Однако грандиозным планам его не суждено было сбыться. Бенефис Керзона в пьесе «Посрамление бравого капитана» решительно не удался.

Голощекин раскрыл планшет, нашел нужную бумажку, провел пальцем по строчкам:

— Я продолжаю.

— У нас концерт! — наступал на него Семен. — У нас аншлаг и переаншлаг! И какие-то подонки уродуют знаменитого артиста…

Голощекин, не обращая внимания на этот страстный монолог, принялся перечислять скучным голосом:

— Итак. Поволжье. Воронеж и область. Татария. Мордовия. Ташкент.

Керзон снисходительно пожал плечами, хмыкнул иронически:

— Мордовия! Ну какие могут быть махинации в Мордовии?

Он юмористически развел руками и поднял брови домиком, приглашая капитана посмеяться над этой нелепостью. Но Голощекин юмора не понял и продолжал тем же монотонным казенным тоном:

— Дальше. Вот Москва. Шестнадцатого августа прошлого года двести долларов США куплено на черном рынке, — он мельком глянул на Керзона и с удовлетворением отметил, что тот замолк и начал бледнеть. — Триста долларов куплено в сентябре… В Ленинграде четыреста долларов США куплено у Михаила Фридрихсона…

Семен, уже не просто бледный, а прямо-таки синеватый, тихо попросил:

— Не надо перечислять наши заслуги перед государством. Не перечисляйте, хватит.

Голощекин понимающе кивнул, захлопнул планшет и сделал приглашающий жест:

— Присаживайтесь!

Как-то сразу постаревший и ослабевший Керзон, чувствуя дрожь в коленях, побрел за ним. Они уселись на скамейку, плечом к плечу, как добрые приятели. Голощекин лучезарно улыбнулся:

— Незаконные махинации с валютой. На сколько лет тянет? На пять? На десять?

У Керзона дернулся кадык, он шумно сглотнул. Семен знал, что не пять и не десять. На вышку тянут незаконные операции с валютой, вот какие мелкие радости.

Мысли его метались, как маленькие черные муравьи, запертые злым мальчишкой в тесном спичечном коробке. Он узнал голос, веселый и злой голос, начальственный, такой голос, которому все позволено. Анонимный собеседник без обиняков сообщил, что КГБ не дремлет, что компетентным органам много чего известно о деятельности Семена Керзона. И объяснил, что от вышеупомянутого Семена Керзона требуется.

Этот голос сообщил, что подопечный Керзона отправляется вместе с Альбиной Ворон, чтобы забрать ее престарелую родственницу. Так вот, Керзону следует скрытно проследовать за ними. Когда гражданка Ворон уедет на заставу, на Глинского нападут хулиганы. С ним ничего не случится, это все будет безобидная инсценировка. Керзон, понятное дело, должен будет спасти своего соловья. И популярно объяснить ему, что гражданка Ворон одумалась и вернулась к мужу. А потом Керзон и Глинский должны сесть в поезд и отправляться прямиком в Москву. Задача ясна?

Задача была, конечно, ясна. Но сначала Семен струхнул. Он был убежден, что лучший способ иметь дело с органами — не иметь с ними дела вообще. Потом пораскинул мозгами и решил, что комбинация очень даже ему выгодна. Чужими руками он избавится от ненавистной Альбины, восстановит свою власть над Вадимом и снова будет жить припеваючи, то есть припевать будет Вадим, а Керзон станет собирать денежки. Тем более что в последнее время у него и голос зазвучал, как в былые славные годы, и популярность растет, и в Москве о нем вспомнили…

Об одном лишь Семен забыл. О том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ему — все. А что же тем безымянным благодетелям, которые намерены за здорово живешь устроить Керзону счастливую жизнь?

Но по дороге он успокоился, подумал и пришел к утешительному выводу, что и КГБ здесь, пожалуй, ни при чем. По телефону все что угодно можно сказать. Муж Альбины — военный человек, решительный и, видно, не дурак, но все ж таки не органы — задумал вернуть строптивую бабенку к семейному очагу, ну и ладно. Главное — ему, Керзону урвать в этой ситуации кусок пожирнее.

Но теперь Семен уверовал и в КГБ, и во всемогущество тех сил, что вовлекли его в эту зловещую комбинацию. Не до жирного куска — шкуру бы сохранить.

