Исходя из основных принципов постмодернизма, М. С. Горбачев был человеком программно непоследовательным: говорил одно — и немедленно делал другое. Эта каша из незавершенных поступков, отважных речений и неожиданных результатов — и являлась политикой. Он давал свободы — и тут же их отбирал, обещал — и брал обещания назад, разбегался — но не прыгал. Он объявлял борьбу с алкоголизмом — и вырубал грузинские виноградники (словно сухим вином напиваются мужики), он давал свободу Литве — и вводил туда войска, он вызывал из ссылки Сахарова — и лишал его слова на трибуне.
Полагаю, что печально известный путч 1991 года — такая же двойная игра. Возможность судить об этом предоставил сам Горбачев, сказавший журналистам чудную фразу: «Вы никогда не узнаете всей правды о том, что произошло». Для чего делать тайну из такой, в сущности, ерунды? Если не узнаем — то следовательно, имеем право гадать, как было. Ни один из так называемых заговорщиков не был политической фигурой, смешно предполагать, что Янаев имел властные амбиции. Ему велено было попробовать: а вдруг выйдет дать задний ход? Руководствуясь обычной своей логикой (шаг влево, шаг вправо, а куда движемся — видно будет), президент демократической страны провел отпуск на Черном море, предоставив стране выбрать свою судьбу. В этом хаосе поступков страна судьбу и обрела.
Из хаоса рождаются титаны. Так из горбачевского хаоса возникла титаническая фигура Ельцина — человека решительного, яркого. Этот уже не колебался: ломать — так до конца, разносить — так вдрызг! Принципы деструкции и постмодернизма были доведены до логического завершения, а главным в логике деструкции является то, что далеко не все следует подвергать деструкции. Вообще-то мы все ломаем, но есть ценности, которые надо утверждать: например, доходы начальства, иерархия власти, вертикаль демократии.
4. Деструкция в политике — вещь пагубная, чревата жертвами: все-таки развалилось большое здание. Пострадавших утешали: дескать, пострадали бы все равно — не при этом режиме, так при том. И люди верили: надо казарму ломать, перетерпим. Правда, краем глаза, случайно замечали: а ведь не всем плохо, иные даже получают выгоду оттого, что наше здание рухнуло. Может быть, принцип деструкции применяют избирательно? Рушат пельменные, вечерние школы, поликлиники, пенсионные фонды, а дачи начальства — не рушат. Напротив, возводят. Рушат Варшавский блок — а НАТО не трогают. Интересно, почему? Развалили нашу командно-административную систему — ладно, так надо из антитоталитарных соображений. Но есть другая система, капиталистическая, она не менее командная и административная — отчего ее не рушат? Ведь ясно провозгласили принципы нового мышления: до основанья, а затем! Разрушим барьеры, возведем справедливый общий дом! А на поверку выходит, что не все рушат до основания, а только наши убогие бараки. И недоумевали: знал ли вожатый наш — что именно будут ломать, а что строить? Собирались стать европейской державой, а вот и у самой Европы дела не ахти. Так может не становиться европейской державой, целее будем?
Случилось так, что реальность вышла из-под контроля теории, метания Горбачева не обрели поддержки в действительности. Проблем не убавилось, а прибавилось — и не только в России, но в мире. Противоестественное разбухание Европы и европейский кризис, нескончаемая война на Востоке, американская милитаризация, гражданские войны на окраинах новой империи, гигантские миграции населения — да как же так? Цвела Германия, рекой лилось пиво — а тут инфляция! Не этого мы хотели, господа! Проворной рукой Михаил Сергеевич отвернул в устройстве мира какую-то важную гайку и привел в движение конструкции, о существовании которых не подозревал. План его был прост и красив: разрушить тоталитарное устройство в одной стране и плавно перейти в иное состояние, именуемое цивилизацией — так все интеллигенты хотели, он вместе со всеми. Реальность оказалась сложнее того фрагмента, который наблюдал Горбачев и который он мог подвергнуть свободолюбивому анализу: история — она просто больше, нежели один исторический эпизод. Оказалось, что история развивается вовсе не по законам постмодернизма — а применяют их только в одном локальном месте. Деструкция в политике возможна только при условии, что в целом проводится директивная линия, создается конструкция, в которую небольшой фрагмент деструкции вписан.
