Машинисты поливали накалившиеся переборки и танки водой. Шланги серыми змеями извивались под ногами, повисали на трапах. Моряки, чуть остудив одну сторону, тащили шланги к другим опасным местам. Стармех, взмокший от жары и волнения, торопил:
— Быстрей, ребята! Быстрей! Тяни сюда! — Он и сам хватал шланг, помогал тянуть, освобождал его от зацепов…
Доктору захотелось убежать отсюда куда угодно, только не оставаться здесь… «Мы наверху могли надеяться в случае взрыва, если повезет, выпрыгнуть за борт. А на что могут рассчитывать они?» Перед ним вдруг возник струсивший Корсун…
Семененко схватил шланг у механика, потянул его за собой, направил струю на раскаленную переборку. Она ответила злобным шипением. Сергей, кашляя и задыхаясь, упорно поливал, затем потащил шланг уже к другому борту.
…Звякнул машинный телеграф. С мостика дали команду: «Задний ход. Самый малый!» Вахтенный механик отработал. Судно тихо двинулось. И вскоре новая команда: «Стоп!» А затем капитан позвал стармеха к телефону:
— Александр Иванович, выводите котлы и механизмы из действия! Поднимайте всех людей наверх!
Тот застыл на месте: вот оно… пришел час.
— Вы меня слышите, Александр Иванович? — переспросил капитан.
— Так точно! — по-военному ответил стармех и отрепетовал команды капитана.
Когда кочегары, механики, машинисты, а с ними и доктор поднимались наверх, пламя перекинулось в кочегарку.
Капитан привел «Кременчуг» на банку, где была девятиметровая глубина.
«И вода здесь светлее… — показалось боцману. Он тоскливо огляделся по сторонам. — Последняя стоянка…» Никитич вздохнул. Из-под насупленных бровей угрюмо поглядывал на мостик. Взмах руки капитана с крыла значил: «Отдать якорь!» Боцман отпустил стопор, загрохотала цепь, вздымая ржавую пыль, якорь устремился вниз.
«Сангар» принял на борт тридцать человек экипажа, и теплоход отошел от «Кременчуга». На «Печоре» тоже было шесть человек с турбохода.
В 07.00 вахтенный штурман проверил, не замешкался ли кто в надстройке. На судне оставалось четыре человека. Турбоход погружался, принимая воду через пробоины.
В 07.50 к борту подошел бот с теплохода «Сангар» с приказом Дружникова: «Снять немедленно всех людей, капитану оставить судно».
Гордиенко передали распоряжение представителя министерства, он лишь устало пожал плечами… На востоке розово занимался новый день.
Молчаливые и суровые, последние моряки покидали турбоход.
Старпом уже взялся за штормтрап, вдруг, что-то вспомнив, бросился назад, в надстройку. Бот отошел. Для старпома оставили на воде плотик.
И вот на судах все увидели: высоко на гафеле мачты в лучах утреннего солнца заполоскал флаг.
— Гордо уходит, как «Варяг»! — сквозь слезы молвил Никитич.
Не выдержали нервы и у других, их глаза наполнились слезами.
Старпом разогнался и прыгнул в воду, взобрался на плотик. Бот, сделав циркуляцию, подобрал Владимира Ивановича и пошел к «Сангару».
Все суда отошли. Турбоход начал выпрямляться и в 08.30 сел на ровный киль по линию главной палубы. Вся средняя надстройка была охвачена огнем. Послышались взрывы…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Два события произошли затем в экипаже турбохода. Моряки радировали начальнику пароходства:
«Просим не расформировывать наш экипаж и полным составом направить на другое судно».
По возвращении на Родину матрос Корсун списался на берег. Его никто не удерживал.
В. Федотов
ПРОРЫВ
Рассказ
Дожидаясь взрыва и словно бы не веря, что он все-таки произойдет, будто надеясь на какое-то счастливое чудо, лейтенант Федосеев не отрывал взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты. Торпедный катер Федосеева держался кабельтовых в трех от берега, готовый к переходу в главную базу. Команда и представитель оперативного отдела младший лейтенант Кучевский стояли на палубе и молча смотрели на обреченный корабль.
