Вадим попытался обойти наглеца, но мордатый легонько толкнул его кулаком в грудь. Вадим отлетел, еще не понимая, еще удивляясь.

— Ребята, вы что? — прошептал он.

Его толкнули в спину, и он упал бы, если бы стоявший напротив солдат не подхватил его. И снова толкнул… Они перебрасывали его, как мяч, похохатывая и подмигивая друг другу.

— Вы что, ребята?! — вскрикнул Вадим в полный голос.

И тогда мордатый ударил его в солнечное сплетение. Вадим задохнулся. Он упал на колени, ловя воздух открытым ртом и мучительно пытаясь понять, что происходит.

Вадим не умел драться. Нет, в школе, конечно, всякое случалось. Но там все было честно, один на один, до первой крови, ниже пояса не бить. А тут, он почувствовал, совсем другое…

Он извернулся, вскочил и бросился на мордатого — его щекастая подлая ряшка вызывала особенное отвращение. Вадим успел дотянуться, ударил и с радостью увидел тупое удивление и горькую обиду в маленьких поросячьих глазках. Но тут на него навалились сзади, обхватили за плечи, сдавили шею.

— Альбина… — прохрипел он. Увидел грязную ухмылку на чьем-то перекошенном лице и понял, что они знают про Альбину, что они здесь не случайно, что все это специально подстроено, чтобы разлучить его с ней. — Альбина! Что вы с ней сделали?

С внезапной смертной тоской он понял; что Альбина не вернется, не приедет. Никогда. Вадим закричал что-то безумное, нечленораздельное, бросился на того, который оказался ближе, вцепился в горло, давя, царапая, пытаясь подобраться зубами, не обращая внимания на удары, сыплющиеся на голову и на спину. Полузадушенный солдатик взвыл не своим голосом, испугался по-настоящему. Вадима оторвали, швырнули на пол, стали пинать. Тяжелый вонючий сапог попал по губам, Вадим захлебнулся кровью, закашлялся, свернулся клубком, уже не пытаясь сопротивляться, только закрывая голову руками — почти бессознательно, инстинктивно.

Угасающим сознанием он понял, что его не просто бьют, его убивают. И не было больно, и не было страшно. Вдруг подумал, что Альбина все-таки приедет… А что, если… а он умер. Бедная, каково ей… И бабушка с ней… Да, ведь у бабушки больное сердце. Вадим представил, что они входят в этот чистенький пустой зальчик, с чемоданами и сумками, и видят его, грязного, окровавленного, неживого… Он увидел это так ясно, так остро, словно молния сверкнула во мраке и осветила всю эту сцену. Он захрипел, отплевываясь темными скользкими сгустками, встал, шатаясь, вцепился в чью-то гимнастерку… Мордатый зашел сбоку, неторопливо размахнулся и угодил своим свинцовым кулаком Вадиму в висок. Его швырнуло на стену, в глазах потемнело. И стало тихо.

Видимо, на несколько секунд Вадим полностью вырубился, потому что когда пришел в себя, то обнаружил, что сидит на полу, привалившись спиной к стене. Он услышал крик Керзона:

— Не по лицу, сволочи! Не по лицу!

Вадим не удивился. Он потерял способность удивляться. Он наблюдал происходящее без особого интереса, но с некоторым вниманием, словно от скуки, — так смотрит на случайных попутчиков путешественник, которому все равно нечего делать. Керзон на мгновение застыл в дверях, превращенный ярким солнцем, светившим ему в спину, в четкий черный силуэт, несколько комичный, потому что очертания получились близкие к эллипсу. А потом он исчез из проема и оказался в самой гуще событий. Керзон умел драться. Невысокий, толстый, лысоватый и немолодой, он был раза в три старше каждого из своих противников. Но драться умел… Он пнул кого-то в пах, кому-то проехал по лицу растопыренной пятерней, мордатого боднул своей круглой лысой головой в живот. Ошеломленные дембеля отступили.

Семен бросился к Глинскому. Мордатый кое-как разогнулся, глотнул воздуха и, подобравшись к Керзону сзади, схватил его за плечо. Тот, не оборачиваясь, въехал громиле локтем в нос. Солдат взвыл и отступил, зажимая лицо короткопалыми широкими ладонями.

Керзон рявкнул:

— Ну, что стоите? Воды дайте!

Мордатый и его банда отступали к двери.

— Нет воды? — орал Керзон. — Несите ситро из буфета!

Зал опустел. Семен оглянулся, заметил на подоконнике трехлитровую банку с букетом ромашек и васильков, бог знает кем и зачем туда поставленную. Цветы он бросил на пол, обмакнул в воду носовой платок и стал вытирать окровавленное лицо Вадима.

