О сексуальной литературе античной Греции и Рима можно судить хотя бы по апулеевскому «Золотому ослу». Поражаюсь, как это наши издатели оставили там сцены скотоложества!

Зато на знаменитых «Греческих мифах» Куна они взяли реванш — в последних изданиях не найти ни одной «скабрезной», на их взгляд, детали, которыми изобилует оригинал!

Мусульманский средневековый мир был наводнен списками «Благоуханного сада», «Алфийе и Шалфийе», «Руководства по сожительству», «Эликсира жизни», стихов поэта Каани, по сравнению с которыми эротические сказки «Тысячи и одной ночи» покажутся чтением для детей дошкольного возраста. Недаром советские высокопоставленные пуристы, блюстители народной чистоты и нравственности, приняли решение внести восточные учебники секса в «черные списки» порнографических книг.

Даже лицемерное христианство не сумело переплюнуть наших чинуш в стыдливом рвении закрыть всех и вся фиговыми листками! Правда, и отцы церкви робко ревизовали кое-какие «нескромные» места в Ветхом завете — вроде «Песни песней». Из песни, тем более сочиненной Соломоном, слова не выкинешь, а вот общий смысл извратить можно. Больше тысячи лет паству уверяли, будто в этом разделе Библии описана любовь не мужчины к женщине, а Иисуса и церкви.

Тем не менее только в тех христианских странах, где господствовала инквизиция (Испания. Португалия. Италия), постоянно предпринимались попытки изгнать секс из литературы — конечно, не из разговоров, а тем более быта, это еще ни у кого не получалось, хотя в энтузиастах нехватки не наблюдалось. Все они оканчивались безуспешно, свидетельство тому — «Декамерон», «Гептамерон» и прочие сборники новелл Возрождения.

В чопорной Англии XVII века школьные учебники не таили от юного поколения никаких «взрослых» секретов, свободно оперировали такими понятиями, как «шлюха», «рогоносец» и несколько непривычным для современного уха «рогоделец». В программу Кембриджского университета был допущен фривольный Марциал, и тьюторы стыдливо рекомендовали студиозусам опускать при чтении некоторые места. И ведь это в самый разгул пуританства! А до того вообще не существовало «запретных» тем, если судить по «Кентерберийским рассказам» Чосера.

На Руси былые поколения тоже не воспитывались ханжами. Конечно, в церковных книгах, воинских повестях, поучениях, которые составляли основу первозданной русской литературы, секс если и появлялся, то в дьявольском обличии, с рогами и копытами. А вот народное творчество… Сравним былину про Илью Муромца, вынужденного под угрозой смерти «сотворить блуд» с женой Святогора, с началом «Тысячи и одной ночи», где царь Шахрияр делает то же самое с любвеобильной пленницей ифрита. Не станем гадать, перенял ли кто у кого сюжет, или, может, он возник отдельно в разных странах из-за типичности исходных ситуаций. Факт остается фактом: наши предки могли себе позволить говорить и писать такое, чего мы, «просвещенные», до недавних пор не смели.

— Простите, высокочтимый! В Бэйцзине из всех «цветов» я прикоснулся только к «цветку корицы»! Так что моя супруга — не веер, выброшенный осенью![153]

То потрясен остроумием и изяществом фраз. Как тонко папочка обыграл обозначение гетеры — «цветок» и аллегорию «достать цветок корицы» — сдать экзамен!

— О, конечно, конечно! Мне рассказывали, да признаться, я не верил, что вы — образец супружеской верности, что в вашей спальне пылает пламя двухглавое,[154] что вы с женой — как луань и феникс.[155] Вам ли бояться, что за время долгого отсутствия супруга понацепляет вам «зеленых колпаков»![156]

— Ваш намек оскорбителен!

