По глупости своей ты и меня обделил наградой: вполне мог бы сделать садразамом! Или хотя бы постоянным сераскером! Впрочем, ждать благодарности от сильных мира сего — все равно что искать шерсть в яйце. Ладно, с паршивой овцы хоть шкуры клок. Жаль Сулеймана, он был верным другом, но его пост мне очень кстати. Став командиром янычарского корпуса, я буду держать ятаган у яремной вены Османской империи».

Конец всегда является началом. И наоборот, начало несет в себе зародыш конца. Они слиты и нераздельны, хотя и противоположны, как силы Ян и Инь. Конец двенадцатой луны — пора завершения зимы. И в то же время — начало весны, нового года, обновления природы и сева.

Новый год в Поднебесной отмечали все. Правда, по-разному. Сто Фамилий[109] — один день. Живущие, как семья Хуа, в домах с красными дверями,[110] — две недели.

К празднику готовились заранее. На восьмой день двенадцатой луны, едва забрезжил свет, служанки начали варить кашу из бобов, орехов, фруктов, сахара и риса. Первую, еще дымящуюся чашку этого вкусного блюда глава семьи, дедушка, отнес в храм предков, небольшое здание с двумя дверями на южной стороне. У северной стены стоял стол с табличками душ. На них красивыми иероглифами были записаны имена — настоящее и посмертное, годы, месяцы, дни рождения, должности покойных предков, а также имена сыновей, поставивших таблички.

Душа человека бессмертна, она переселяется в таблицу и сохраняет все потребности земного тела. Поэтому в храме предков всегда должны быть вино и кушанья — самые лучшие, ибо голодные или недовольные угощением духи могут наслать беды. Предки ведут себя беспокойно, постоянно вмешиваются в дела живущих, влияют на их судьбы. Каждый, обладающий разумом, прежде чем что-либо предпринять, должен подумать, спросить у гадальщиков: а угодно ли это предкам? Вот почему заботу о душах берет на себя старший мужчина в доме или первый сын — продолжатель рода.

После умерших подносилось угощение гостям. У семьи Хуа не имелось родственников в Чжэнчжоу, главном городе провинции Хэнань. Дедушка родился в Северной столице — Бэйцзине, долго скитался по стране, пока, наконец, не осел в Сяньтяне — центре соседней провинции Хунань, житнице Чжунго — Срединного государства. Там появились на свет и отец Хуа То, и он сам. Торговые дела дедушки потребовали переезда в Чжэнчжоу. Так и получилось, что все родичи — и папины, и мамины — остались вдалеке. Ничего, зато на восьмой день двенадцатой луны дом Хуа удостоился чести принять множество друзей и знакомых.

Начиная с девятнадцатого дня на целый месяц закрылись все государственные учреждения-ямэни. В лавках, в том числе дедушкиных, развернулась бойкая торговля одеждой, съестными припасами, хлопушками, курительными палочками и свечами, лубками.

За два дня до праздника дедушка разрешил Хуа То наклеить на створки ворот новые картинки с изображением духов Мэн-шэнь, охраняющих жилище от бед и зол. С рисунка грозно смотрели два брата-исполина с гневными лицами, в угрожающих позах.

Другие цуцзы — картинки или образчики поэзии, каллиграфически выписанные на полосках шелка и бумаги, мальчик повесил вертикально на стенах в чжан-тане, парадной комнате для гостей, которая помещалась в центре первого двора. Всего в их усадьбе дворов насчитывалось четыре. Они, а также небольшой садик, были обнесены стеной.

Развешивая с внуком картинки, дедушка заставлял То разгадывать их смысл. Почти каждый лубок представлял собой ребус из благожелательных символов, хотя с виду они казались просто картинками на исторические темы, иллюстрациями к литературным произведениям, мифам, легендам, просто бытовыми сценками.

Собственно, разгадка лубков была одной из форм обучения. Наличие многих диалектов разговорного ханьского языка привело к тому, что универсальным средством общения стал язык письменный. Даже японцы и корейцы, не знавшие китайского, понимали многие иероглифы. Многозначность, сложность и многочисленность иероглифов требовали долгих лет учебы, которую начинали сызмальства.

