Это противоречие внутри иудео-христианской традиции поражает. Нет никаких сомнений в том, что это неразъемная, единая традиция, и также в том, что противоречия эти — во всей непомерной сложности своей — унаследованы цивилизацией.

Известная претензия христианского мира «евреи Христа распяли» встречает то простое фактическое возражение, что Христос — обличенный Синедрионом как враг порядка почище Вараввы — сам был рожден матерью еврейкой. Да и отчим его был еврей. И апостолы — тоже не арийцы.

В этом утверждении иудео-христианской традиции как формообразующей цивилизации — невероятное внутреннее противоречие. С одной стороны, взрывной характер еврейской идеи очевиден. И с другой — столь же очевидна вопиющая константность идеи, ее способность сохраняться неизменной на протяжении тысячелетий, не принимая никакого изменения — более того, препятствующая изменению. В этой двуприродности идеи — и беда, и величие, и суть еврейского вопроса. Собственно говоря, такая двуприродность есть олицетворение идеи истории.

История евреев такая длинная, что может возникнуть вопрос о соответствии евреев сегодняшних — тем, ветхозаветным. Скажем, нынешние греки не буквально похожи на древних греков, сегодняшние обитатели Египта — не те же самые египтяне, что строили пирамиды, а жители Апеннинского полуострова не напоминают древних римлян. Евреи, рассеянные в течение двух тысяч лет, сохранили себя как особенную нацию — есть основание назвать это чудом. Вполне могло случиться так, что жизнь среди других народов, смешанные браки, разные социальные роли — приведут к тому, что нация утратит себя. Мало ли что могло случиться за такой срок? Скажем, Артур Кестлер полагал («Тринадцатое колено израилево»), что те, кто считаются в двадцатом веке евреями-ашкенази, вовсе не евреи, но потомки гуннов и уйгуров, а значит, термин «антисемитизм» не имеет никакого смысла. Происходит, считал он, прискорбное недоразумение, разделяемое и палачами, и жертвами: весь конфликт лишь плод воображения, возбужденного идеологией.

Историческая правда, однако, состоит в том, что именно идеологией еврейство и скреплялось веками — иною доказательства преемственности нации не требуется. Основная цель еврейства сводилась к тому, чтобы в гонениях хранить завет Моисея, и завет сыграл роль, если можно так выразиться, исторического консерванта. То время, которое иные народы склонны рассматривать как бурную историю, для евреев лишь эпизод в их долгом пути. Ветхий завет (то есть обособленная история творения и учения, грехов и рассеяния, пленения и выхода из плена) пишется бесконечно — в книге прибавилось несколько глав, только и всего. В XX веке была написана дополнительная повесть о Холокосте, глава о сионизме, эпизоды русской революции, хроника новых войн на Востоке — и текст великой книги увеличился, но принципиально ничего не поменялось.

Гонения сформировали особый характер нации. Иные считают, что этот характер инициировал ростовщичество и капитализм, иные — что он явил гипертрофированную духовность, иные — что он стал разлагающим элементом цивилизации. Как бы то ни было, отрицать, что этот характер демонстрирует невероятный концентрат энергии, невозможно. Идея того, что данный народ избран Богом — в числе прочего избран превозмогать беду, — сохранилась у народа без изменений. Несхожесть данной нации с прочими нациями (прежде всего в оценке уникальности своей миссии) породила идею антисемитизма — столь же древнюю, как само еврейство.

Наивно полагать, будто человеческая история не старалась выработать ответа на еврейскую самооценку. Евреи вменяют счет миру, надо ли удивляться, что мир выставил счет евреям? Уж если евреи смотрят на процесс всемирной истории как на вспомогательный материал, закономерно ожидать, что обиженная история (в лице политиков, военных и просто толпы) попробует использовать как вспомогательный материал самих евреев.

Ответы возможны разные — от бездарных и бесчеловечных (их большинство), до расчетливых и стратегических. Собственно, история озабочена проблемой: возможно ли использовать энергию еврейства в своих целях? Как употребить невероятный энергетический потенциал еврейства — и не опасен ли он в принципе? Искоренить этот элемент — или использовать? Использовать революционный характер еврейства — или его консервирующий, константный характер? Что более жизнеспособно, материальная цивилизация или идея — вопрос открытый. И если использовать идею в качестве мотора — то какую именно идею, точнее говоря, какое именно воплощение еврейской идеи использовать?

На Ванзейской конференции нацисты провозгласили план окончательного решения еврейского вопроса, и собственно говоря, вопрос был почти решен — шесть миллионов евреев погибло. После войны страны-победительницы в лице своих лидеров нашли вопросу иное решение. Создание государства Израиль воплощало чаяния рассеянных по миру беженцев войны, так называемых «перемещенных лиц», лагеря для которых устраивали в бывших лагерях смерти, а также всех тех униженных, кто давно мечтал о месте, где никто не скажет еврею: «Жидовская морда, зачем ты сюда приперся?»

Идеи сионизма, учения, возникшего в конце XIX века, обрели воплощение. О земле Израиля (Эрец Исраэль) долгие годы говорили как об утопии — примерно так, как коммунисты говорили о коммунизме. В отличие от коммунистической утопии, эта утопия осуществилась, и народ, веками не имевший государства, таковое обрел.

Впрочем, возникновение еврейского государства породило иную форму претензии к евреям. Отныне быть евреем и не быть связанным с Израилем непросто. Людям с характерной фамилией часто приходилось слышать: «Не нравится тебе здесь? Ну и катись в свой Израиль!». Довольно трудно убедить собеседника в том, что Израиль не «твой», что ты полноправный гражданин той страны, где проживаешь, вне зависимости от нацпринадлежности — и одно из твоих прав, в частности, критиковать свою страну, но и не хотеть иной.

Когда антисемит говорит еврею «катись в свой Израиль» — в его словах, увы, есть логика, хотя выражена эта логика грубовато. Для любого еврея отказаться от родства с Израилем — невозможно хотя бы потому, что века бесправия преподали урок солидарности. Когда фашисты командовали «Juden heraus!», стыдно было не выйти из строя, если другие выходят. Равно и отказаться от родства с государством Израиль, со всеми его грехами и победами, — невозможно. Еврей должен отвечать за Израиль по той же причине, по какой англичанин (даже живущий вне Англии) отвечает за Англию, американец — за Америку, русский — за Россию. Евреи тяготились своей отверженностью — ну так извольте выразить свое отношение к земле, где никто евреев не оскорбляет. Евреи долгие годы были включены в чужую историю — теперь следует отвечать за свою. Можно не проживать в государстве и даже не любить его, но тем не менее от американца хочется услышать, что он думает о войне в Ираке, а русский должен высказаться о войне в Чечне. Уклониться от вопроса неприлично.

Когда в 986 году князь Владимир выбирал религию для Руси, в числе прочего ему предложили иудаизм. — А где земля ваша? — В Иерусалиме. — Вы разве там живете? — Нет. Ибо разгневался Бог за грехи наши и разослал нас по разным землям. — Как же вы других учите, когда сами отвержены? Разве вы и нам думаете такое же зло причинить?

Сегодня иудеи могли бы ответить на вопрос князя иначе. Остается неясным, появилось ли государство по воле Бога или все-таки волей исторических персонажей, коих трудно заподозрить в приверженности иудаизму. Когда войско царя Вавилонского осаждало Иерусалим, Господь говорил со своим пророком Иеремией и предсказал возрождение Израиля и новое единение своего народа. «Я приведу их из страны северной и соберу их с краев земли» (Иеремия, 31: 8). Этого возрождения народ безусловно ожидал, но можно ли предполагать, что после Иеремии Господь избрал в глашатаи прокурора Андрея Януарьевича Вышинского, требовавшего раздела Палестины, — и захотел Господь говорить со своим народом его нечистыми устами?