— Откуда ты все это знаешь? Сведения о поражениях обычно содержатся в тайне, а базарных слухов ты не мог слышать посреди моря!
— Новости велел передать тебе Хусейн-паша. Члены дивана вняли уговорам твоего тестя, великого муфтия, и склонились к мысли о твоем возвращении в армию. Всем надоели бесконечные поражения и отсутствие добычи…
— Не ловушка ли это? Хусейн — не открытый мой враг, но в тайном недоброжелательстве и зависти я его давно подозреваю!
— Он предвидел, что ты так подумаешь, поэтому при мне поклялся на Свитках в искренности своих слов. В бою ты должен проявить особое усердие — и тогда он своей властью беглербега поставит тебя во главе алжирского флота, доложит падишаху о твоих заслугах, а диван попросит хондкара вернуть тебе былое величие!
— Почему раньше он не напомнил обо мне султану?
— Говорит, не представилось случая…
— Врет. Есть такая арабская пословица, которой научил меня знакомый купец Нури-бей: «Кто хочет что-нибудь сделать, находит средство, кто не хочет — причину». Хусейн намерен с моей помощью выиграть битву, а в уплату замолвит за меня словечко в сиятельное ухо. Что ж, мне не впервые добывать золотой венок победы и украшать им чужое чело. Тем более что ничего другого мне не остается…
Смотри, они снимаются с якоря! Срочно пошли к Хусейну шлюпку и попроси подождать два дня, пока мы приведем каторгу в порядок! Наша галера — самое новое и боеспособное судно в эскадре, остальные корабли — дряхлые, разрушенные древоточцем сундуки из лавки старьевщика!
— Алжирский беглербег получил письменный указ султана незамедлительно, не задерживаясь нигде ни на день, атаковать Гибралтар. Поэтому он велел передать тебе, что не может ждать даже часа. Галера должна попытаться догнать его в море, она идет быстрее, чем эскадра!
— Исполнять от буквы до буквы приказы, сочиненные в Истамбуле, за тысячи фарсахов отсюда, без учета местных условий! Какое безумие! Мы можем не успеть оказать ему помощь, ведь в декабре в Гибралтаре всегда зимует испанский флот! Но ты прав, гонца слать бесполезно, тугодум Хусейн умрет от разрыва сердца при одной мысли о том, что требуется нарушить или хотя бы переиначить султанский фирман… Шайтан с ним. Принимаю командование галерой на себя, ты остаешься вторым по рангу. Поднимай рабов, пусть вычерпывают воду…
— Корпус еще не разбух…
— Не беда, до Гибралтара дотянем. Если погибнем, то все равно, с каким корпусом, пропускающим воду или нет. Если победим, зашпаклюем каторгу позднее. Пусть матросы помогут гребцам. Левенды тоже, однако не все сразу: половина работает, остальные несут охрану, потом меняются…
— Рабы еще не отдохнули, как следует, их нелегко будет заставить трудиться в полную силу…
— Обещай усердным двойной паек, вели надсмотрщикам не жалеть бичей на лентяев. Парочку самых строптивых рабов разрешаю прирезать в назидание другим…
Стоявший рядом Андроникос с недоуменным ужасом вскинул на него глаза.
— Да, да, ты не ослышался! Сейчас не место жалости и милосердию! Решается моя судьба! Необходимо догнать алжирскую эскадру, без меня ее разгромят испанцы…
Через два дня экипаж каторги валился с ног от усталости: за этот срок была проделана недельная работа. Сафонку, Джумбо и Хуа То освободили от цепей, но заставили трудиться наравне с другими рабами. За весло они сели втроем: Искандар, Андроникос и Селим заняли подобающие им места среди турок.
Скрюченные пальцы изнеможденных гребцов уже не держали вальки весел, надсмотрщики, намахавшись бичами, еле поднимали руки. На счастье задул попутный ветер, весла были поставлены в распор лопастями вниз для большей парусности, и рабы в бессилии повалились на скользкие от пролитого пота и сырости, гниловатые доски палубы.
Троица друзей была мрачнее тучи: переживали неожиданную разительную перемену в Искандаре.
— Оставил нас троих на большом весле, подмены не дал, слова доброго на прощание не сказал, — с горечью вымолвил Сафонка.
— Хорошо цепи снял, — не то с одобрением, не то с осуждением добавил Хуа То.
