, об этом не знали. А те, кто подписывал ордер на арест и отдавал приказ брать, надеялись, что оружие будет применено.

По иронии судьбы казармы 45-го полка, так же как и штаб ВДВ, находились на улице Матросская Тишина, в нескольких сотнях метров от знаменитой тюрьмы.

Уже со следующей недели Гольцов и Михальский обивали пороги высоких кабинетов. Но вскоре поняли, что хлопоты напрасны. Все начальники, большие и малые, снисходительно и даже с сочувствием выслушивали десантников. Говорили, что и сами все понимают. Что делают все возможное. Что товарищам офицерам не стоит забывать и о своих прямых обязанностях. В общем, отшивали просителей каждый на свой лад.

Желание уйти из армии зародилось у обоих сразу же после ареста командира. И как зерно прорастало с каждым днем, от кабинета к кабинету. А крики, мягкие увещевания или пристальные взгляды больших начальников орошали как из лейки.

Наконец наступил момент, когда рука Яцека Михальского сама потянулась к ручке, чтобы ровным, красивым почерком вывести: «Прошу уволить из Вооруженных сил…»

Держать его никто не стал.

Подписали. Оформили. Со скрипом рассчитали.

Через месяц (очень быстро по военным меркам) Михальский был уже гражданским человеком. Чуть позже ушел из армии и Гольцов… Хотя он по военно-чиновничьей лестнице забрался гораздо выше своего товарища. Георгий битый месяц просидел в приемной замминистра обороны, генерал-полковника, известного всей стране героя чеченской войны. И добился-таки аудиенции.

— Что там у тебя, капитан? — произнес генерал, развалясь в кресле. — Садись. Говори. У тебя пять минут.

Разговор занял полчаса. Георгий изложил все, что знал. Не мог Заславский организовать убийство. Есть факты, подтверждающие его невиновность. Генерал сочувственно выслушал, что-то записывая, спросил:

— А почему вы пришли именно ко мне? Есть правоохранительные органы, которые разберутся. Обратитесь к ним.

— Не будут они разбираться, — ответил Гольцов. — Им важно доложить, галочку поставить. Я пришел потому, что должна быть корпоративная солидарность. Нехорошо сдавать своих людей.

— Ты думаешь, что говоришь? — В голосе генерала звучала, как показалось тогда Гольцову, барская самоуверенность. — У нас нет своих людей, чужих людей. Есть закон, перед которым все равны. Ни я, ни министр обороны, ни даже президент не можем приказывать следователю Генпрокуратуры.

Гольцов смотрел прямо в глаза замминистра. И это генералу не понравилось.

— Заславский, по-моему, не самый последний человек, чтобы его вот так вот вышвыривать, — произнес Георгий, горячась, — как щенка на живодерню.

Замминистра непроизвольно отметил, что капитан ведет себя не по уставу, как с равным. В этом кабинете все бывало: даже лейтенанты пытались доказать свою точку зрения. И нередко хозяин кабинета соглашался с мнением подчиненных. Но никто никогда не забывал, где находится. Все держали дистанцию, все склоняли головы, даже генералы.

Гольцов ничем не выдавал своего волнения. Наоборот, такой спокойный, расслабленный. И слова обычные, невоенные. Как будто забежал в гости к доброму дедушке. И горячился он без почтительной дрожи в голосе, а как в споре с равным.

«Что он о себе возомнил? — с неприязнью подумал про Гольцова замминистра. — Кто он, и кто я?» Но в то же время в этом капитане было что-то такое, что не позволяло генералу выгнать его из кабинета.

— Это все демагогия, — произнес генерал. — Никого на живодерню, как ты выразился, не выбрасывают… У тебя все?

— А вы помните Чечню? — не унимался Гольцов. — Разве вам не было обидно, когда остановили наступление за полшага до победы? Когда оставалось совсем немного, чтобы дожать бандитов, но пришел приказ из Москвы: начать переговоры.

Замминистра посмотрел на китель Гольцова, на котором среди прочих была планка медали «За отвагу».