В доме стояла тишина. Энн казалось, что земля перестала вращаться. Она не смела пошевельнуться. Близость его тела сладостно волновала Энн. Она почувствовала его дыхание рядом со своим ухом.

— У меня не было ни единой минуты утешения, — сказал он. — Я никак не могу хоть на мгновение вырваться из этого кошмара.

Ее напряжение сразу ослабло, и она отдалась позывам своего тела. Она повернулась, чтобы встретить его губы, ее взгляд осторожно искал его глаза. Лицо его наклонялось все ниже, и наконец его губы нашли губы Энн. Она почувствовала, как его язык двигается у нее во рту, касается ее языка и, найдя, начинает ласкать его. Ее пальцы коснулись его волос. Это был особый момент в ее фантазиях — ее пальцы, сплетающиеся в его великолепных волнистых волосах с проседью.

Она чувствовала его настойчивость, его давящую твердость, когда его руки двигались вверх по ее бедрам, и она открылась ему, зная, как ей хочется, чтобы он взял ее и вошел в нее, чтобы она поглотила его. Прикоснувшись к нему, она ощутила пронизавший ее дрожью отклик во всем теле, удививший ее своей силой, словно тысяча ласкающих пальцев коснулась каждого ее нерва.

Она удивилась, когда он внезапно отпрянул, и не сразу разжала руки, но в следующее мгновение услышала то, что, по-видимому, вспугнуло его, — звук открывающейся входной двери. Она тут же поднялась на колени, поправляя одежду, перебирая руками подарки, не поворачивая головы, даже когда присутствие Барбары за спиной стало физически ощутимым. Сердце ушло в пятки, а Оливер притаился где-то в тени за шкафом с напитками, так, чтобы Барбара его не заметила.

— Это вы, Энн? — окликнула ее Барбара. Энн скованно повернулась в ответ.

— Да вот, устраиваю подарки поаккуратней.

Она спиной чувствовала взгляд Барбары. Пожалуйста, не пускай ее в комнату, молила она, имея в виду, наверное, Бога.

— Я засыпаю на ходу, — сказала Барбара. — Вы сделали тесто?

— Да.

— Дети вернулись?

— Еще нет.

— Ну ладно. Завтра у нас Рождество. Я его боюсь.

Энн кожей чувствовала, как в комнате нарастает напряжение. Она затаила дыхание, опасаясь, что Барбара захочет продолжить разговор. Она боялась, что не вынесет этого.

— Ну, пойду спать, — зевнув, Барбара ушла. Энн с облегчением прислушивалась к ее шагам, удалявшимся вверх по лестнице. Лишь после того, как закрылась дверь ее комнаты, Оливер выступил из своего убежища в тени.

— Прости, — шепнул он.

Дотянувшись, Энн схватила его руку и поцеловала в середину ладони. Он быстро отдернул ее, словно упрекая, на цыпочках вышел в вестибюль и с шумом хлопнул входной дверью, будто только что пришел домой. Затем поспешил вверх по лестнице. Напрягая слух, Энн услышала, как он повернул ключ в замке.

Она еще долго оставалась в библиотеке, сидя на коленях перед рождественской елкой. Заметила ли их Барбара? Ей не хотелось, чтобы мысли об этом отравляли ее счастье.

Затуманенный взгляд остановился на слабых, мигающих огоньках гирлянды. Лишь в этот момент она поняла, что забыла напомнить Оливеру о том, что их надо починить.

Запах дыма проник в его дремлющий мозг, вызвав мысль о пожаре и воспоминание об одном эпизоде из его бойскаутского[34] детства, когда огонь спалил одну из жилых хижин. В ту же секунду он выскочил в коридор и бросился вниз, шлепая по ступеням босыми ногами.

Ветви елки обуглились, и пламя уже начало разбегаться во все стороны, словно оранжевые иголки на фоне зеленых. Он выхватил огнетушитель из шкафчика под лестницей и побежал в библиотеку, где огонь уже начал пожирать бумагу, в которую были завернуты подарки.

Перевернув огнетушитель вверх ногами, он широкой дугой направил пенную струю на расползавшиеся язычки пламени.

— Папа, — это была Ева, она возникла у него за спиной, сдерживая крик.

