Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Впрочем, когда смотришь вдаль, океан кажется спокойным и добрым. Но вблизи, у самого борта, он злой. Он даже позеленел от злости, сердито плюется брызгами, наскакивает на корабль, бьет его в борт, и эхо этих ударов гулко отдается в стальном чреве корпуса. Корабль нервно вздрагивает, точно испуганный конь, волна то и дело сбивает его с курса, и Охрименкову нелегко обуздать его. Старшина, по-моему, только делает вид, что легко с ним управляется.

— Для крещения вам погодка выдана, как по заказу, — говорит он. — Может, только к вечеру разгуляется. Вон перистые облака появляются, а они, как правило, к ветру.

А меня уже и сейчас поташнивает. Особенно когда смотрю на гюйсшток, который вычерчивает то в океане, то в небе замысловатые фигуры. От него у меня и начинает кружиться голова. Поэтому стараюсь смотреть на руки старшины и картушку гирокомпаса.

— Поворотный буй, прямо по носу, дистанция двенадцать кабельтовых! — докладывает сигнальщик.

— Есть! — отзывается вахтенный офицер.

И тут же через открытую дверь штурманской рубки слышится доклад капитан-лейтенанта Холмагорова на главный командный пункт:

— Товарищ командир, до поворота на новый курс осталось три минуты.

— Есть! — доносится голос командира корабля. — Ложитесь на курс сорок пять градусов.

Капитан-лейтенант Холмагоров входит в ходовой пост и смотрит прямо по носу. Вскоре и я вижу, как пляшет на волне оранжевый поплавок буя, возле него пенится вода, и кажется, что это чья-то голова торчит из-под кружевного воротничка. Когда мы поравнялись с буем, Холмагоров скомандовал:

— Право руля! Курс сорок пять!

Отрепетовав команду, старшина второй статьи Охрименков перевел ручку манипулятора, и нос корабля плавно покатился вправо. Курсовая черта остановилась точно на цифре «45».

— На румбе сорок пять!

— Так держать.

Капитан-лейтенант Холмагоров направился было снова в штурманскую выгородку, но вдруг остановился и удивленно спросил:

— А пеленгатор почему не зачехлили?

Я глянул на левое крыло мостика и обомлел: чехла на пеленгаторе не было.

Старшина второй статьи Охрименков вопросительно посмотрел на меня.

— Я крепко привязал, узел затянул туго, — начал было пояснять я, но старшина прервал меня:

— Виноват, товарищ капитан-лейтенант, я не проверил, а надо было самому посмотреть.

— Тесемки были мокрые? — спросил у меня Холмагоров.

— Так точно!

— Тогда все ясно. На ветру тесемки высохли, узел ослаб, и чехол слетел. Посмотрите, может, зацепился за что.

Я выскочил на крыло мостика. Ветер, острый, как нож, с маху полоснул меня, обжег и чуть не сорвал с головы берет, но я вовремя подхватил его и сунул за пазуху. Теперь корабль шел лагом к волне, его валяло, как ваньку-встаньку. Ветер снимал с верхушек волн белую стружку пены, будто стесывал гребни рубанком.

Вслед за мной вышел на крыло мостика и Холмагоров. Он тоже окинул взглядом надстройки. Чехла нигде не было.

А океан сплошь усыпан барашками, лишь за кормой протянулся гладкий и ровный след кильватерной струи.

— Смотрите, как по ниточке Охрименков ведет, — залюбовался следом Холмагоров.

Но когда мы вернулись в ходовой пост, капитан-лейтенант упрекнул старшину:

— Прежде чем с человека что-то потребовать, надо его сначала научить.

— Виноват, товарищ капитан-лейтенант!

Холмагоров задумчиво смотрел на меня. Ожидая его разноса, я сначала невольно съеживаюсь, потом вытягиваюсь в струнку. Но разноса не последовало. Вместо этого Холмагоров предложил:

— А ну-ка, Севастьянов, становитесь вместо старшины на руль.

Охрименков уступил мне место за рулем. Едва положив руки на манипулятор, я почувствовал, что удерживать корабль на курсе не так-то просто. Легкость, с которой делал это старшина, была только кажущейся. Волна то и дело сбивала корабль с курса, и я сразу же проскочил заданный курс на четыре градуса.