— Вождь не объяснять решения свои, — заступился Джумбо. — Кормить нас лучше, нежели остальных гребцов, разрешить ходить нужду справлять без стражи, а разговаривать ему с нами некогда…
— И все равно мы остались рабами, только вместо железа нас удерживает вера в благородство Искандара, — заспорил было Сафонка. Друзья не откликнулись: спали…
Ближе к полудню панджари — впередсмотрящий обнаружил на стыке темно-синей и светло-голубой полос — моря и неба — белую точку. Она выросла в пятнышко. Разделилась натрое. Панджари поднял тревогу. Вскоре уже можно было различить встречных: два испанских галеона преследовали турецкий кляк.
Искандар никогда не видел галеоны, но опознал их сразу, так как хорошо представлял по чертежам и рассказам мореходов. Это большие корабли, потомки более старых каравелл. Длина — сто, ширина — двадцать и более локтей. Четыре обычные и одна мощная наклонная мачты, впечатляющий такелаж, три палубы, надстройки. Сорок палубных пушек, художественные украшения на носу и многоярусной кормовой башне, утяжелявшей корпус сзади. Обводы, изгиб киля, усовершенствованные паруса обеспечивали галеонам большую скорость и лучшую управляемость, чем у каравелл. Непривычно смотрелась плоская корма, составлявшая почти прямой угол с бортами и поверхностью воды.
Все три судна шли галсами против ветра, петляли, как подраненный заяц и почуявшие кровь гончие. Легкий шлюп был способен идти под более острым углом к ветру, зато многопарусные галеоны превосходили его в скорости. Чтобы догнать кляк, они часто меняли галсы, порой возвращались назад с целью забраться выше по ветру. Расстояние между ними неуклонно сокращалось.
Турецкие воины и моряки столпились у бортов галеры, кричали, размахивали оружием, бессильные что-либо предпринять, как-то помочь обреченным соотечественникам.
Искандар, стоя на возвышении, пристально смотрел на погоню, закрыв ладонью глаза от солнца. Загорелое, гладко выбритое лицо его своей неподвижной окаменелостью напоминало лик статуи Аполлона.
— Мы опоздали, Мурад-паша, как я и боялся. Эскадры больше нет…
— Что делать, Искандар-бег? Давай посадим на весла все три смены гребцов, ускорим ход каторги! Может, успеем спасти кляк? На нем небольшой экипаж, и все же нас будет два корабля против двух. Пока один из галеонов станет брать шлюп на абордаж, мы расправимся со вторым…
— К сожалению, не получится. Как только мы приблизимся к христианам, они потопят кляк ядрами и вдвоем займутся нашей галерой…
— Попытаемся уйти?
— Невозможно. У каторги латинское парусное вооружение, мы не можем идти ни против ветра, ни хотя бы в бейдевинд. На веслах же далеко от галеонов не убежишь, тем более что гребцы выдохлись…
— Но драться не имеет смысла, у христиан в два раза больше пушек, солдат и матросов!
— На суше меня такое неравенство сил не испугало бы: там есть пространство для маневра, можно бить вражеские отряды поодиночке. Здесь испанцы превосходят нас ровно вдвое и числом воинов, и огневой мощью, и скоростью. Вдобавок у нас под палубой порох — рабы. Они способны взбунтоваться в самое неподходящее время. А сейчас давай помолчим, я должен подумать…
Искандар привычно отрешился от действительности, подавил волнение, собрался с мыслями и попытался найти что-либо схожее в истории морских войн. Безуспешно. Придется изобретать нечто новое самому.
Противника нельзя обойти с фланга, ударить по нему с тыла. Напасть на него неожиданно тоже не получится: мы у него на виду. Затевать с ним артиллерийский поединок смерти подобно. Галеоны приспособлены лучше для огневого боя, галеры — для абордажа. Нет никаких естественных преград, которыми можно было бы разделить христианские корабли, чтобы захватывать их поодиночке, — ни скалы, ни отмели, ни острова… Нет естественных преград? Так создадим искусственную! А как?
Османские суда куда выше иностранных. Возможно, потому что матросы носят на головах большие, высотой в локоть, колпаки, не снимая их ни в работе, ни в схватке. Потому межпалубные расстояния на турецких судах больше, корпуса выше. Мореходные качества от этого страдают: сильнее сносит ветром, меньше остойчивость, чаще переворачиваются при штормах. Зато в абордажных стычках удобнее туркам: стреляют и нападают сверху вниз. Для моего плана высота корпуса очень важна…
