— Какой тогда смысл в нашей работе?

— Пока есть мы, они вынуждены признавать, что совершают преступления, и гордость от наворованных богатств подпорчена пониманием, что до сих пор еще не каждый побежит к их ручке прикладываться. Да и вообще, это же дискомфорт — знать, что при случайной или умышленной смене покровителей можно в момент из охраняемого дворца в «Матросскую тишину» угодить.

— Этот дискомфорт смягчается суммой прибыли.

— Может быть. Но пока сидишь, пусть даже и недолго, поезд наживы уходит. Дело не ждет, и свято место пусто не бывает, а тем более доходное. В «Лозании» уже другие кунаки сидят. Ну это их проблемы. Наше дело их сажать…

— Чтоб потом кто-нибудь выпустил! — с горечью добавляю я.

Вернувшись к себе, я застаю в кабинете примостившегося на стуле для посетителей озабоченного или виноватого Олега Величко.

— Здравствуйте, Александр Борисович.

Он встает, и я опять-таки не понимаю, что в этом импульсивном жесте-движении: обычная вежливость или подсознательное стремление повинно стать «на ковер».

— Александр Борисович, я сказал секретарю, что у меня очень важное дело, и она впустила меня…

— В этом нет ничего криминального, Олег. Скажите лучше, что это у вас с глазами, почему они такие красные?

Он рассказывает подробно, но четко и по возможности коротко. Правда, с приметами нападавших на него парней дело обстоит плохо, но я, как и Олег, проникаюсь уверенностью, что действовали профессионалы, имеющие воинские звания — уж очень чисто сработано, и не похищено ничего, кроме… Вот именно, кроме таинственного письма из кармана полковника Скворцова.

У меня начинает болеть голова от той мысли, что приходит в голову, — мой телефон тоже на кнопке, кабинет тоже прослушивается?! Или прослушивается телефон? Нет, с Олегом в тот раз, когда он принес письмо-факсограмму, мы разговаривали без использования телефона, и я по поводу послания никому не звонил. Значит, не телефон. Медленно обвожу взглядом свои почти роскошные апартаменты. Где он может быть? Под столом? В люстре? Под подоконником? Ладно, где бы он ни был, отрывать пока рано. Поиграем…

Беру со стола блокнот, карандаш, начинаю писать, а сам в это время говорю скучным и высокомерным, бюрократическим голосом, каким беседовал с нами когда-то прокурор города Зимарин:

— Ну что ж, товарищ Величко, по всей вероятности, вы в пылу весьма похвальной личной инициативы вторглись в сферу интересов компетентных органов, и они, надо сказать, достаточно мягко дали вам понять, что их дела — это их дела. С нас хватит наших урок.

Олег вылупился на меня, открыл рот, собираясь скорее всего возразить мне возмущенной тирадой.

Я быстро приложил палец к губам, призывая его к молчанию, и протянул ему записку: «Жди меня в коридоре».

А сам продолжал наслаждаться своим надлежащим, как говорят в юстиции, положением.

— Так что дерзайте, товарищ Величко, на необъятном фронте текущих дел. Научитесь толково работать с ними, обязательно получите и крутое дело. Вы свободны.

— Слушаюсь! — едва не щелкнул каблуками Олег Величко и вышел.

Я тем временем поднял телефонную трубку, набрал произвольный ряд цифр, не дожидаясь гудка, выдернул вилку телефонного шнура из розетки и сказал в глухо молчащий микрофон:

— Товарищ Шелковников? Это Турецкий. Я зайду, доложу последние сведения по американцу? Хорошо.

После чего положил трубку, включил телефон в сеть и пружинящей походкой молодого перспективного работника покинул свою прослушиваемую чиновничью келью.

Олег послушно ждал в полутемном коридоре у настенного вестника профкома.

— Александр Борисович! — громко и горячо зашептал он. — Вы подозреваете, что…

— Топай за мной, но молча! — приказываю я ему, опасаясь, что нарвемся сейчас на Шелковникова.

Перед дверью, на табличке которой после фамилии Меркулова написана его должность, Олег невольно притормаживает, но я хватаю его за руку и втаскиваю в кабинет.

