Но замечали на корабле: не ладят меж собой оба натуралиста.

И вот здесь, на подходе к бразильским берегам, Крузенштерн стал свидетелем их очередного объяснения. Ученые говорили спокойно, и со стороны могло показаться, что они мирно беседуют или подшучивают друг над другом. Но вот донесся высокий голос Лангсдорфа.

— Вам не должно быть никакого дела до меня, — говорил он Тилезиусу. — Вы приняты в экспедицию в качестве естествоиспытателя и должны выполнять свой контракт. Вы получаете жалование, я — нет. Для меня научные занятия — моя добрая воля. Посему прошу вас не считать меня своим подчиненным и не давать распоряжений.

Лангсдорф круто повернулся на каблуках и пошел было к себе, но, увидев Крузенштерна, направился к нему.

— Не сочтите за жалобу, — сказал он, — просто хочу знать ваше мнение. Можно ли считать меня обязанным выполнять распоряжения Тилезиуса на том только основании, что я волонтер экспедиции, а он лицо официальное? На его бесцеремонные приказания я ответил, что не считаю себя обязанным помогать ему.

— Я нахожу ответ ваш вполне разумным, — подумав, сказал Крузенштерн, — но позвольте все же заметить: природа столь обширна и многообразна, что, будь у нас в экспедиции и десять натуралистов, всем нашлось бы дел по горло. Почему бы вам с Тилезиусом не договориться: вы берете на себя изучение одних видов живых существ, он — других? А при случае, может быть, придется и объединить усилия?

После этого разговора Крузенштерн по-иному взглянул и на свой конфликт с Резановым. В России с трепетом ждут вестей об экспедиции, а письма моряков ходят из дома в дом и зачитываются до дыр. Как же можно не служить своему делу честно и до конца?

В один из ближайших вечеров, только упали стремительные тропические сумерки, из освещенной кают-компании полились чарующие звуки. На музыку, как на костер во тьме, потянулись люди со всего судна. Крузенштерн остановился в дверях. Лейтенант Ромберг самозабвенно вел партию первой скрипки, Резанов играл на второй, Тилезиус на басе, Лангсдорф на альте, астроном Горнер на флейте.

Концерт удался на славу. Музыке теперь стали часто посвящать вечера. Инструменты в руках музыкантов-любителей звучали все слаженнее.

Ну а для Крузенштерна его инструментом в общем ансамбле экспедиционной жизни служил секстан, которым он владел превосходно. Известно было на флоте: координаты, взятые им, смело можно было уподоблять измерениям Гринвичской обсерватории. При подходе к бразильскому острову Санта-Катарина Крузенштерн уточнил местонахождение многих географических пунктов на карте.

Изрядная часть пути осталась позади. Перелистав записки английского адмирала Ансона, Крузенштерн прочел, что тот потерял из-за болезней немало членов экипажа во время перехода через Атлантику. А вот на российских кораблях больных не оказалось вовсе.

Губернатор острова португальский полковник дон Куррадо встретил русских моряков учтиво и обещал помочь сменить мачты на «Неве». Крузенштерн распорядился вести работы таким образом, чтобы сберечь силы обоих экипажей перед трудным переходом вокруг мыса Горн. В тропическом лесу отыскали двадцатисаженные стволы красного дерева. С огромным трудом дотащили их до побережья.

А надо было еще установить и оснастить мачты без каких бы то ни было механизмов. Работа шла весело, но затягивалась…

Ученым же это задержание было лишь на руку. На острове Атомирис астроном Горнер оборудовал обсерваторию для небесных наблюдений. Главной целью было проверить хронометры. Без оных не определишься, не проложишь курс в открытом море. На обоих судах экспедиции было по нескольку надежных хронометров, при вычислениях брали среднее из показаний. Но погрешности их хода со временем постепенно нарастали. Вот и теперь точные астрономические наблюдения показали: нужно изменить их ход.

Оба натуралиста и вовсе сбились с ног. Казалось, природа явила здесь все свое изобилие. В лесу то и дело попадались еноты, броненосцы, агути. Трудно было привыкнуть к реву цепкохвостых обезьян-ревунов, пронзительным крикам пестрых попугаев. В мире пернатых удивительными для глаз моряков были не только они. Чего тут только не было — от крохотных колибри до громадных голошеих грифов! Реки кишели аллигаторами, зеленые джунгли — змеями, жабообразными земноводными. И всюду тучи бабочек самых разнообразных, причудливых форм и расцветок. А чуть стемнеет — в воздухе и на земле рассыпались мириады светящихся точек.

