Оставь меня в покое, взмолился он.

Но он вовсе не хотел быть оставленным.

Не хотел одиночества.

Он провел в постели почти все Рождество, хотя и Ева и Джош заходили к нему, чтобы извиниться, а может быть, выразить сочувствие. Он так и не понял, зачем именно. Они открыли окна по всему дому, чтобы выветрить запах дыма, и он сказал, что вовсе не возражает, если они с Барбарой и Энн отправятся куда-нибудь пообедать. Неловко, конечно, покидать отца в праздник, но у них хватило такта не привлекать к этому внимания. Когда все ушли, Бенни прыгнул к нему на постель и спрятал голову на груди. Но от него так воняло псиной, что Оливеру пришлось столкнуть его на пол. Однако Бенни напомнил ему, что сегодня у него еще есть дела.

Одевшись, он спустился вниз, где первым делом взглянул на свои орхидеи. Тут он с испугом обнаружил, что края их лепестков побурели, что было тревожным знаком и удивительным, поскольку еще вчера цветы были в превосходном состоянии.

— Не надо так со мной шутить, — сказал он орхидеям, гордый их красотой, особенно в сравнении с более неказистыми цветами, которые выращивала Барбара. Он полил их, сказал шепотом несколько ободряющих слов, а затем спустился в мастерскую и затащил дрожащего от страха Бенни в большой металлический таз, который предварительно наполнил прохладной водой.

— Ну вот, только ты и я, малыш. С Рождеством тебя, — сказал он напуганному псу, карие глаза которого молили о пощаде. Моя собака, он неожиданно для себя вспомнил об их с Барбарой рождественских дарах волхвов[35].

Однажды они решили подарить друг другу что-нибудь нематериальное. Он заканчивал тогда курс в Гарварде, и у них было очень туго с деньгами, они едва сводили концы с концами на то, что она зарабатывала, демонстрируя кухонные принадлежности в магазине Мэйса. Но волею судьбы — он пользовался тогда этим выражением — как раз тогда ему намекнули о возможной вакансии в федеральной комиссии по торговле в Вашингтоне, при условии, конечно, что он благополучно сдаст экзамены. Он скрывал от нее эту новость почти неделю, чтобы подгадать к самому Рождеству. Конечно, ему было любопытно, что она сможет подарить ему, но он был уверен, что его подарок все равно будет значительнее, что бы она там ни придумала.

— Я беременна, — сказала она после того, как он объявил о своей будущей работе.

По сути, с ее стороны это было сплошное жульничество. Она пренебрегла всеми благоразумными предостережениями. Он скрыл свое замешательство и неудовольствие, спросив лишь, почему она решилась усложнить их жизнь, предварительно не посоветовавшись с ним. Мы должны управлять своей жизнью, а не позволять ей управлять нами, сказал он ей, и она согласилась.

— Но дети приносят удачу, — сказала она. — У нас появится дополнительный стимул.

Она сидела у него на коленях, покрывая его лицо поцелуями.

— Я так боялась, что ты станешь меня ругать. Но теперь у тебя будет эта замечательная работа. Видишь, как вовремя.

— Дар волхвов, — произнес он, обнимая ее. — Крохотный любимый младенец.

Чувство неуверенности быстро оставило его, и он помнил, что к концу Рождества чувствовал себя невероятно счастливым. Будущее начинало сбываться.

Он вытер пса и включил сауну. Оставив Бенни обсыхать в мастерской, он поднялся наверх за своим халатом. Сауна расслабляла его, выпаривала из него все страхи, а сочетание сухого жара и холодного душа всегда размягчало и снимало напряжение с тела. Проходя через оранжерею на обратном пути в сауну, он заметил, что бурые пятна на лепестках орхидей увеличились в размерах, а стебли начали гнуться. Приблизив лицо к горшкам, он внимательно изучил цветы, а затем ткнул пальцами в сырую землю. Запах, оставшийся на пальцах, был смутно знаком, напоминая запах пены, которую он выпустил сегодня из огнетушителя. Не может быть. Однако еще раз принюхавшись, он убедился в своих подозрениях. Нет, Барбара, подумал он. Разве она не любила его орхидеи? Cymbidium был одним из немногих сортов, которые можно было разводить в помещении, и, чтобы вырастить их, понадобилось много настойчивости и кропотливого труда. Нет, Барбара. Неужели она оказалась способной на такое? Он снова поднес пальцы к носу. Ошибки не было, тот самый запах. Сомнения покинули его. Это были его орхидеи. Его. Если бы она обрушила свою ярость на него, это было бы понятно, но поднять руку на беззащитные растения — просто преступно. Она убийца, сказал он себе. А убийца должен быть наказан.