— Ну что вы, я не имел в виду ничего дурного, напротив, похвалил вашу жену. Я много о ней слышал. Говорят, красотой она напоминает нефритовых дев — служанок небожителей. Хотелось бы удостовериться в этом самому…

— Моя супруга — простая, скромная женщина, она не покидает пределов нашего жилища…

— Я с удовольствием посещу ваш дом…

— Это высочайшая честь, цзянцзюнь! Но я падаю на колени и тысячу тысяч раз прошу извинить меня! Чтобы принять такого важного гостя, наша семья должна подготовиться! А я, к сожалению, на днях возвращаюсь в Северную столицу, мой отпуск на устройство домашних дел заканчивается. Я приглашаю вас в свой дом в Бэйцзине, когда обоснуюсь там. Ведь здесь у меня жилище временное, недостойное вашей светлости…

Хун Хсиучуан побагровел: он не привык к возражениям и отказам. Хлопок в ладоши — вошел слуга, углем разжег огонь в печке и добавил несколько поленьев пахучего дерева. Аромат наполнил комнату. Хозяин что-то тихо сказал прислужнику, тот поклонился, удалился и принес какое-то блюдо. Отец Хуа не поверил своим глазам: на столе стояла тарелка дим сум — маленьких кондитерских изделий из риса. Их подают только утром. Если дим сум предлагаются в другое время, значит, хозяин серьезно недоволен гостем.

— Чем я вызвал гнев сиятельного господина?

— Вы ведете себя, как дикарь, не понимающий прозрачных намеков! Хорошо, я отброшу обычаи цивилизованного общества и буду говорить с вами прямо, как с каким-нибудь маньчжуром. Мне весьма подробно описали прелести вашей жены, и я заочно воспылал к ней страстью. Приведете ее ко мне всего на одну ночь. В накладе не останетесь. Называйте вашу цену, естественно, разумную…

Отец Хуа понял: надо уходить. Однако гостевой долг вежливости исполнил до конца. Вытер руки салфетками. Почистил зубы острой зубочисткой, деликатно прикрывая рот рукой. Рыгнул, показывая, что наелся досыта. Юйши терпеливо ждал ответа.

— Цзянцзюнь, наверное, что-то перепутал. Моя жена получила свою нынешнюю фамилию в браке со мной, а не от хозяйки «зеленого терема».

— Не хотите ли вы сказать, что она особенная? Все женщины одинаковы, все в глубине души мечтают из кос сделать узел, все любят армию соперников в цветочных битвах, а не одного воина…

Хуа То покачал головой. Он понял намеки, так как знал: поступив в публичный дом, девушки получали фамилию хозяйки, а после обслуживания первого клиента вместо кос делали прическу, закладывая волосы узлом.

— Кун-цзы учил: «Все люди рождаются одинаково, но в практической и духовной жизни они сильно разнятся друг от друга». Вы, очевидно, судите по тем дамам, с какими вам приходилось общаться…

Мальчик снова мысленно кланяется отцу, сумевшему нанести ответное оскорбление гнусному генералу. Его на первый взгляд невинное замечание подразумевает не только то, что Хун Хсиучуан слишком много якшается с проститутками, но и то, что его родные по женской линии распутны. Юйши не понял намека, а скорее, предпочел пропустить его мимо ушей.

— Удивляюсь, почему вы колеблетесь. Крестьяне, торговцы, да между нами говоря, и сановники не стесняются торговать своими женами, сестрами, дочерьми, наложницами. Не убудет с вашей супруги, если она усладит меня несколько раз, развеет провинциальную скуку…

— Я не купец, не крестьянин, не сановник, господин мой. Я ученый на императорской службе, готовый оказать вам любую услугу, но только не такую, которая несовместима с моей честью. Я не зря дарил своей невесте чай.[157] Потрясен и огорчен, что ваш высокий сан не мешает вам делать низкие предложения, и что охранять ваше достоинство приходится мне, а не вам самому. На сем разрешите удалиться.

— Ах, какой вы изысканный, благородный и умудренный в науках! Позвольте в ответ на вашу заботу о моем достоинстве преподнести вам подарок.

Хун Хсиучуан подходит к столику, чертит кисточкой несколько иероглифов на бумажной полоске и вручает гостю.

Хуа читает надпись — отец принес «подарок» с собой. «Бьет волна по пузырям — круглым им не быть!». Внешний смысл предложения безобиден: набегающие волны разбивают мелкие пузыри, образующиеся у берега. Внутренний же, основанный на многозначности иероглифа «юань» («круглый» и «жить одной семьей»), заставляет мальчика оцепенеть от ужаса: супругам не суждено быть вместе…