Все рты раскрыли от изумления. «Мал, да удал!» — восхитился Сафонка. Желтолицый церемонно поклонился поверженному противнику, присел возле него, помял ему шею, виски — и Махмуд пришел в себя. Он лупал глазами, силился чего-то спросить — и не мог.

— Ты ему сказать, голос мал-мала не будет два дня, потом хорошо, — попросил маленький невольник, подошел к стражникам и протянул руки, чтобы ему опять надели цепи.

Ошеломленный Искандар-бег покачал головой:

— Почему ты не договорился заранее о правилах схватки? Нельзя ведь так…

— Зачем нельзя?! Когда драться, разговаривать не надо, бить надо сразу со всей силой в самое слабое место…

— Принцип всех великих воинов, — кивнул головой Искандер. — Прости, мой новый спутник, что усомнился в тебе. Откуда же ты такой взялся?

— Ты меня испытать — я тебя испытать. Коли ты велик, сам догадаться суметь.

— Желтокожий, маленький, мудрый, искусный воин, умеющий излечивать нанесенные им же раны. Ты из страны синов, ее называют еще Хань, там родина шелка.

Настала очередь китайцу взглянуть с уважением на собеседника:

— Ты правда мудр и знающ. Угадывал верно. Звать моя Хуа То. Моя учился в колледже святых братьев-иезуитов, хотел ехать в Рим, пираты варварийские напали. Капитана ни мал-мала драться не хотел, велел сдаваться. Моя продан был сюда…

Искандар-бег кивнул владельцу китайца:

— Я беру его!

Повернулся к Андроникосу:

— Нужен еще один, пусть хоть немой, но сильный, как бык!

— Сильнее этого никого в мире не найдешь! — Андроникос показал пальцем на темную голову в последних рядах, которая возвышалась над всеми остальными невольниками. Через минуту обладатель головы стоял у помоста. Стражники и почти все работорговцы зацокали языками. Искандар-бег прищурился, словно проверяя: не подводит ли зрение. Сафонка, как в русском народе говорят, варежку разинул: это какая же мама такого молодца выносить да уродить смогла?!

Два черных ствола вместо ног. Ручищи толщиной чуть ли не в ляжку средней величины мужчины. Сорокаведерная бочка вместо груди, на ней плитами лежат грудные мышцы. Темный, блестящий торс, как у каменной бабы-истукана, только живой, оплетенный мускулами-канатами. Огромен немыслимо: рослый Искандар-бег макушкой достал бы ему лишь до подбородка. По бокам висели кулачищи с кочанок капусты.

Человек-гора не походил на заплывших салом ярмарочных великанов, коих приходилось видеть Сафонке. Ни единой жиринки нельзя было бы найти в исполинском теле. Такой медведя в беремечко возьмет и кости раздавит ему.

Странно человеческая натура устроена. Не брали парня завидки на власть да богатство чужое, а вот силе позавидовал. Зачем господь даровал могучесть бесподобную негру какому-то, а не мне? И тут же устыдил себя: может, богатырь сей иноземный вовсе и человек недурной. Лик эвон-то какой открытый, добрый!

Луноподобное, с широким, приплюснутым носом и оттопыренными ноздрями, толстыми губами и темными глазами навыкат лицо гиганта и в самом деле казалось не злым. Держался он с достоинством, передвигался осторожно, словно боясь кого-нибудь задеть и ушибить ненароком.

— Зовут его Джумбо, что на ихнем языке означает «Слон». Он знает лишь несколько слов на турецком и гребные команды, — угодливо объяснил Искандар-бегу работорговец, которому принадлежал великан.

— Ничего, научим говорить. Сколько просишь за него?

— Как за твоего русского — пятьдесят золотых. Он один четверых гребцов стоит! А за желтокожего прошу сорок…

— Согласен. Получишь деньги у купца Нури-бея. Андроникос, дай ему расписку и приступай к отбору гребцов. А мы, — перешел он на латынь и повернулся к товарищам по веслу, — пойдем обживать наш новый дом.

