Если бы Альбина попробовала порассуждать, все могло бы сложиться иначе. Но тогда она не была бы Альбиной. В сущности, она никогда и не верила в свое счастье, она ждала беды каждую минуту своей, неожиданно ставшей такой прекрасной, жизни. Ждала и дождалась. В ней все время жило подспудное чувство вины — когда-то, давным-давно, она предала и себя, и свою будущую любовь, предала не из корысти и не по глупости, предала, спасая самого близкого человека. Но разве это оправдание? Она должна была когда-нибудь заплатить за это предательство. И сейчас приняла свою участь спокойно и с достоинством. В каком-то смысле это было восстановлением гармонии мира, во всяком случае симметрии.

«Городок наш маленький, как пуговица», — сказала как-то Альбина и была права.

В маленьком городке все на виду, маленький городок кипит сплетнями и слухами, в маленьком городке невозможно спрятаться от любопытных глаз и чутких ушей. Никому нельзя спрятаться — ни плохому, ни хорошему. Маленький городок жесток — он роется в твоих задушевных тайнах, выставляя их на всеобщее обозрение и обсуждение. Маленький городок великодушен — он не даст тебе умереть, здраво рассудив, что время твое еще не пришло. Помучайся-ка с мое, а потом видно будет.

Галя Жгут привыкла к этому городку. Она приняла его, стала его частью, она чувствовала все, что в нем происходит, знала все, что сказано и не сказано, и даже то, чего он сам о себе не знал.

С точки зрения социалистической морали Альбина поступила отвратительно, бросив законного мужа и сбежав с заезжим певцом. Галина мораль сильно отличалась от кодекса строителя коммунизма. С позиции ее, Галиной, морали, жить с таким человеком, как Ворон, у которого вместо души — личное дело и для которого люди — это анкета, было очень большим непорядком. Так что Альбина поступила, может, некрасиво, но совершенно правильно. А еще Галя знала Ворона и знала, что он этого так не оставит, и значит, надо держать ухо востро и по возможности оберегать Альбину.

Ее встревожил странный звонок подруги. Татьяна Львовна вовсе не была больна. Конечно, как всякий пожилой человек, она прихварывала время от времени, а внезапный отъезд любимой внучки сильно ее подкосил. Да и жить под одной крышей с мрачным рогатым зятем — радость не большая. Но всерьез Татьяна Львовна ничем таким не болела. И никакой телеграммы ни Галина, ни кто-либо другой, ей знакомый, не посылал.

Она объяснила ситуацию Алексею, тот обещал послать машину за Альбиной. А сама Галя с утра зашла на почту, поболтала с телеграфисткой о том о сем, о погоде и Глинском. Ей вовсе не хотелось затрагивать эту тему, но в эти дни скорее вызвал бы подозрения человек, не говорящий о Глинском. Бегство Альбины, естественно, обсуждалось, и телеграфистка, раскрасневшись от удовольствия — еще бы, она была обладателем информации, недоступной другим! — сообщила Гале, что телеграмму отправил сам Ворон. И тут же, едва сдерживая возбуждение, шепотом добавила, широко распахнув глаза: и подписался Галиным именем. Мол, старуха и впрямь захворала, а подруге Альбина поверит скорее, чем обманутому мужу.

Первым Галиным порывом было пойти к Вячеславу и спросить его обо всем напрямик. Но, поразмыслив, она пришла к выводу, что делать этого не следует. Нет, она не боялась Ворона. Галя вообще никого не боялась. Просто толку от этого разговора не будет. Что она ему скажет? Зачем он отправил беглой жене лживую телеграмму? А откуда тебе знать, что она лживая, бесстрастно спросит Ворон. Старуха у меня живет, я за нее отвечаю. Не сообщу обожаемой внучке вовремя, так потом она меня же и обвинит. Не дождалась, скажет, бабуля, и все из-за тебя.

Так что к Ворону Галина не пошла. Но, возвращаясь с почты, она увидела Сережу, который мешком свисал с турника. Она сдернула его оттуда и спросила, почему он не едет за Альбиной. Тот лишь развел руками:

— Капитан Голощекин за расстегнутый воротник и слабую строевую подготовку приказал подтянуться сорок раз, потом десять кругов вокруг плаца, а потом — наряд на кухне. Ну вот… служу Советскому Союзу.

