— Разве?! — Голованов подошел ближе, встал у открытого окна. — А мечтаю я, Вася, о том времени, когда на судне каждый член экипажа будет взаимозаменяемым. Ты вместо меня, а я вместо тебя.

— Да ну? Это как же?

— А так, что каждому из экипажа, и тебе в том числе, жить надо мечтой о хорошем, а у тебя она еще не проклюнулась.

— Это почему же? — Бойко растерялся.

— Ну скажи, какая у тебя мечта?

— Мечта? Да у меня она самая обалденная. — Матрос вновь разгорячился, вспоминая. — Вот после навигации станем на прикол, получу тити-мити и махну в самый большой и шумный город. К примеру, в Москву. Прошвырнусь по улице и подкачу к стоянке такси. Возьму сразу три машины…

Бойко взглянул на штурмана, пытаясь уловить его смятение после произнесенного. Но штурман как стоял спокойно, так и остался таким же спокойным.

— Зачем тебе три машины?

— Когда у людей денег много, они не знают, куда их девать, — объяснил Бойко. — Так вот я возьму три машины. В первую небрежно брошу шляпу, к тому времени куплю себе такую, фетровую, во вторую швырну плащ, как у рулевого Степки с «Пламени». В третью машину поставлю портфель.

— А как же сам?

— А сам пойду по тротуару, а машинам прикажу медленно двигаться за мной. Блеск! Закурю американские сигареты «Крен». — Бойко так размечтался, что навалился на штурвал, отчего нос судна вильнул.

— Сигареты «Кент», — придерживая штурвал, поправил штурман.

— Фиг с ними, все равно задымлю.

— А не боишься?

— Чего?

— Что все машины скроются.

— Как это скроются?

— Так ведь пассажира нет, а город, сам говоришь, большой, шумный. Вот и лопнет твоя обалденная мечта.

— Да-а, — озабоченно произнес Бойко. — Промашка вышла.

— Понимаешь, Вася, — не обращая внимания на то, что его перебили, продолжал штурман, — жизнь всегда оказывается сложнее той, какую мы себе планируем. Ведь не всю же жизнь тебе быть матросом? Но для этого мало одного желания. Для этого необходим колоссальный труд. Вот и получается — все зависит от меры твоего трудолюбия.

Рассекая потемневшую воду, натруженно гудя машинами, буксировщик рвался вперед. Воды катились под уклон, делая частые крутые повороты. И вдруг Голованову показалось, что вот такое зигзагообразное течение совершенно не случайно. Ведь нет ничего проще, чем течь прямо. А тут такое скопление поворотов, петляний, излучин. Как и в жизни. И вспомнилось…

У грузового порта свой особенный и неповторимый шум: пронзительные гудки портовых буксиров, сочные басы сухогрузов, протяжные — танкеров, скрипы башенных кранов, резкие сигналы тепловозов. И в этот рабочий гул врывались жалобные крики чаек. Голованов шел по причалу, вглядываясь в названия судов. Где-то должен быть его «Комсомолец», куда его назначили дублером штурмана. Впереди замаячил пассажирский причал со свисающими мягкими кранцами. Хоть и сказали в отделе кадров, что судно в порту, но он его не видел. Покачивающаяся мачта заставила Голованова пройти до конца причала. Он тут же заметил пароход с огромной трубой. «Комсомолец» — было выведено белыми буквами на корме. Голованов растерялся. Ему, отличнику учебы, вместо современного сухогруза придется работать на допотопной посудине?.. Захотелось тут же повернуть назад, но что-то подтолкнуло вперед. Лишь только он ступил на трап, как тут же раздался сердитый окрик:

— Вам кого?

Перед Головановым вырос невысокий, чуть сгорбленный вахтенный.

— Я к вам. — Голованов протянул направление.

Матрос даже не взглянул на направление, безразлично бросил:

— Вахтенный штурман у себя в каюте, пройдите.

Позевывая, штурман сам вышел из каюты.

— Пополнение, да? — потирая покрасневшую левую щеку, произнес он. — Это хорошо. Зайдем. — Напевая непонятный мотив, он сдвинул со стола в сторону бумаги, положил перед собой направление. — Вот так, товарищ Голованов, поселитесь в седьмом кубрике. Еще один матрос будет с вами жить. Но это временно, потом посмотрим, а пока устраивайтесь.