— Не подходи, — ответил он, быстро побеждая огонь. Отвратительный запах гари заполнил всю комнату, пока он продолжал тушить последние дымящиеся участки.

— Чертовы гирлянды, — воскликнул он. — Надо было исправить их как следует!

— Ты все испортил, — это был голос Барбары, наполненный гневом.

— А что я должен был делать? — огрызнулся он в ответ. — Ждать, пока сгорит весь дом?

— Ты знал, что гирлянды работают плохо. Знал, что это опасно.

Он опустил огнетушитель, стукнув им об пол, и в упор посмотрел на нее.

— Я смотрю, ты решила обвинить меня в том, что я всем испортил праздник.

Ева и Джош начали рыться среди того, что осталось от подарков. Большая часть из них обуглилась или полностью сгорела. Оливер купил Джошу бинокль, который теперь покоробился.

— Это была замечательная мысль, пап, — сказал Джош, держа в руках изуродованную вещь.

— Куплю другой, — сказал Оливер.

— А что ты приготовил для меня, папа? — тихо спросила Ева, вытирая перепачканные сажей пальцы о халат.

— Если верить твоей маме, то не очень счастливое Рождество, — он посмотрел на Барбару, которая с презрением отвернулась. Я спас им жизнь, подумал он, и глаза его на секунду затрепетали, встретившись со взглядом Энн, в котором сквозило сочувствие. Она только что вошла в комнату.

— Ужасно, правда, Энн?

— Счастливого Рождества, — сказал Джош, держа в руке свой бинокль и глядя на обгоревшую елку. Оранжевые лучи раннего солнца начали пробиваться через окно.

— Думаю, надо убраться, — Барбара решительно шагнула в самый центр беспорядка и принялась сортировать остатки. Лежавший на полу восточный ковер был вымазан сажей, но не обгорел, и дети принялись сворачивать его.

— Надеюсь, ты еще не отменил нашу страховку, — тихо проговорила Барбара Оливеру, который неуклюже топтался посреди комнаты.

— Черт бы побрал ваше Рождество, — сердито рявкнул он и решительными шагами направился к дверям. Отвратительно, что она старается заставить его чувствовать себя виноватым.

Он лежал на кровати в своей комнате и пытался справиться с мощной волной накатившей на него депрессии. Все, чем он дорожил в жизни, перестало существовать. Он ринулся в огонь, а они увидели в этом лишь желание разрушить праздник, а вовсе не проявление его отеческой заботы. Вспомнив события прошлой ночи, он внезапно заколебался, почти готовый почувствовать раскаяние. Он ведь действительно забыл проверить гирлянды, но разве Энн не обещала ему напомнить? Энн. Воспоминание о вожделении возбудило его, мысли приняли определенное направление, тело откликнулось, и он принялся ласкать свой поднявшийся орган. Любая женщина, оказавшаяся в тот момент в пределах его видимости, решил он, стала бы для него желанной добычей, и всякая там романтика совершенно ни при чем. Гольдштейн его предупреждал: "Не вздумайте связываться с другой женщиной. По крайней мере, пока, — нараспев говорил он. — Сейчас безопаснее знаться только с мадам вашей Правой Ладонью и ее пятью сестрами". Тогда Оливер подивился легкомыслию Гольдштейна. Кроме того, Энн слишком молода для него. И все-таки ему нужна женщина. Любая женщина.

Он вспомнил, с каким сладострастием Энн откликнулась на его объятие. Значит, я еще не совсем старая перечница, решил он, подобно узнику мрачной камеры, которому каждый солнечный луч кажется подарком.

Он посмотрел на свой пульсирующий орган, напряженный и дрожащий, словно им владели собственные воспоминания. Закрыв глаза, он представил себе Энн обнаженной, раздвинувшей бедра, ожидающей, с напрягшимися сосками грудей. Он с силой входил в нее, глубоко, настойчиво. Он потянулся к горящей плоти, чувствуя, как нарастает наслаждение, которое внезапно стало отступать. Что-то вмешалось в механизм его фантазии. Он попытался отогнать это прочь, но вторжение было неумолимым, и тело его не справилось. Приток крови ослаб. Он увидел перед своим мысленным взором лицо Барбары, услышал ее упрек: "Ты знал, что это опасно". Она говорила о гирляндах. Он действительно знал?