— Я чувствовал, всем сердцем чувствовал, что что-то должно случиться! — с пафосом выкрикивал он. — Я чуял, что ты в опасности! И вот я здесь!

От холодной воды Вадим пришел в себя. Он добрел до скамьи, упал на нее, отдышался и потребовал:

— Иди найди Альбину.

Семен горестно покачал головой:

— Альбина бросила, Керзон подобрал. И так будет всегда, Вадим, так будет всегда. Пойми, наконец, я все это время молчал, не мешал тебе делать глупости. Что ж, ты много работаешь, ты — талант и великий труженик, тебе надо иногда отдохнуть, развеяться, разве я против? Я все понимаю… Но следует знать меру. Послушай старого мудрого Керзона, он, и только он, твой верный, твой истинный друг… — Он и сам, кажется, поверил в то, что говорил, и чуть не прослезился. Голос его задрожал. — Во что ты ввязался?! Зачем ты здесь?! Если бы не я, ты мог бы погибнуть. Вадим Глинский мог погибнуть в пьяной драке на каком-то поганом полустанке, у которого даже названия нету, перегон номер… Но нет, Керзон тебя всегда спасал и спасет на этот раз! Я им покажу… Капитан! Сюда, капитан!

Через зал шел Голощекин, Он шел четким строевым шагом, подтянутый, стройный, с красивым строгим лицом. Советский офицер, краса и гордость, надежда и опора. Блюститель порядка и закона.

«Газик» стоял на пыльной дороге. Капот был поднят, конопатый водитель копался в моторе. Альбина нервно ходила вокруг машины, покусывала травинку. Солдатик временами насмешливо поглядывал на нее.

Альбина то и дело смотрела на часы, но, в отличие от Вадима, ей казалось, что стрелки скачут вперед, как взбесившиеся кони.

— Ну, скоро? — звенящим от напряжения голосом спросила она.

— Сейчас родимая заведется, — успокоил ее водитель. — Не волнуйтесь, к поезду успеем.

Альбина подошла и уставилась лихорадочно блестевшими глазами в сплетения каких-то грязных металлических трубок и штуковин, словно ее умоляющий взгляд мог каким-то чудом завести машину.

На заднем сиденье дремала Татьяна Львовна.

Не обращая внимания на подошедшего Голощекина, Вадим тряс Керзона, вцепившись ему в плечо:

— Где Альбина?!

Голощекин приложил руку к козырьку и осведомился:

— Так, живой?

Керзон вскочил и захлебнулся благородным негодованием:

— Слушайте, вы, капитан! Посмотрите, что ваши люди сделали с этим человеком. Он весь избит! Он, популярнейший артист в СССР! — Керзон помахал пальцем перед носом Голощекина. — Он пел во Дворце съездов, пел министрам, министру обороны! И поверьте мне, у вас будут крупные неприятности! Это я вам говорю, Семен Керзон.

Голощекин слушал внимательно, кивал, и лицо его становилось все строже и бдительнее.

— Ваша фамилия — Керзон? — спросил он сухо.

— Керзон.

— А его — Глинский?

— Да, Глинский! — гордо ответил Семен — так гордо и сам Вадим не умел произносить свою фамилию.

Голощекин удовлетворенно кивнул. Достал и раскрыл планшет. Движения у него были четкие, даже немного театральные. Сейчас он с упоением играл роль бдительного пограничника, задержавшего очередного диверсанта.

— Я для начала перечислю места ваших преступных авантюр, — самым вежливым образом объявил он.

— Какие преступные авантюры? — возмутился Керзон. — Вот это вы называете авантюрами?! — Он патетически простер руки к Вадиму, который, прикладывая мокрый носовой платок к рассеченной губе, пытался остановить кровь. — Да петь может каждый дурак! Попробуйте продать этого дурака!

Керзон все еще думал, что речь идет о левых концертах или махинациях с билетами. Голощекин показался ему туповатым бравым служакой. Нет, Керзон не жалел, что послушался напористого телефонного собеседника и ввязался в интригу, он соблюдал свои интересы — удалял Альбину. Но теперь ему пришло в голову надуть всех и загрести жар чужими руками. С Альбиной покончено, это ясно. Основная часть представления удалась, на остальное плевать. Керзон вам не мальчик резвый и кудрявый, на него где сядешь, там и слезешь. Он сам кого хочешь напугает. Теперь главное — внушить Вадиму, что лишь он, Семен Керзон, может защитить и поддержать его, лишь ему, Керзону, можно доверять.