…Снаружи шел ливень. Спускаясь, Александр промок до нитки, но не обращал внимания — настолько пал духом.

Гора породила мышь, бормотал он удрученно. Как грозная туча была чревата не могучей бурей, а заурядным дождем, так и поездка в Италию, на которую я столь уповал, принесла не радость, а горькое разочарование. Что-то скажет учитель?

Андроникос отнесся к загадке Сивиллы гораздо спокойней и серьезней, нежели ученик:

— Александр, тебе как юноше свойственны бурные приливы надежды и отчаяния. Не давай унынию овладеть твоим сердцем. В самом худшем случае ты все равно не внакладе. Поездка в Королевство обеих Сицилий была связана с торговыми делами твоего отца, мы успешно их сделали, получили большую прибыль. Лишними можно считать только затраты на проезд от Неаполя до Кум, но ведь по пути ты увидел многие исторические места! Разве об этом стоит жалеть! Впрочем, я забыл про двести золотых, уплаченных за предсказание…

— Учитель, деньги — пустяк, я же не узнал главного!

— Не согласен! В ответе пифии заключен глубочайший смысл. Возьми себя в руки, призови на помощь свой гений, который ты не всегда используешь в полную силу, примени свои обширнейшие познания в истории и логике — и тайна Сивиллы откроется перед тобой, как двери Сезама перед Али-Бабой!

— Ну, первые строчки ясны. Нельзя назвать истинно непобедимым того, кто в конце концов поддастся смерти. «Повторившего судьбу великих халифов»… Арабы сумели создать державу обширней, чем владения Кира, Александра Македонского, Аттилы, Тимурленга, не говоря уже о римлянах, Карле Великом и османах, которые захватили сравнительно немного земель. Разве что империя Чингиз-хана и его потомков была побольше халифата. Неужели мне суждено завоевать бывшие владения арабов?! Это же полпланеты — от Испании до Индии! Конечно, эта фраза может еще означать, что я умру, как и халифы…

Теперь подумаем насчет четырех сторон света, которые остановили арабов и остановят меня… В 732 году от Рождества Христова мусульманам преградил дорогу на Запад франкский полководец Карл Мартелл-Молот, разбивший их в битве при Пуатье. На Востоке, примерно в то же время, наступательный порыв наследников Магомета истощили неисчислимые полчища таинственной страны Хань. На Севере плотиной для арабского потока стали Византия, хазарский каганат и неведомые лесные народы, на Юге — пустыня и свирепые африканские племена, о которых никто до сих пор ничего не знает.

Учитель, я разгадал прорицание! Властелином всего мира мне не стать, слишком велика земля, жизни не хватит. Ведь есть еще и Америка, и страна Хань, и Русия, и острова Сипанго, и Терра инкогнита Аустралис, Южный материк, еще не открытый, но географы верят, что он существует! Зато уж остальные-то полмира мои! Я решился, учитель! Жребий брошен! Пойдешь ли ты со мной до конца?

— При одном условии: когда третий Александр разобьет проклятых османов и создаст собственную державу, он должен освободить и осчастливить своих соотечественников-греков, достичь той цели, за которую я боролся всю жизнь! Клянешься?

— Клянусь!

На фоне облаков храм парит в небе, как гигантский воздушный змей. Его величественный вид порядком приелся полутысячной толпе мальчиков и подростков. Они ждали у его стен долгое время, их терпение иссякает. Здесь собралась из многих местностей разная молодежь — от еще малышей до тех, кому вскоре предстоит разменять третий десяток лет и надеть шапку совершеннолетия. Для вступления в обитель твердых возрастных границ не существует. Держатся все кучками — с земляками или одногодками. Юноши оживленно беседуют, иногда повышая голос. Ребятня борется в пыли, крича и дергая друг друга за волосы. Монолитная, одержимая единой целью толпа, собравшаяся тут уже давно, постепенно разваливается на отдельных личностей. Былой покой и благочиние сменяются беспорядком, переходящим в хаос.

Хуа То (впрочем, и немало других ребят тоже) сохраняет спокойствие, стоит прямо на открытом солнце и смотрит на огромный, полный тайны и обещания храм. Этим ранним утром колоссальное здание окутано пелериной тумана и оттого кажется заоблачным дворцом высшего божества Юй-ди, Нефритового Владыки.