5. Директивное развитие отменить соблазнительно — но, увы, есть вещи, которые отменить трудно: хвост у коровы растет книзу, а дерево растет вверх, как бы это ни оскорбляло свободную мысль. Одной из таких неотменимых в истории вещей является судьба русского человека. Эту горькую судьбу можно и следует улучшать, борясь с климатом, тощей землей, вороватым начальством, жадными соседями, неграмотностью, недугами. Но куда соблазнительнее — взять да эту судьбу отменить указом.
Если в интересах общей прогрессивной конструкции надо считать эту больную страну — здоровой, эту рабскую страну — свободной, то отчего бы так и не считать? Трудно что ли?
Горбачев проделал со страной какой-то хитрый фокус — взял и перевел ее в иное состояние росчерком пера; фокус этот сродни тому, что проделал в свое время Павел Иванович Чичиков. Разница (несущественная, впрочем) состоит в том, что Павел Иванович объявлял мертвые души — живыми, чтобы предстать в глазах мира состоятельным помещиком, а Михаил Сергеевич для той же цели объявил крепостной народ — свободным. Подобные прожекты не раз обсуждались на интеллигентных кухнях — мол, почему бы нам не жить как в Швейцарии? Ну в самом деле, что мешает? Маркс, вероятно, мешает, его безумная теория классовой борьбы. Вот отменим Маркса — и станем в натуре Швейцарией. На пространстве кухни данная декларация звучит убедительно — в масштабах страны оборачивается катастрофой.
Служилая интеллигенция расстаралась с определениями и обещаниями: оказывается, мы не в России живем, с мерзлыми пространствами и чахлыми урожаями, не в стране, где пять тысяч километров тайги и отопления в городах нет. Это все — по боку, коль скоро Россия — суть европейская держава. Ни живее, ни свободнее подданные от декларации не сделались. Климат не переменился, образование не улучшилось, болеть меньше не стали. Но какое раздолье для идеологических манипуляций, как вольготно стало ораторам! Объявить мертвые души — живыми, а русских — европейцами, и это при полном отсутствии представления о том, что такое Европа, как быть с русскими проблемами, где, зачем и что делать. Ну да ничего, главное начать, процесс пошел, выражаясь словами лидера. Сразу же после того как процесс пошел, промышленность встала, ресурсы оказались приватизированы, а два поколения — молодежь, не получившая достойного образования, и старики, лишенные защиты, — оказались выброшенными из жизни. Но зато как просвещенным соседям представление понравилось! Но как облик начальства преобразился!
6. На плакатах, выпущенных на Западе в минувшем веке, Горбачев изображен между Ганди и Черчиллем: три освободителя человечества. Мало у кого из зрителей возникает мысль о том, что Ганди и Черчилль боролись за буквальное освобождение своего народа, а Горбачев — за фиктивное, что Ганди и Черчилль противостояли захватчикам, а Горбачев вынес им (тем, что сегодня буквально владеют людьми, недрами, капиталами) ключи от города.
По итогам содеянного следовало бы спросить: вы за какую демократию боролись? За власть богатых над бедными? Это разве хорошо? Или демократий существует много — американская, русская, бельгийская, мексиканская? Так вы, может, не ту выбрали? А вдруг (ужасное предположение!) демократия — не самый справедливый строй на свете? Вам про это сказали те, кому вы отдали власть над своей страной — так ведь они могли и обмануть. Рынок — это, конечно, светлая цель, но на рынке, сами знаете, принято обманывать. Демократия — это, конечно, звучит гордо, но это всего лишь один из методов управления народом. При этом управлять безответными миллионами (объявляя их живыми, свободными, цивилизованными, демократическими) много проще, чем несколькими сотнями граждан демократического полиса в Древней Греции. Простора для фокусов больше, не так ли? Однако спросить некому: те, что могли бы спросить, всем довольны.