Костя отрывает взгляд от бумаг и с некоторым удивлением смотрит на нас.

— Константин Дмитриевич, нам срочно нужно пошептаться!

— Пожалуйста, — он кивает в сторону комнаты отдыха.

Здесь нет никаких следов нашей давешней тихой гулянки на троих.

— Значит, так, — говорю я, усадив парня на диван. — О том, что у нас есть копия, никому ни слова!

— Александр Борисыч! — взмолился Олег. — Да об этом вообще никто ничего не знает!..

— Знают, как видишь! — ворчу я. — Но это моя вина, да и то невольная. Мог бы догадаться раньше, что в этой стране даже генерального прокурора могут «жучком» наградить! В общем, так, на контакт со Скворцовой ты больше не выходишь, засвечен. То же самое я могу сказать о себе. Найдем, может, кого-нибудь. Твоя задача будет почти такая же, как я сказал тебе официально — занимайся своей текучкой. Но время от времени, как амбициозный молодой человек, желающий раскрыть по меньшей мере заговор, — при этих моих словах Олег слегка потупился, — как человек тщеславный, что само по себе и неплохо, ты время от времени будешь вертеться возле дома, где живет Скворцова, вокруг того места, где полковника нашли. Но не дожидаясь, пока за тобой снова погонятся. То есть следи, можешь даже маскироваться, они специалисты, все равно обнаружат. И в контакт ни с кем не вступать. Ты понял, чего я от тебя хочу?

— Да, Александр Борисович, я должен оттягивать их внимание на себя. Так?

— Молоток! Совершенно правильно. Можешь в кругу коллег помянуть меня незлым тихим словом — мол, не тот Турецкий, обюрократился или купили, но я, скажи, все равно это дело раскопаю. И еще. Если что-то узнаешь или случится что, звони не мне, звони вот ему, Меркулову, передашь сообщение, скажешь, для меня. Понял?

— Понял.

— Вот и дерзайте, товарищ Величко, с такой фамилией вам надо стремиться в генеральные прокуроры!

Когда я проводил до порога Олега и задержался у дверей, Меркулов поинтересовался:

— По поводу чего это вы, молодежь, резвитесь?

— По поводу того, что все мы под колпаком, как говаривал бессмертный Штирлиц. Только не знаю у кого. Мой кабинет прослушивается.

— Та-ак, — протянул Костя.

Его рука поднялась, и ладонь зависла над телефонной трубкой. Костя ждал моего одобрения. Не дождался.

— Вот этого вот не надо, — сказал я ему. — Если кто-то хочет поиграть с нами в шпионов, будем играть! Тем более микрофон поставлен у Славы тоже, если помнишь. А история с портфелем Скворцова?

— Ты предполагаешь, все дело в портфеле?

— Предполагаю, и чем дальше в лес, тем быстрее предположение перерастает в уверенность.

— Значит, Главное разведывательное управление?

— Да. Если только…

— Если — что? — торопливо прервал Костя мою задумчивость.

— А вдруг он работал еще на кого-нибудь? — спросил я.

— На кого?

— Мало ли, — пожал я плечами.

— Ты, конечно, остался главным инспектором по версиям, — улыбнулся Меркулов. — Но это не значит, что твое дело только рожать их. Выхаживать кто будет?

— Я, господин государственный советник юстиции третьего класса.

Не успел я поудобнее расположиться за своим столом, как зазвонил городской телефон.

— Слушаю!

— Привет, это я. Ты знаешь, еле отвязался от Савченко. Точно тебе говорю: если бы вдобавок ко всему еще и Буряка я в этой чертовой Балашихе упустил, сорвал бы он с меня погоны прямо у себя в кабинете!..

Это Славка. Он, конечно, не знает, что я тоже прослушиваюсь. Но сам, скорее всего, говорит не из своего кабинета. Как же мне незаметно, непонятно для чуткого чужого уха предупредить его? И тут приходит на память неизменный кумир безоблачной юности, дружище Штирлиц. Я откашливаюсь и говорю:

— Да, я слушаю вас, товарищ Шелковников.

— Сашка, ты че?!.. — не понял поначалу Грязнов.