Едва мальчик достигал шести-, семилетнего возраста, отец, если был достаточно богат, приглашал для него учителя или отдавал в школу. Вместо букваря первой книжкой, которую брал в руки китайский первоклассник, было «Сань-цзы-цзин», «Троесловие», написанное очень сжатым литературным слогом, который сильно отличался от обычного разговорного языка.

Автор книги, ученый Ван Инлинь, живший в XIII веке, объединил в своем произведении более тысячи основных иероглифов в 178 двустишиях, по три иероглифа в строке. Поучение о необходимости образования, сведения о небе, земле, временах года, странах света, растительности и животном мире, династиях, правивших страной, поучительные примеры из жизни ученых и государственных мужей — вот содержание этой «малой детской энциклопедии». Отдельные двустишия из нее стали поговорками.

Книгу зазубривали наизусть. Ученики повторяли то, что учитель зачитывал вслух. Удостоверившись, что они запомнили все, педагог объяснял значение каждого выученного иероглифа и смысл зазубренной фразы, потом давал новое предложение.

Уроки продолжались целый день в течение всего года за исключением месяца новогодних каникул.

После «Троесловия» выучивался наизусть «Список фамилий» («Бай-цзя-син»), содержащий 408 односложных и 30 двусложных наиболее употребительных китайских фамилий. Затем следовала «Цянь-цзы-вэнь», «Книга из тысячи знаков». В ней насчитывалась ровно тысяча иероглифов, и ни один из них не повторялся дважды.

На второй ступени обучения (тем же способом зазубривания) постигались основы конфуцианства — «Сы-шу» («Четверокнижие») и «У-цзин» («Пять канонических книг»), а также стилистика и правила стихосложения.

И на этом нельзя было считать образование законченным. За пятитысячелетнюю историю Поднебесная накопила несметное множество культурных ценностей. Они вошли в жизнь ее народов, в быт не только знатных и образованных, но и простых людей, стали неотъемлемой частью языка, обычаев, нравов. Этические учения Кун-Цзы и Лао-цзы, религиозные воззрения буддистов, даосистов, культ предков, мифы и легенды, сказки и предания, исторические хроники и стихи великих поэтов, просто удачные фразы наряду с пословицами, поговорками органично вплетались в живую ткань человеческого общения, формировали иной, чем у представителей других цивилизаций, строй мышления. Обычный разговор, простой рисунок, жест несли в себе много намеков и загадок, которых иностранцу (и ребенку) было не понять без объяснений. Взрослый же китаец схватывал все с полуслова — либо из контекста, либо на основе предварительно полученных знаний.

Семья Хуа обладала кое-каким достатком, но приглашать педагога или отправлять единственного внука в школу дедушка запретил. Человек широко образованный, хотя и без ученой степени, не сдававший государственных экзаменов, он в детстве сам учился в школе и воспылал к ней ненавистью. Выучивая книги наизусть, ученики во весь голос кричали заданные фразы, в классе непрерывно стоял сплошной шум и гам, отчего болела голова. Как можно обрекать ребенка на подобную муку, если последний лан не истрачен?

Не хотел дедушка и отдавать То под власть учителя. Чужой человек лучше своего не научит, что бы там не талдычили приверженцы старины о слепоте родительской любви и объективности посторонних.

Дедушка уже давно собирался по возрасту отдалиться от торговых дел, поручив лавки доверенным приказчикам, а тут ускорил это решение. Он стал учить внука. Сам. Когда старик бывал занят, уроки сыну давала мать, тоже получившая образование, что для женщин среднего сословия в те времена было не столь уж редким явлением.

Мальчик отличался недюжинной сообразительностью и памятью, поэтому познакомился с «Троесловием» в четыре года, а к семи уже выучил каноны. Для укрепления знаний дедушка постоянно играл с ним в отгадки исторических, логических и языковых ребусов, даже позволял присутствовать при разговорах взрослых. То приходилось расшифровывать услышанное, отыскивая в своей памяти нужные примеры и ассоциации, постоянно решая логически-образные шарады. С каждой услышанной и понятой фразой он просверливал себе новую щелочку в волнующий мир старейшей из сохранившихся на земле цивилизаций, чувствуя, как щели сливаются в большое окно…