— А кто на станцию поехал? — встревоженно спросила Галина.

— Бондаренко…

Бондаренко, хитрый, жуликоватый, из приближенных Голощекина, Гале не нравился. Она встревожилась еще больше и стала разыскивать Алексея, чтобы расспросить его поподробнее об этой странной истории. Но Жгут как в воду канул. Это не понравилось ей еще больше. Тогда, решившись, она отправилась к Воронам.

И лишь чуть-чуть опоздала — Альбина и Татьяна Львовна уже уехали. Соседка видела из окна, как обе, торопясь, вышли из дома. Альбина несла большой чемодан, а на Татьяне Львовне — вот чудачка! — была надета шуба.

Галя улыбнулась и немного успокоилась. Наверное, Альбине все-таки удалось ускользнуть. Жаль, конечно, что Галя не повидалась с ней и не попрощалась толком, но это все пустяки. Главное, что все удалось и Ворон остался с носом. Или с клювом.

Галина вернулась домой и занялась обедом. Помешивая густой наваристый борщ, загляделась в его огненные глубины, размышляя о странностях любви.

Вот с ней, Галей, ничего подобного никогда не случится. Она примерила эдакую романтическую ситуацию на себя: скажем, приезжает в Сторожевой известный певец. Нет, что уж опять певец. Известный писатель… а лучше художник. Да, художник — рисовать защитников рубежей. Он встречает Галю и влюбляется. Сначала пишет ее портрет необыкновенной красоты. А потом делает ей предложение и увозит в Москву! Там у него огромная квартира с новым холодильником, личная «Волга» и… Галя неожиданно расхохоталась и уронила ложку в закипающий борщ. Ага, доедут они до Москвы, как же. Да Лешка пришибет этого живописца его же мольбертом!

Галя вилками выловила ложку из кастрюли, и тут на кухню ворвался Жгут. Лицо у него было такое, будто ему минуту назад сообщили, что Галя собирается сбежать от него с художником.

— Альбина вернулась! — выпалил Алексей.

— Я знаю. — Галя чмокнула его в щеку. — За бабушкой. Но они уже уехали, Ворон и каркнуть не успел.

— Да послушай, Галчонок! — Алексей снял фуражку и вытер вспотевший лоб. — Она еще раз вернулась, уже после того, как уехала… Черт! Как тебе объяснить поскорее? Мне Бондаренко сказал. — Жгут машинально посмотрел на ободранные костяшки пальцев, сжал кулак и опустил руку. — Короче, я иду, а он там что-то по поводу Альбины… Все ржут. Ну, я взял его в оборот. А он говорит, Глинский уехал. Погрузился в вагон с двумя развеселыми девицами и этим своим Керзоном. Передал Альбине цветы и записку.

Галя торопливо развязала тесемки фартука, швырнула его в угол. Заметалась по кухне, забормотала:

— Ты ешь тут… я сейчас…

— Подожди! — Жгут схватил ее за руку. — Я с тобой.

— Не надо, — отрезала Галя и выдернула руку. — Это наше дело, женское. Деликатное.

— Ну да, куда уж мне, дураку, — мрачно откликнулся Жгут и присел на табуретку возле стола. — Черт! Как же так? Ведь мы с ним серенаду пели. Отличный парень. Свой в доску! И вот…

Входная дверь хлопнула.

Ворона, естественно, дома не было. Татьяна Львовна, скорбно поджав губы, сидела за столом, покрытым бахромчатой скатертью. В комнате был идеальный порядок — никаких следов сборов или внезапного возвращения. Чисто, пусто и холодно, несмотря на жару за окном.

Татьяна Львовна была так воспитана, что посвящать в семейные тайны посторонних, пусть это даже очень близкие друзья, считала дурным тоном. Галя так ничего толком от нее и не добилась, кроме того, что да, Вадим Глинский внезапно решил ехать в Москву один и поэтому Альбина вернулась домой.

— А где она сейчас? — нетерпеливо выкрикнула Галя. Тревога росла, и нехорошие предчувствия, которые мучили ее последнее время, вновь принялись терзать Галю.

Татьяна Львовна подняла потухшие глаза и равнодушно, словно ее ничто уже в жизни не интересовало, пожала плечами:

— Я думала, она пошла к вам или к Марине. Вы же подруги, а женщина в такой ситуации обязательно захочет участия.