Не успел Голованов войти в кубрик, как следом вошел высокий парень.

— Куда бросить кости? — небрежно спросил он.

— Лучше за борт.

— О, с юмором у вас толково.

Голованов понял, что это и есть его сосед по каюте, матрос, о котором сказал штурман.

— Но на правах последнего займу верхнюю полку. — Он бросил туда спортивную сумку и протянул руку: — Чичулин Юрий. Или просто Чуча из Одессы.

— Голованов.

— По дрожащему голосу понимаю, что новичок, кодекса не знаешь. — Чичулин беспардонно сел на его койку. — Так слушай, советую запомнить. Любое судно не терпит людей двух категорий: пьяных и дураков. Те и другие могут все: во время шторма прыгнуть за борт, посадить судно на мель и выкинуть сотню-другую непредвиденных фортелей. Как понимаешь, я не из таких. Имею трезвый ум и здравую рассудительность. Поблажек от жизни не жду. Пока голову не свернул. — Матрос хлопнул по коленям. — И тебе советую, потому как на такой посудине все возможно.

Однако пророческие советы матроса не сбылись. Голованов успешно прошел преддипломную практику в качестве штурмана-дублера и был переведен в штат штурманом, но уже на другое судно. Когда он прощался с экипажем, пожимая руку матросу Чичулину, тот с заметной грустью в голосе напомнил:

— Про кодекс не забывай.

Парней с неспокойным характером, как у Чучи, он встречал в своей жизни немало. Вот и матрос Бойко. Неуспокоенный, пижонистый. Голованов уже знал, что из таких вырастают хорошие люди, им лишь в жизни необходимо всего один раз помочь. Упусти этот момент — и человек запетляет по жизни, как река.

Прошла вахта. Замигали буи. От воды струился прохладный ветерок. Голованов вышел на правое крыло, облокотился на поручни. С кормы послышался смешок матроса Бойко. Огонек папиросы высвечивал его собеседника — моториста Юрку Свечникова.

Юрка читал стихи, и Голованов поразился, с каким вдохновением в этой тихой ночи плыли строки неизвестного ему поэта.

— Чье это, Юр? — Бойко хлопнул по щеке, отгоняя комара.

— Нашего брата-речника, — пояснил Свечников. — Только, говорят, он потом бросил реку, осел в городе. — Моторист вздохнул. — Он где-то там, а стихи я его знаю, потому что писал он про нас от души.

Бойко лишь вздохнул.

— И еще скажу я тебе, сейчас на флоте совсем иные порядки. Вспомни, ты меня раньше мог уговорить туман шваброй разгонять, веником радиоволны от антенны отмахивать.

— Да брось ты, ведь это же шутки.

— Кому шутки, а кому и горе. Ведь я же думал, что так и надо, ты наблюдал за мной и укатывался от смеха, верно же?

— Что с тобой, Юр? Когда это было? — Бойко положил руку на плечо друга.

— Вот именно — когда? А что в тебе изменилось? Ничего, какой был неисправимый, такой и остался. Не будь Голованова, выгнали бы тебя с треском.

— Тут ты прав, — согласился Бойко. — Выручил он меня.

— А копни тебя чуть поглубже, — продолжал Свечников, не обращая внимания на сказанное, — так ничего в тебе нет.

— Брось, Юр.

— Да что ты все Юр да Юр. Скажи, ты хоть рубль матери отослал?

— Не-ет, — растерянно произнес Бойко.

— Вот. А она, бедная, все окна проглядела, ожидая тебя, а ты штурману загибаешь про шумные города, такси Эх ты! — Свечников бросил папиросу в полоску воды, отсвечивающую за кормой.

— Откуда ты знаешь об этом? — удивился Бойко.

— Ты же на судне работаешь, тут не может быть никаких секретов. Ты меня плоскими шуточками пичкал когда-то, а сам ничему не учился. Похохмил — и ладно. Тебе, как мне кажется, все безразлично: сегодня плавать, завтра канавы рыть.

Бойко молчал. Голованову показалось очень странным, что обычно молчаливый моторист Свечников сейчас допекает Бойко.

— У меня же все не так, — вновь заговорил Свечников. Если уж связался с рекой, то навсегда. А разве виноват я, что меня капитан за водкой посылает? Как мне отказаться, а?

Голованов насторожился.