— Ты сдержал слово, араб, — произнес Куркуте, довольно глядя на тяжело груженые возы. — Это хорошо! Пусть твои воины располагаются на отдых. Мои же позаботятся о грузе.

— Эмиры выполнили обещание, — На этот раз речь посланника не изобилует многословием. Каждая фраза с трудом пробивается сквозь сжатые зубы. — Когда беи планируют выступление?

Ибн Раик, похоже, сам не очень верил в успех своей миссии. Но все сложилось. Трудности пути минули посланцев стороной. Более того, баджнаки сопроводили до границ Хорезма, защищая от разбойников. Обратный путь был еще проще. Десять тысяч всадников — серьезный аргумент, мгновенно остужающий любую, даже самую горячую голову. Когда баджнаки выступят в поход, волнение ибн Раика пройдет, не оставив ни малейшего следа на песке жизни. Главное — когда это произойдет? Опытный глаз не мог разглядеть ни одной приметы скорого начала похода. И араб волновался.

— Никто не собирается бессмысленно тянуть время, — поспешил развеять сомнения Куркуте. — Мы готовы двинуться хоть сейчас. Кровь застоялась в жилах, а кони давно не пробовали свежей травы, что так вкусна под Киевом. Но твои воины скакали не один день по берегам Гирканского моря. Дай им отдых. А когда будут готовы — выступаем.

— Хорошо, ты прав, — кивнул араб. — Одного дня нам хватит. Послезавтра выступаем.

— Послезавтра, — подтвердил бей. — Не почтит ли уважаемый наш пир своим присутствием, пока воины ставят лагерь?

Пир затянулся. Возносились всё новые и новые здравницы, поднимались чаши с хмельным кумысом, одни блюда на столах сменяли другие, и не было ни конца, ни края празднику. Невозмутимые лица банджакских беев ожили, раскраснелись. Скупые речи Детей Быка начали становиться похвальбой. И все чаще и чаще захмелевшие печенеги поминали прошлогодний поход на Царьград…

Ибн Раик пил мало. Аллах милосердный, запрещая пить сок лоз, ничего не говорит о хмельном молоке и меде, но не пристало правоверному искать повод нарушить закон Великого. Вполне достаточно лишь прикладываться к чаше, не возбуждая обиду у вспыльчивых хозяев.

За стенами шатра шумел лагерь. Ржали кони, что-то кричали люди. За общим шумом не разберешь арабскую или какую-то другую речь. Да и неважно… Постепенно напряжение оставило ибн Раика. Визирь начал прислушиваться к разговорам окружающих. Чем хорош завет Мухаммада в застолье — тем, что ты можешь услышать потаенные мысли собеседника, что так легко соскальзывают с одурманенного языка…

— И тогда этот воин сел на коня, — рассказывал Ипиоса, — и съехался с тремя лучшими батырами нашего войска. Сабли звенели подобно молниям разгневанного Тенгри, но не могли наши бойцы достать противника. А он одного за другим выбивал их из седла, не убивая и не калеча, потому что не хотел, чтобы достойные воины отправились к предкам раньше срока. И когда каждый дважды оказался на земле, мы признали своё поражение! Я воздеваю к небу чашу, в дань уважения величайшим воинам, когда-либо приходивших в нашу Степь, и возблагодарю богов, что батыры эти пришли к нам с миром, а не с враждой!

Бей поднял чашу с кумысом, оглядел одобряюще зашумевших соратников и одним махом покончил с содержимым.

— Удивительные вещи слышат мои уши, уважаемый бей! — произнес ибн Раик. — Мои старые глаза видели множество хороших воинов, но чтобы один справился с тремя умелыми бойцами, да еще не убивая их… Просто невероятно! Какому народу принадлежит столь прославленный воин?

Ипиоса внимательно посмотрел на араба, усмехнулся и перевел взгляд на Куркуте. Предводитель Кабукшин Йула улыбнулся гостю:

— Мы познакомим тебя с этим воином, уважаемый гость. Скоро. Он дал слово почтить наш пир своим присутствием.

— Этот богатырь примет участие в нашем походе? — тут же поинтересовался араб.

— Обязательно приму, о великий визирь, — раздался насмешливый голос от входа в юрту. — Только захочешь ли ты в нем участвовать?