Хуа То очень долго ждал и будет ждать еще дольше, сколько нужно. Он едва осознает, что вокруг него есть другие люди. То, что привело его сюда, настолько глубоко и лично, что он не чувствует себя хоть чем-либо причастным к окружающим. Ему нет до них дела, пусть сами решают, как себя вести. Пусть безобразничают, теряют лицо перед высоченными, в три чжана,[7] стенами — безмолвными, с виду слепыми и глухими, но на самом деле имеющими сотни глаз и ушей. Хуа То заранее предупредили: во время ожидания нельзя снимать шапку и распускать пояс.[8] И он заранее вооружился терпением и стойкостью. Вот почему он стоял здесь, как столб, и ждал, ждал, ждал, когда выйдет наставник, ведь писания утверждают, что набор в обитель начинается в день моления у текучих вод — третий день третьей луны, когда приносятся жертвы всем рекам и источникам, чтобы отвести несчастья в предстоящем году. Хуа То был, как валун. Он будет, как скала. Он с места не сдвинется.

Отворяется дверь, и с верхних уровней храма на открытый, без перил и ограды, балкончик над воротами выходит человек и глядит на толпу, жестами предлагая приблизиться. То замечает, что он молод, носит не церемониальную одежду наставника, а робу послушника. Мальчик остается на месте. Толпа, вернее, часть ее, не умеющая замечать подробности и делать выводы, кидается, как стадо баранов, ближе к балкончику.

Послушник достает из-за стены длинную метлу и начинает сметать накопившийся (а скорее, думает Хуа То, нарочно принесенный) мусор, сваливая его прямо на собравшихся внизу. С земли слышатся негодующие вопли:

— О презренный, едящий навоз дурень, у которого нет матери! Пусть отсохнут твои члены, а кишки наполнятся червями!

Послушник, как бы озадаченный случившимся, спохватывается, роняет метлу и кланяется:

— Ах, извините, уважаемые, вы вели себя так тихо, я вас не заметил. Покорнейше, на коленях молю простить меня, сирого и убогого! Но зачем столько замечательных молодых людей собралось сюда? В храме готовятся к торжественной церемонии, которая состоится через два месяца, до тех пор публика здесь нежелательна. Лучше идите к своим почтенным родителям, спрячьтесь за бамбуковыми изгородями, коими огорожены ваши деревни, и мирно почивайте в теплых фанзах.

— Мы не уйдем, не уговаривай! С места не сдвинемся! — орут снизу.

— Сейчас проверю, сдержите ли вы свое обещание не двигаться с места, — довольно склабится послушник, непристойно задирает робу и мочится прямо на толпу, стараясь оросить как можно больше людей. Снизу вверх взметывается вихревой столб проклятий и угроз. Не сумевшие увернуться от струи хватаются за камни.

Внезапно наглый юнец исчезает, дверь снова отворяется — и перед толпой стоит уже другой человек. Небольшого роста, бритоголовый, как и послушник, но в желтой одежде жреца. Занесенные для броска руки с каменьями стыдливо опускаются.

— Те, кто не умеет совладать с гневом и нетерпением, пусть идут домой, — говорит жрец.

Отвергнутыми овладевают паника и злость. Кажется, сейчас три сотни буйных юнцов кинутся на стены, взберутся на них, захватят храм приступом. Но затем что-то похожее на вздох проходит по толпе, и нерешительность ломается. Сорви-головы поворачиваются, медленно, затем быстрее и быстрее, группами и поодиночке, расходятся, спускаясь по холму, на котором стоит храм. Священник исчезает.

Хуа То улыбается про себя. Началось! Ждать экзамена осталось уже совсем недолго.

Ночью, зная, что даже всемогущие монахи — обители Шаолиня не смогут увидеть в темноте, чем он занимается, маленький То подкрадывается к демонам — стражам храмовых ворот. У подножия статуй паломники, каждый по своему достатку, оставили приношения: рисовый колобок, сушеную рыбку, мелкие деньги, вареную лягушку, кусочки нефрита. Мальчик шарит худенькими ручонками по каменным плитам, на которых стоят идолы, пока не находит съестное. Ничего другого не берет. Вырывает несколько ниток из своего дырявого халата и кладет к пьедесталу: надо что-то подарить демонам взамен.