Лангсдорф первое время жил на корабле, но вскоре с другими членами экспедиции переселился в поселок Дестерру, а там и на континент, где перебрался в дом местного натуралиста Каллейры. С ним вместе поехал в глубь страны. Вернувшись на остров, вместе с офицерами «Надежды» и астрономом Горнером предпринял шлюпочный поход вдоль побережья Санта-Катарины. Стремительно разрастались гербарии, коллекции членистоногих, насекомых, рыб. Где еще встретишь столь благословенную землю, чтобы можно было собрать такие редкости? Порой затрудняешься, к какому классу отнести тот или другой организм. Часто Лангсдорф советовался с Тилезиусом — отношения их в конце концов наладились.

В самой чащобе ютились хижины индейцев, оттесненных сюда португальскими колонизаторами. Знакомясь с их обычаями, нравами, составляя словарь местного языка, Лангсдорф ужасался бедственному положению индейцев. А на побережье можно было наблюдать картины, от которых заходилось сердце: то и дело подходили корабли с «живым товаром» из Анголы и Мозамбика. С рабами обращались хуже, чем со скотом. Для Крузенштерна же с Лисянским такие сцены были не внове: всего насмотрелись в Вест-Индии за время службы в британском королевском флоте.

Моряки с «Надежды» и «Невы» усердно махали топорами, заканчивая плотницкие работы. И почти каждый день ездили в резиденцию губернатора, крепость Санта-Крус, поручик Толстой и надворный советник Фос. В крепостных стенах, вероятно, легче дышалось в полуденный зной. Возвращались они обычно с вечерней прохладой.

Как-то раз эта неразлучная пара появилась на берегу, когда матросы отдыхали в тени после обеда. Крузенштерн и Лисянский в это время обсуждали план предстоящих работ. Вдруг в стороне послышался шум, раздались громкие голоса. Взглянув в ту сторону, оба капитана увидели, что поручик избивает тростью матроса Филиппа Харитонова, а тот пытается защититься от ударов скрещенными и поднятыми вверх руками. Фос, стоя поодаль, со своим всегдашним бесстрастным выражением наблюдает за этой сценой.

Капитаны скорым шагом подошли к месту действия.

— За что вы бьете матроса? — спросил Крузенштерн, перехватывая в воздухе трость, готовую опуститься на голову Харитонова.

Поручик, почувствовав, что трость в крепких руках, взялся было за шпагу. Но ее резким движением вдвинул в ножны Лисянский. Поручик попятился назад:

— Зачем матрос не тотчас принялся исполнять приказание, данное ему: отнести подарок губернатора на корабль. Впрочем, какие тут могут быть объяснения? Извольте не мешать!

Крузенштерн увидел, что у ног поручика валяется клетка с отчаянно верещащей обезьяной.

— У нас, господин поручик, на корабле нет телесных наказаний, — отчетливо проговорил Крузенштерн, все еще держа трость Толстого.

— То-то я и вижу, — фыркнул поручик, — как идет работа. — Он указал на отдыхавших в тени матросов.

— Бездельники! — послышался голос Фоса. — Так мы никогда не двинемся с этого острова.

Крузенштерн не удостоил его ответом. Почувствовав на себе холодный взгляд серых глаз, Фос повернулся и зашагал прочь. Подхватив клетку с обезьяной, поспешил за ним и Толстой.

Крузенштерн отшвырнул трость.

— Иди отдыхай, братец, — сказал он Харитонову. — Сегодня много потрудиться придется. Ну, что скажешь? — повернулся он к Лисянскому.

Тот смотрел вслед удалявшимся. Глаза его уже смеялись.

— Эх, Иван Федорович, с огнем играешь. Фос-то надворный советник. Это по нашей морской службе капитан второго ранга. Мы же с тобой чином ниже…

— Вон и обезьяну ту можно в мундир обрядить, — не принял шутливого тона Крузенштерн, — слушаться ее прикажешь?