— Лучше плохой мир, чем война, — произнес он примирительно. — И поверь, капитан, никогда нога этого человека, — он указал на Вадима, — и моя нога не ступят на вашу землю!

Это прозвучало достаточно торжественно. Голощекин довольно хмыкнул и, перегнувшись через Керзона, фамильярно похлопал Вадима по колену:

— Что, лучше петь на свободе?

Вадим, отняв от разбитых губ окровавленный носовой платок, выплюнул:

— Шантажист!

Голощекин сузил глаза. Надо же, сопротивляется!

— Исчезни! — тихо процедил он сквозь зубы. — И если ты хоть когда-нибудь возникнешь, это все, — он угрожающе помахал планшетом, — обрушится на тебя. И на тебя. — Капитан легонько шлепнул Керзона планшетом по щеке. — Без предупреждения.

Семен послушно кивнул, всем своим смиренным видом давая понять, что возникать никто и не собирается. Он старался заслонить собой Вадима, чтобы тот, не дай бог, не испортил дело каким-нибудь неосторожным словом.

Голощекин ловко выхватил из карманов два шкалика водки и вручил их Керзону.

— Это вам на дорожку! А это, — он протянул Глинскому лист бумаги, — тебе. Пиши прощальную записку.

— Какую… записку? — Вадим взял лист и посмотрел на него непонимающе.

Голощекин выудил у Керзона из нагрудного кармана дорогую заграничную авторучку и протянул певцу.

— Какую-какую! Все учить вас надо. Прощай, так сказать, незабвенная Альбина, все было хорошо, но теперь мне надо уезжать, ну и как там у вас, у богемы, принято с бабами прощаться? Давай скорей, не тяни. — Голощекин посмотрел на часы. — Через двадцать минут поезд.

Вадим скомкал лист и бросил в лицо Голощекину. Тот увернулся, улыбка медленно превратилась в волчий оскал. Он молча потянулся к Вадиму, осторожно приобнял его и прошептал, глядя прямо в глаза:

— Тихо, ты… Добром просят. А если не хочешь, другие найдутся, посговорчивее. Незаменимых людей нет. Слышал такие гениальные слова?

Он обхватил своей сильной жесткой рукой шею Вадима и почти неуловимым движением прижал сонную артерию. Вадим дернулся, захрипел, глаза у него закатились, голова упала на грудь.

— Вы что? — зашептал обезумевший от страха Керзон. — Вы его… убили?

Голощекин вытер руки носовым платком, откинулся на спинку вокзальной скамейки и не спеша закурил.

— Да не трясись ты! — брезгливо бросил он Керзону. — Стану я руки марать. Я бы даже тебя не убил, не то что этого слизняка. Но! — Он строго погрозил пальцем. — Ты меня не серди. А то ведь могу в сердцах, нечаянно и того… — Он выразительно показал, как может нечаянно свернуть Семену шею.

Потом достал из планшета еще один лист и протянул ему.

— Певец не в себе. Давай пиши.

— Что-о? — выдохнул Керзон.

— Чистосердечное признание! — ухмыльнулся Голощекин. — Да ладно, шучу. Пиши прощальную записку.

— Да у меня и почерк не похож! — замахал руками тот.

— Ничего, изобразишь. Небось сто раз певцову подпись подделывал.

Керзон, который и в самом деле не раз расписывался за Вадима, облился холодным потом и навеки уверовал в недреманное око и всеслышащее ухо компетентных органов. Осторожно взял из рук капитана бумагу и собственную авторучку и хрипло спросил:

— Чего писать?

Голощекин пошевелил губами, поглядел в потолок и продиктовал. Семен послушно написал. Капитан отобрал у него листок, прочитал, одобрительно кивая, аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман. Потом взял одну бутылку, точным коротким движением стукнул ладонью по донышку. Пробка вылетела. Он встряхнул Вадима, сунул горлышко ему в рот и стал вливать водку. Тот замотал головой, захлебываясь и кашляя. Голощекин старательно поил его водкой, придерживая за подбородок, и по крайней мере полбутылки попали Вадиму в рот.

Никита с нескрываемым удовольствием оглядел растерзанного, жалкого певуна, его красное, мокрое лицо, прислушался к тяжелому дыханию и констатировал:

— Готов. Ну, бери с той стороны.