В бинокль Федосеев хорошо видел бортовой номер тральщика, черные фонтаны взрывов вдоль береговой полосы, а еще — моряков, простившихся со своим кораблем и теперь во главе с майором Слепневым уходивших по тропе на помощь базовской команде, которая удерживала немцев у Волчьей балки, на подходе к бухте. Федосеев понимал: они уходили на верную гибель, жалел их и виновато смотрел им вслед. Но чем же он мог им помочь? Самое разумное, что можно сделать в его положении, — это сейчас же уходить на полных оборотах, пока немцы не вышли к берегу. Но Федосеев медлил, держась за рукоятки машинного телеграфа. Ему, как и всем на катере, надо было увидеть своими глазами взрыв корабля.
Федосеев вспоминал последние минуты перед выходом катера из бухты. Когда они — капитан-лейтенант Крайнев, сам он, Федосеев, и младший лейтенант Кучевский, — оставив пустое помещение штаба, появились на пирсе, где уже выстроилась команда тральщика, помощник командира тральщика срывающимся голосом выкрикнул: «Равнение направо! Сми-ир-но!» — и, точно на учебном плацу, печатая шаг, пошел им навстречу. Он остановился в трех шагах — лицо его было напряженным и бледным, — сглотнул тугой комок в горле и неожиданно тихо, точно не хотел, чтобы слышал кто-то другой, доложил:
— Товарищ капитан-лейтенант, корабль к взрыву приготовлен. Экипаж построен на берегу в полном составе, при полном вооружении! — И замер, не сводя строгих глаз с командира.
— Хорошо, Максим Савельевич, — так же тихо ответил Крайнев, посмотрел на него с болью и сочувствием. — Объяснили наше положение и задачу экипажу?
— Так точно, товарищ командир!
Крайнев медленно, очень медленно шел вдоль строя, всматриваясь в лица моряков, точно стараясь навсегда их запомнить. Затем опять повернулся к помощнику и уже громко, так, чтобы слышал каждый, отдал приказ:
— Поднять сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь».
Торжественно-строго стоял Кучевский в поблескивающих на солнце очках, держа в левой руке небольшой сейф с базовскими документами. Застыл, точно окаменев, строй моряков. И в этой гнетущей, напряженной тишине, которую, казалось, не трогают ни взрывы снарядов, ни приглушенный гул недалекого боя, поднимался на фалах последний сигнал.
— Зачем же корабль гробить?! — выкрикнул кто-то из строя, не удержавшись.
Крайнев резко обернулся на голос.
— А что же, немцам прикажете подарить? Машины разобраны, вы это знаете. — Кивнул в сторону берега. — А немцы — вот они, рядом! Мы идем на помощь отряду майора Слепнева, к Волчьей балке. Все до единого! Будем прорываться сушей. — Крайнев выдержал небольшую паузу, сорвал с головы фуражку. — Прощайтесь с кораблем, товарищи!
Помнил Федосеев до мельчайших подробностей это горькое прощание — и то, как моряки, понурив обнаженные головы, проходили вдоль борта тральщика, и то, как торпедный катер выходил из бухты и команда без всякого приказания построилась на палубе, и как сам он, Федосеев, встал в этот строй и Кучевский встал.
— Нет, это невероятно! Невозможно! — произнес Кучевский, не отрывая взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты.
Это прозвучало так неуместно, что Федосеев не выдержал, оборвал его с раздражением:
— Отставить разговоры!
Кучевский не взглянул на него. По впалой бледной щеке его крупной бусинкой сползла слеза. Маленький переносный сейф с документами стоял у его ног.
«Черт его знает! — обозлился про себя Федосеев. — Распустил нюни. Тряпка, а не командир! Неврастеник какой-то. Ребята, считай, на верную гибель ушли, а он, видите ли, не смог идти с ними из-за этого сундука, а теперь лирикой страдает. Скорей бы прийти в базу, отвязаться от него».
Глухо, тяжело прогремел в бухте взрыв. Вскинутые могучей силой, взлетели вверх и медленно осели вместе с огромным фонтаном воды обломки тральщика.
— Все, Быков! — с болью сказал Федосеев стоявшему на руле боцману. — Конец тральщику! Ах, черт подери! Свое своими руками взрываем. — Передернул рукоятки телеграфа и словно погрозил кому-то: — Ну, ладно! По местам!