Он бурей носился по дому, переполненный жаждой мести, подыскивая подходящее наказание. Затем ворвался на кухню. Ее владения. Открыв все дверцы, он осмотрел бесчисленную армию кухонных приспособлений и продуктов. Ничего определенного в голову пока не приходило.

Он заметил аккуратные серебряные брикеты в холодильнике. Вытащив один из них, он развернул и понюхал мясное тесто. Ну конечно, подумал, предвкушая сладость мести. Изучив наклейки на баночках со специями, он вытащил имбирь, молотую приправу кэрри и соль. Затем высыпал огромное количество этой смеси в брикет и перемешал ее с тестом, после чего придал брикету прежнюю форму, чтобы снова завернуть в фольгу. Он повторил эту операцию с остальными шестью брикетами и другими приправами, периодически меняя соль на сахар и предвкушая неизбежное недоумение, которое охватит заказчиков Барбары, когда те попытаются выяснить друг у друга, что за странный вкус имеет эта выпечка.

В сауне он оплакал орхидеи, но его согревала мысль о мести. Он лежал на полке из красного дерева и чувствовал, как тело истекает остро пахнущим потом. На секунду пустота отступила, когда он подумал о достойном ответе, который он дал на ее послание смерти.

Гарри Термонт принял на себя главный удар ее ярости. Барбара ворвалась в его кабинет после изматывающего свидания с женой греческого посла.

— Она сказала, что ее гости старались вести себя вежливо, пока двух из них не стошнило, причем одного — прямо за столом.

— Должно быть, это изменит ее отношение к вам, — сказал Термонт, безуспешно пытаясь спрятать улыбку.

— Вы относитесь несерьезно, Гарри. Это же форменное вредительство.

Она пыталась держать себя в руках, старалась, чтобы ею владел рассудок, а не эмоции. Но сегодняшнее утро выдалось ужасным, совершенно ужасным. Ее вдруг вызвали в посольство к семи часам утра. Посол и миссис Петракис встретили ее в столовой, в которой стоял безошибочный запах рвоты. Не говоря ни слова, они повели ее на кухню, чтобы предъявить доказательства.

— Попробуйте вашу стряпню, — приказал посол. Их лица были смертельно бледными, глаза — налитыми кровью по причине бессонной ночи. Барбара принюхалась к тесту, от которого исходил странный запах.

— Попробуйте, — повторил посол. Барбара пыталась найти следы сочувствия на лице его жены, но, не добившись желаемого, послушно положила в рот кусочек теста и тут же выплюнула его.

— Поставка лучших блюд и деликатесов. Это вы называете лучшими блюдами и деликатесами? Вы отравили моих гостей.

Она была слишком ошеломлена, чтобы пускаться в какие-нибудь объяснения. Кроме того, от унижения у нее перехватило дыхание, и она не могла выговорить ни слова.

— Сперва я решил, что это турки подбили вас на терракт.

— Турки?

— Но затем я подумал, что было бы слишком много чести придавать этому делу статус дипломатического инцидента, — его гнев нарастал. — Ваши пироги попросту воняют дерьмом. Дерьмом, — он сорвался на крик, и жена попыталась успокоить его.

Барбара выбежала из посольства в слезах.

— Мы должны возбудить против него судебное преследование, — сказала она Термонту, немного успокоившись. — Именно этого-то мы и ждали. Он намеренно испортил продукты, — от воспоминания об этом у нее свело желудок. — Я уже не говорю о том, какой урон он нанес моему бизнесу. Я потеряла таких клиентов.