— Я ненадолго уезжаю, — сказала она хозяйке французского рынка, которая приняла ее рагу, раскрасневшись от удовольствия и расцеловав в обе щеки. Она потратила три часа, чтобы закончить все разъезды.

Вернувшись домой, Барбара вошла через заднюю дверь, осторожно поднимаясь по "черной" лестнице, словно шла через минное поле. Надо научиться быть все время настороже, сказала она себе, спрашивая себя, сидит ли он все еще у себя в комнате.

К ее дверям скотчем была приклеена записка, нацарапанная на обрывке картона, оторванном от подкладки, с которыми обычно возвращают рубашки из стирки. Ее записку со своей двери он уже сдернул.

"Для тебя". Слова были написаны его небрежным "юридическим" почерком. Дверь в ее комнату оказалась приоткрыта, и оттуда тянуло каким-то странным запахом. Это подтвердило ее подозрения. Значит, он сделал еще один ключ к ее замку и таким образом смог подменить ей лекарство.

Пройдя в комнату, она обнаружила, что он превзошел самого себя. А ведь она дала слово не удивляться ничему, что может произойти.

Он методично вскрыл все банки с консервами, которые она перенесла в комнату из кухни, и вывалил их содержимое в раковину, в ванну и в унитаз. Продукты уже начали портиться, издавая отвратительный запах; впрочем, смотрелись они омерзительно. Она рассердилась, что не предусмотрела такого поворота событий, но быстро справилась со своим гневом. Именно гневу ей придется теперь противостоять постоянно. Спокойно, сказала она себе, заметив, что окна в ее комнату закрыты. Она подошла, чтобы открыть их, но не смогла повернуть ручки, удерживавшие рамы. Обследовав их, она убедилась, что он замуровал их цементом.

Тогда, не задумываясь над своими действиями, она сняла с ноги туфлю и, действуя ею, как молотком, выбила все шестнадцать оконных стекол, вставленных в переплет, старательно вытаскивая застрявшие осколки при помощи носового платка и выбрасывая их в кусты под окном внизу. Подчиняясь какому-то изощренному капризу, он положил все опустошенные банки из-под консервов обратно на свои места в коробках, словно не желая портить ковер и мебель. Заметив это, она улыбнулась, так как поняла, что шкаф — это серьезнее, чем его невероятно смехотворный акт мести.

Напевая она прошла в ванную, собираясь покончить с уборкой этого безобразия. И снова она недооценила его изобретательность. Должно быть, он перекрыл воду. Очень умно, сказала она себе. Конечно, она знала, где находится основной распределительный кран, но, спустившись вниз, обнаружила, что он не закрыт. Это означало, что он заблокировал трубы, непосредственно ведущие к ее комнате.

Краны на кухне работали нормально. Она наполнила водой все глубокие кастрюли, какие только смогла найти, и старательно перетаскала их наверх, а затем вылила в ванную. И снова он перехитрил ее. Ну конечно, он перекрыл и сливное отверстие!

Самообладание и целенаправленность, с которыми она трудилась, дали трещину. Несмотря на то что в комнату теперь проникал воздух с улицы, запах стоял омерзительный. Она не сможет оставаться здесь. От работы ее одежда намокла от пота. Она переоделась в джинсы и майку с коротким рукавом. Никакого тонкого белья. Никаких туфель. Теперь это — ее боевое облачение. Она отдала салют своему отражению в зеркале.

Перекинув через плечо полотняную сумку для покупок, она спустилась вниз и принялась набивать ее всем, что, по ее мнению, могло пригодиться в ближайшем будущем: фонарик, свечи, спички, хлеб, сыр, немного печенья. Затем она выбрала самый острый и самый тяжелый секач для разделки мяса. Вооруженная таким образом, она прошла в его мастерскую, удивляясь, что он оставил ее незапертой. Там она взяла молоток и отвертку, которые положила к себе в сумку, а затем принялась медленно, методично высыпать на пол содержимое всех коробок, расставленных на полках, — все болты, гайки, винты, шурупы, шайбы — словом, все вплоть до последнего гвоздя, который он в свое время аккуратно занес в список и положил на надлежащее ему место.