Длинная полоса самых черных дней в жизни Хуа То началась с коротенькой радости. Дедушку утром зачем-то вызвали в чжэнфусы, государственное учреждение, ведающее судебными делами и наказаниями, и он отменил урок каллиграфии. То не любил первое из искусств, хотя знал, что оно ценится куда больше, нежели живопись, поэзия или музыка. Каллиграфия — тягостное занятие, требующее не только терпения и крепкой руки, а и особого таланта, глазомера, чувства соразмерности. Легче прочитать сто книг, чем переписать одну.

Мамочка вот уже три дня как уехала с папой, и заниматься с То было некому, поэтому он предался редкому удовольствию — играл у себя в комнате.

Пришла Кай Сан и передала приглашение старого хозяина присоединиться к нему в чжан-тане. Служанка была взволнована, на что мальчик не обратил внимания.

Дедушка сидел в кресле, положив руки на подлокотники и тупо глядя в никуда. По его сморщенным щекам катились слезы, исчезая в реденькой белой бородке. То был потрясен и испуган: он никогда не видел дедушку плачущим. Потом мальчик обратил внимание на знак траура — цветок гортензии, приколотый к шляпе старика.

— Что стряслось, отец моего отца?

— Укрепи дух свой, внук. Тугуань, чиновник, ведающий судебными делами в области, только что сообщил мне, что позавчера по дороге в столицу на самой границе нашей провинции повозка, на которой ехали твои родители, подверглась нападению. Возничий остался в живых и рассказал подробности. Твой отец стал обитателем долины Желтой реки. Твоя мать похищена и увезена неизвестно куда. Больше я пока ничего не знаю. Мой друг Ло Гуан, начальник сюньбу-полиции, отправился на место преступления, чтобы произвести расследование. Он вернется завтра…

У мальчика онемели губы.

— Что же мы будем делать? — еле сумел вымолвить он.

— Готовиться к похоронам и одновременно искать твою мать. Устанавливать убийц и похитителей. Потом придет время мстить…

— Когда же оно придет?

— Это неважно. Запомни навек мудрость ханьского народа: «Отомстить и спустя десять тысяч лет — не поздно». Пойдем. В молельне устроим бинсо.[158] Гроб я отдам свой — тот, который мне подарили твои родители. Он очень красивый, из тисовых «досок долголетия», с богатым декором из черного и красного лака. Твои родители с любовью и тщанием выбирали его для меня, — дедушка замолчал, борясь с рыданиями. — Давай отберем нефритовые и золотые статуэтки для погребальных даров. Положим их вместе с усопшим. Тело умершего не поддается тлению, если все семь естественных его отверстий закупорены золотом или нефритом…

Остаток дня прошел в приготовлении к похоронам, и необходимость тягостных, но нужных дел заставляла То держать себя в руках. Ночью же ничто не мешало ему осознать до конца свою потерю, и он выплакал все глаза. Кай Сан пришла к нему, легла рядом, обняла, гладила по голове, утешала, и он наконец заснул под ее тихий, успокаивающий шепот, согретый жаром ее тела.

Утром, выпив чая (есть он не мог), То, одетый в белое, цвет траура, пришел в чжан-тан и стал ждать Ло Гуана.

Начальника полиции, высокого здоровяка лет сорока пяти, мальчик уважал, ибо слышал немало от родных и слуг о хитрости, уме, ловкости и неподкупности этого знаменитого в округе сыщика. То прыгал от восторга, когда тайпан сюньбу приходил в гости к дедушке, радуясь не столько подаркам, сколько историям о ловле преступников, которые мастак был рассказывать Ло Гуан. Сегодня он ждал появлений сыщика со страхом: тот должен был привезти тело отца…

Однако главный сюньбу явился с пустыми руками.

— Нападавшие забрали труп с собой, — объяснил он.

— Как же так… Не дать похоронить человека — гнуснейшее преступление, хуже убийства! А вдруг, — в голосе дедушки вспыхнула искорка надежды, — произошла ошибка, мой сын жив, его тоже похитили?

— Увы, нет, как ни тяжело мне говорить это, — покачал головой гость. — В живых остались и возница, и охранник, который сопровождает государственные экипажи. Они рассказали, что их окружили десять вооруженных конников, с виду — разбойники. Прямо как в стихах: