Мироуправляющая демократия по определению легитимна — она не угнетает, но наказывает; не обирает, но распределяет; и тот, кто обойден ее милостями, не вправе сетовать — все по закону. Когда под власть демократической номенклатуры попадают новые, еще дикие народы, им дают понять, что отныне эти народы находятся в ведении закона. Не произвола, не хаоса, но конституции! Раньше вы били друг другу морду и пьянствовали вне закона, теперь можете делать то же самое — но внутри правовой системы, в гражданском обществе. Этот гротескный пример лишь по видимости смешон — в жизни большинства граждан огромных империй мало что может перемениться от того, какого рода демократия установлена. Индию многие сегодня называют демократической страной, но число голодных не уменьшилось; также трудно вообразить, что демократические правила, внедренные в Китае, изменят жизнь далеких провинций. Аборигенов Австралии принимали в демократию не с тем, чтобы облагодетельствовать, но с тем, чтобы упорядочить. Им вручили легальные, законные основания участвовать в соревновании — но смогут ли они принять участие в этом соревновании, никому не известно. Скорее всего — не смогут никогда. И разумеется, все будет сделано для того, чтобы такое соревнование стало фиктивным. Недавно премьер-министр Австралии принес аборигенам извинения — но что реально это может изменить в их жизни? Ровным счетом ничего, и все это знают. Принять во внимание всех жителей Китая, всех (далеко не удобных в коммуникациях) латиноамериканцев, всех славян — просто нереально. Более того, если все граждане Китая, все голодающие Индии, все аборигены Австралии, все латиноамериканцы и славяне разом получат столько же прав (не прав на возможность пользоваться правами, но реальных прав), сколько их имеет белый европеец — система демократической империи придет в негодность. Кто-то должен империю кормить, и соответственно, должен работать, а кто-то должен отдавать приказы и не участвовать в процессе труда. Распределение обязанностей так или иначе происходит по тем же принципам, что и в кастовом обществе, однако демократическому рабочему дают понять, что в некоем идеальном смысле он правами наделен. Эта легальная (но нереальная) возможность избавиться от скотского состояния, и есть тот порядок, который дает демократия. Все будет согласно закону, и дикие племена станут демократическими, то есть будут подчиняться воле цезаря. Ничего иного в виду не имеется.

Обида иных российских жителей на то, что демократия оказалась не совсем тем, что им сулили, — неосновательна. Демократия — это прежде всего закон, упорядочивающий неравенство, и как раз это, законное состояние неравенства, в их убогую страну и внедряли. Не поняли? Ваша вина — и ничья больше.

Когда мощная демократическая держава заявляет, что удаленный от нее клочок земли с бедным населением представляет угрозу для демократии — это лишь по видимости кажется нелепостью; на самом деле все логично. Демократическая держава не лукавит, когда говорит, что не может этого терпеть — и не в нефти дело, дело в принципе. Вообразите, что ваш сосед шумит, бьет стекла, кидает из окон окурки — портит пейзаж, настроение и уклад вашей жизни. Его следует призвать к порядку. Он не причинил вам буквального зла, у него нет возможности это сделать, поскольку вы богаче и сильнее. Но он причиняет вам зло в иной форме — он являет пример иной жизни, в которой ваш порядок не учитывается. Если бы это был ваш наемный рабочий, вы бы понизили ему зарплату, уволили, лишили премии. Но он — чужой. Как с ним быть? Для милиции он практически неуязвим — кричит и бьет стекла на своей территории. Что остается? Только прибить. В сущности, вы поступаете с ним по родоплеменным, не особенно цивилизованным правилам, вы его бьете или даже убиваете. Но акт варварского насилия осуществлен во имя порядка цивилизации, и вы даже призываете соседей оценить деликатность вашего положения.

Вы поступаете по закону — по закону мироуправляющего порядка. «Но вы же сами эти законы издаете, — может возмутиться обиженный, — у меня, у того, кого вы бьете, законы совсем другие. Моя жена не жалуется, а вот вы пришли — и бьете!» Здесь уместно напомнить обиженному, что его законы — варварские, и если он хочет жить в новом мире, ему надо войти в большое цивилизованное общество с новыми, хорошими законами. Другого рецепта выживания для соседа нет.

Мироуправляющая демократия опирается на закон, сама этот закон регулирует и производит и с опаской относится к любой диверсии в правовое поле. Мы называем такое состояние общества — правовым государством. И то, что правовое общество выживает за счет внешнего бесправия, есть необходимый элемент его работы. В конце концов, право и закон действуют ограниченно: в космосе закон притяжения не работает, а в Ираке не работает право. Но его там и не было — в понимании демократии. Хотите мироуправляющей демократии — извольте, но придется потерпеть. Миростроительная демократия — вне закона, она лишь собирается устроить вещи заново, она отменяет закон прежний и пока еще не ввела своего. Она оперирует такими эфемерными понятиями, как «справедливость», и за это над ней смеются, и не зря. Во имя справедливости эта миростроительная демократия идет на такие жертвы и преступления, что люди вспоминают унизительные законы мироуправляющей демократии с любовью.

Проблема деспотизма легального и деспотизма незаконного обсуждалась в эпоху Просвещения, когда оправдывался просвещенный авторитаризм, восхвалялся Китай с бюрократией ученых, находились аргументы для защиты методов Екатерины и Петра.

Вообще говоря, крепостному, жизнь которого зависит от деспота, мало дела до того, секут его на легальном основании или по произволу. Рабом он останется навсегда, никаких предпосылок для изменения его участи нет и не будет, но методы порки могут быть различны. Крепостного убеждают, что это существенная разница: получая удары по закону, он не может роптать, но если его секут по прихоти барина, имеет основания жаловаться. Бунт все равно невозможен, однако лучше обезопасить барина и договориться с крепостным, пусть мужика порют по закону. Крепостной отлично знает, что по желанию власти любой произвол может в одночасье стать легальным — и кнут от этого не сделается мягче. Однако его убеждают, что кнут сделается мягче.

Вот кому правовой статус человека с кнутом далеко не безразличен, так это либералу. Облегчить участь раба либерал не может — в сущности, и не хочет — но свое самосознание пытается устроить лучшим образом. Речь идет о его душевном комфорте — либерал стоит за строгое соблюдение законов, он против произвола и желает, чтобы мужика секли в соответствии с конституцией.

Именно поэтому либерал и выбирает Империю, так ему спокойнее. Империя мерещится благостная, это такая большая теплая мама, которая принимает под опеку все народы и все проблемы. Это уютная область прав, в которой отсутствуют вопросы национальной розни, угнетения сильным слабого и т. д. На деле, конечно же, все эти вопросы присутствуют в полном объеме — они в империи просто объявлены яко небывшими.

Современная прогрессивная империя привлекательна еще и тем, что наглядно отменила суверенную диктатуру. Империя признает только диктатуру комиссарского типа. Комиссарская диктатура, то есть учиненная на основании мандата, является как бы безличной, законодательной, комиссар за нее ответственности не несет. Это идеальная модель для наместников и анонимной власти.

Демократическая империя всегда постулирует, что ее диктат — это диктат комиссарского типа, то есть такой, за который несет ответственность весь народ, сама система, выбранные депутаты, а не отдельный человек. Я ваш наемный служащий, — говорит президент номенклатуре с выражением Ивана Грозного, удаляющегося в Александровскую слободу, — вы просите меня начать войну в Чечне или Ираке — извольте, сделаю. Но делаю это не своею волей, но токмо волею пославшей меня номенклатуры. Это верно, но не вполне.