— Вы поспокойнее, — советует старшина. — Давайте на первый раз я буду вам подсказывать. Так. Отводи… Одерживай… Так держать! А вообще-то это надо знать, как таблицу умножения. Точнее, не столько знать, сколько чувствовать корабль. Это потом само придет.

А пока ко мне ощущение корабля не приходило, волна снова сбивала его и он начинал рыскать на курсе. Заглянувший в пост штурманский электрик старший матрос Голованов иронически ухмылялся.

— Вы не на нос смотрите, а больше за картушкой компаса следите, — подсказывал старшина. — Но и вперед не забывайте поглядывать. Сейчас мы одни, а когда в строю идем, можно наскочить и на другой корабль.

С того момента, как я стал на руль, прошло не более десяти минут, а я уже устал, и со лба градом лил пот. Никаких физических усилий я вроде и не прикладывал. Это, очевидно, от нервного напряжения.

— Ничего, для первого раза не так уж плохо, — хвалит капитан-лейтенант Холмагоров. — Бывало и похуже.

Но в это время в ходовой пост заходит командир корабля капитан третьего ранга Полубояров и строго спрашивает:

— Что это у нас корабль вихляется, как пьяный матрос? — Однако, глянув на меня, смягчается: — Ах, вот в чем дело! Ну и правильно.

Тем не менее Охрименков плечом оттесняет меня и сам становится на руль.

— А теперь поглядите на свой кильватерный след, — предлагает Холмагоров.

Я выскакиваю на крыло мостика и смотрю за корму. След извилистый, как синусоида. Понуро возвращаюсь в рубку.

— Ну и как? — спрашивает Холмагоров. — Есть разница?

— Нашли, с кем сравнивать! — неожиданно заступается за меня командир корабля. — Охрименков-то у нас почти все моря и океаны облазил, вон даже в Сингапуре побывал. Так ведь, старшина?

— Так точно, приходилось. Только я ведь, товарищ командир, на сухогрузе-то простым матросом ходил, а на рулевого уже здесь выучился.

— Вот и вы выучитесь, — говорит мне командир. — Не боги горшки обжигают.

В это время внизу раздается грохот, и все смотрят на палубу, даже старшина на мгновение отрывает взгляд от компаса. Топот доносится с сигнального мостика. Там кто-то сначала просто так прыгает, потом в топоте появляется ритм, и вот уже все узнают классическое «яблочко».

— Ну, он у меня, прохиндей, попляшет! — угрожающе говорит капитан-лейтенант Холмагоров и собирается спуститься на сигнальный мостик.

— И как вы намерены его наказать, Василий Петрович? — останавливает его вопросом командир корабля.

— Пару недель без берега посидит, тогда догадается, что из-за его самодеятельности Охрименков может и не услышать команду на руль.

— А может, и без наказания догадается? — Командир задумчиво смотрит вниз и вдруг оборачивается ко мне: — А вы плясать умеете?

— Никак нет.

— А жаль!

— У нас вон Голованов в этом деле мастак, — подсказывает старшина.

Командир поворачивается к Голованову.

— Пойдите подмените сигнальщика. А когда он поднимется сюда, пляшите, да погромче. Но и за горизонтом не забывайте поглядывать.

— Есть!

Голованов спускается на сигнальный мостик.

Вскоре оттуда поднимается в рубку матрос Воронин. Лицо и руки у него посинели, зуб едва попадает на зуб, когда он докладывает:

— Товарищ командир, матрос Воронин по вашему приказанию прибыл.

— Как там, на сигнальном, холодновато?

— Есть маленько. Но терпеть можно.

В это время снизу раздается топот. Голованов лихо отбивает чечетку.

Воронин удивленно смотрит вниз, потом вытягивается в стойку «смирно»:

— Виноват, товарищ командир! Я все понял.

— Вот и хорошо. А теперь сбегайте за тулупом, наденьте его и продолжайте службу.

— Есть продолжать службу! — радостно отзывается Воронин, четко поворачивается через левое плечо кругом, но, не удержав равновесия, шарахается в сторону.

Набегает большая волна, корабль, кренясь на правый борт, медленно взбирается на нее и вдруг стремительно падает вниз. Все мои внутренности подступают к горлу, я чувствую, что сейчас из меня вылезут все потроха. Зажимаю рот ладонью и выскакиваю на крыло мостика.

18
{"b":"168124","o":1}