Говоривший был высок, хотя ибн Раику приходилось встречать людей и побольше ростом. Но вот ширина плеч… Но главное заключалось не в размерах. Вошедший являлся русом! Рука сама потянулась к рукояти карда…

— Ты хочешь проверить, каков я в бою? — усмехнулся рус. — Не беспокойся, эту возможность тебе предоставят. Твои воины уже оценили силу печенежских и русских бойцов.

Взгляд араба затравленно метнулся по юрте, встречая лишь насмешливые ухмылки беев.

— Значит, вот как баджнаки держат своё слово?! — воскликнул ибн Раик. Араб уже понял, что обречен, а стало быть, и терять ему нечего.

Степняки недовольно зашумели, но, повинуясь жесту Батаны, не двинулись с места.

— Ты зря винишь нас в неверности, — спокойно сказал старик. — Никто из нас не обманывал тебя. Мы сказали, что готовы принять золото и сделали свой выбор. Остальное ты придумал сам.

— Но ведь золото — плата за поход на Киев!

— Разве? — удивился Куркуте. — Даже в голову не пришло!

— Позволь спросить тебя, уважаемый гость, — продолжил Батана, — зачем ты привел в наш лагерь десять тысяч наших злейших врагов? Или ты думал, что куманы — братья печенегам?

— Кипчаки — наемники! — воскликнул араб. — Кто платит…

— Наемники были кипчаками, — жестко произнес Ипиоса. — нашими исконными врагами, пытавшимися скрыть свое лицо за именами, подхваченными в дальних странах. Как только они ступили на печенежкую землю, стали куманами, И умерли, как куманы.

— Тебя никто не собирается убивать, уважаемый, — снова заговорил старый бей. — Не можем же мы обидеть человека, принесшего нам богатые дары. Разве что… Ты хотел проверить, действительно ли наш гость, — Батана улыбнулся и кивнул на руса, — хорошо сражается?

— А как же Киев…

— Только глупец может за золото продать жизнь своих воинов. Мы слишком хорошо знаем, какой конец предназначен врагам русов. Да и вообще… Багдад тоже богатый город…

«Грандиозной и масштабной Битвы за Рим не вышло. Оттон, уклоняясь от генерального сражения и оттягивая полки к Вечному Городу, не учел небольшого, но веского обстоятельства: чуму.

Мы не только занимали оставленные королем территории, ставили свою администрацию, сажали гарнизоны в вымерших замках. Мы еще и лечили. Самодельные наши антибиотики до совершенства не дотягивали. Хреновый, скажу прямо, получился продукт.

Да и если на своих, как говорили пшеки, «коронных» землях в основном обходились сравнительно безопасной сывороткой, то в Европе о профилактике не шло и речи. Лекари приходили к умирающим людям, чье здоровье дополнительно подкошено голодом и отсутствием ухода. Нередко опаздывали.

Из тех, кого заставали живыми, спасали далеко не всех. А уж количество осложнений превышало все допустимые пределы и нормы. Люди глохли, слепли, сходили с ума (в последнем чаще всего не было вины лекарств, от картин окружающего мира могла двинуться и совершенно здоровая личность)…

Впрочем, даже это никого не останавливало. В сравнении с гарантированной смертью от чумы, возможность «всего лишь» оглохнуть — не страшит.

Слухи о том, что лекарства руссов побеждают Черную Смерть куда надежнее молитв на много дней пути опережали наш авангард. В глазах обреченных вспыхивала надежда, и ослабевшие пальцы крепче хватались за вилы. Ведь между смертью твоего больного ребенка и его исцелением стоит всего-навсего какая-то армия… И всего-навсего какой-то божок… Даже удивительно, до чего быстро слетает с сознания идеологическая шелуха, когда вопрос встает о жизни и смерти. Вера, обманом пришедшая в Италию, золотом купившая главенство и силой его отстоявшая, оказалась беспомощной перед стрептомицином полукустарной выработки. И поведение христианских проповедников немало тому способствовало. Надо быть полным идиотом, чтобы агитировать против лечения. Но сменить доктрину в разгар войны не так просто, особенно при слабом клирике. А папы в этот период сильными не были.