В глубине души она давно хотела устроить в мастерской разгром. Царивший здесь строгий порядок оскорблял ее. Его оазис, как она называла мастерскую. Эта мысль еще больше возбудила в ней желание разрушать. Она отрезала провода от всех электроинструментов и утопила большую часть остальных инструментов в канистре со смазочным маслом.

С каждым шагом ее действия приобретают все большую логическую завершенность, уверяла она себя, все яснее воплощая безжалостное лицо истинной справедливости. Ей даже удавалось сохранять при этом определенное моральное превосходство по отношению к нему, особенно когда она вспоминала фразу, которую Оливер часто повторял, приписывая ее авторство Хемингуэю[51]: "Мораль — это то, что позволяет вам чувствовать себя комфортно". А она как раз чувствовала себя вполне комфортно, приятно взбудораженной.

Начало смеркаться, и она поднялась наверх с помощью фонарика, рассыпая последние банки с шурупами и винтами на ступенях лестницы. Любое препятствие должно стать оружием, сказала она себе, чувствуя непреклонность.

Поднимаясь на третий этаж и проходя мимо его комнаты, она заметила, посветив на нее фонариком, что на двери больше не висит ее записка. Значит, он рискнул выбраться из своего гнезда.

Соблюдая тишину, она прошла в комнату, которую раньше занимала Энн. Кровать в форме саней легко придвинулась к самой двери, и она улеглась на голый матрас, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Ее ладонь крепко обхватила рукоятку секача, лезвие которого касалось ее щеки.

Она надеялась, что он попытается напасть на нее. Она была готова.

В дрожащем свете свечи он обозревал длинный ряд винных бутылок, которые спас из бесполезного теперь погреба. Он уже прикончил одну, Гранд Вин де Шато Латюр урожая 66-го года, одновременно отщипывая от куска камамбера, обнаруженного им в быстро нагревавшемся холодильнике. Теперь он вытащил пробку из бутылки с вином той же марки, но урожая 64-го. Эта определенно хуже, подумал он, медленно смакуя вино. Покончив с дегустацией, он перевернул бутылку и сделал несколько жадных глотков.

Сняв с себя все, кроме шортов, он все равно обливался потом. Через открытое окно до него доносились звуки ночного города: автомобильный гудок, визг шины по асфальту, детский крик. Он вспоминал о разгроме, который устроил днем в ее комнате. Как там сейчас, должно быть, отвратительно. Его сотряс приступ истерического смеха.

Но ничего, впереди еще много развлечений подобного рода, сказал он себе, приканчивая бутылку и закатывая ее под кровать. Уже несколько раз он свистел Бенни, которого ему не хватало. Надо было поговорить. Бенни все понимал так, как нужно. Оливер высунул голову из окна и закричал: "Бенни, Бенни, где ты, старый рогоносец?" Надо было позвонить в приемник для животных еще утром. Как-то раз или два Бенни удирал слишком далеко от дома, и тогда его приводил служащий по отлову собак. "Я тебе надеру задницу, за то что ты бросил меня, — твердо пообещал Оливер. — В такой момент, когда ты мне особенно нужен". Он чувствовал, что уже пьян, но трезвая голова ни к чему. Ни теперь. Ни впредь.

Прихватив еще одну бутылку вина и фонарик, он прихрамывая вышел из комнаты и остановился у ее дверей. Из щели в косяке все еще тянуло вонью. Он был уверен, что выкурил ее из комнаты навсегда. Из их комнаты. Это только первый шаг. Он отпраздновал победу глотком из бутылки, зашел в комнату Евы, покрутил рукоятку настройки большого переносного радиоприемника, поймал орущую рок-станцию и включил звук на полную мощность. Оглушающие звуки заполнили молчащий дом. Затем он открыл дверь в комнату Джоша, заглянул внутрь, убедился, что там никого нет, и выволок радиоприемник в коридор, предварительно выломав регулятор громкости, чтобы звук невозможно было убавить. Барбара ненавидела громкую рок-музыку еще больше, чем он сам. "Слушай на здоровье, сука", — пробормотал он.