— Но являются ли обиды любого из этих оскорбленных, хоть Ляйтнера, хоть Блауэра, такими значительными, чтобы…

— …чтобы служить основанием для убийства Малера? — докончил Краус фразу за Вертена. — Только не в здоровом обществе. Но ни театр, ни Вена не являются здоровым местом.

— Вы видите врагов только в Придворной опере? — спросил Гросс, продолжая делать упор на интересующий его предмет.

— Как это говорят у вас, у криминалистов? — Краус поднял глаза к сводчатому потолку, как бы ища ответ там. — Мотив и благоприятная возможность. Второй пункт имеет чрезвычайное значение для этих людей. Но существуют и другие, у которых может быть меньше благоприятных возможностей. Эберхард Хасслер, музыкальный критик из «Дойчес Фольксблатт», был и остается откровенным критиком Малера. Его нападки исходят в основном из того факта, что Малер — еврей. Хасслер — неистовый антисемит; он считает, что Малер разрушает венские музыкальные традиции своими «восточными теориями», уж не знаю, что он имеет в виду под этим. Мотив есть, но, вероятно, мало благоприятных возможностей. Вот мне тут же пришел в голову еще один человек. Глава клаки, Петер Шрайер, поднял страшный шум, что Малер изгнал его и его подопечных со спектаклей. Малер не желает, чтобы незаслуженные аплодисменты разрушали движущую силу его дирижирования. Но Шрайер и его приятели зарабатывают себе на жизнь этими аплодисментами, оплачиваемыми как певцами с репутацией, так и начинающими. Шрайер написал в письме, на опубликование которого в моем журнале надеялся, что это — «вопрос жизни и смерти». Я бы сказал, что здесь мы имеем и мотив, и, возможно, зная о его доступе на сцену, и благоприятную возможность.

— То же самое можно сказать и о Хасслере, — добавил Гросс. — В конце концов, музыкальный критик должен иметь доступ на репетиции.

Троица некоторое время пребывала в молчании; вокруг них не стихал гул разговоров; официанты, одетые в смокинги, с элегантным проворством разносили посетителям подносы с кофе и водой.

— Список действительно длинный, — подытожил наконец Гросс. — И это только те люди, которые на виду. Крайне безнадежное дело. Должен признаться, что мне наплевать на то, что все складывается против нас.

Следующим вечером Малер позвонил Вертену на квартиру. Голос композитора звучал уверенно, даже резковато; похоже на то, что он полностью выздоровел от своего последнего «несчастного случая». Малер известил адвоката, что утром он убывает в свой летний отпуск в деревню Альтаусзее в западном районе Зальцкаммергута. Он и его сестра в обществе приятельницы Натали сняли на шесть недель уединенный дом, виллу Керри, примерно в получасе ходьбы от деревни. Там композитор продолжит работу над своей новой симфонией.

Малер красноречиво восхвалял сельские прелести Альтаусзее и тамошних волшебных окрестностей: чистые, глубокие иссиня-черные воды альпийского озера, окруженные отрогами горы Лозер и других возвышенностей; спокойное и скрытое очарование деревни с ее несколькими сотнями обитателей; отличные тропы для пеших и велосипедных прогулок.

— Звучит идиллически, — ухитрился вставить свое слово Вертен между сентиментальными излияниями Малера.

— Вы так думаете? Да, я полагаю, вам там понравится.

Вертен выждал с минуту, дабы удостовериться, что он правильно понял своего собеседника.

— Вы хотите, чтобы я сопровождал вас?

— Не совсем. Возможно, следить за мной оказалось бы более подходящим выражением. Конечно, на вилле нет лишних комнат, но в деревне превосходные условия в гостинице «У озера». Надеюсь, вы не возражаете, что я взял на себя смелость зарезервировать комнату для вас. В это время года необходимо проявлять предусмотрительность в подобных вещах.

— Господин Малер… — начал было Вертен.

Однако Малер оборвал его:

— Ваши обезьяноподобные наемники будут слишком выделяться на фоне этих буколических окрестностей, Вертен. Нет, я считаю, что будет достаточно вас, если вы полагаете, что моя персона нуждается в защите.

Итак, Малер обнаружил своих телохранителей, подумал Вертен. Конечно, то, что когда-то это непременно произойдет, было всего-навсего вопросом времени. Но для него явилось новостью то, что Малер выезжает на лето. Возможно, это было даже к лучшему: в конце концов, что может случиться с ним на лоне природы? Их безымянный враг вряд ли решится нанести удар в такой обстановке, где будет немедленно замечен любой посторонний.

— Господин Вертен? Вы слушаете меня?

Вертен бросил взгляд через плечо в гостиную, где за чтением сосредоточилась Берта, сияние газового света создавало теплый оранжево-желтый ореол вокруг ее лица, губы были плотно сжаты. Он почувствовал внезапный прилив всепоглощающей любви к ней.

— Да.

— Так мы увидим вас за городом?

— Да. Прекрасно.

— Отлично, — заявил Малер, хотя и без особого восторга. — Тогда мы встретимся завтра.

Вертену меньше всего хотелось оставлять Берту в Вене, но кому-то надо было заниматься поисками нового младшего сотрудника для конторы. Берта заверила его, что она сможет проследить за этим, а Гросс со своей стороны был вполне доволен возможностью продолжать свои расследования и опросы в Вене.

Он подозревал, что Гросс втайне чувствовал облегчение от того, что остается один на один с расследованием; однако Вертену ничего не оставалось делать, как только следовать за Малером за город. Конечно, ему не потребуются все шесть недель отдыха композитора. Он надеялся оценить ситуацию, а затем вернуться в Вену при первой же возможности.

Вертен сел в зальцбургский экспресс в четверг с чувством радости, слегка окрашенной некоторым ощущением вины. Он предвкушал грядущий отдых в сельской местности, ибо Вена задыхалась от жары и влажности под подернутым дымкой небом.

Однако с точки зрения погодных условий он столкнулся с полной противоположностью, как только сошел с поезда, прибывшего по узкой одноколейке в Альтаусзее.

Все два последующих дня лил дождь. Мелкий нудный дождик, заставлявший живые изгороди из давно отцветших кустов сирени скорбно свешивать свои ветви подобно плакучим ивам.

Вертен поселился в гостинице «У озера», огромном альпийском строении, увешанном оленьими рогами и с избытком оснащенном непременными принадлежностями местного представления об уюте, такими как вышитые тирольские занавесочки на окнах и стеганые пуховые одеяла толщиной в фут на кроватях; по утрам к кофе подавали булочки домашней выпечки со свежесбитым маслом. Если бы любимый бульварный герой Вертена из его коротких рассказов, граф Иоахим фон Хильдесхайм, взялся описывать эту гостиницу, то он, несомненно, описал бы ее как «агрессивно обворожительную».

Однако же Вертена мало соблазняли как местные красоты, так и дружелюбные владельцы гостиницы, семейство Вульфов. Они были неправдоподобно хороши: дружески настроенные, добродушные, с бьющим через край стремлением угодить и позаботиться о постояльцах. Что ж, иногда вещи действительно таковы, каковыми они кажутся, твердил себе адвокат, и надо только вовсю наслаждаться ими. Вульфы действительно были слишком хороши для того, чтобы быть реальными фигурами: три дочери с белокурыми головками, наряженные в народные альпийские костюмы с вышитыми блузками, корсажами и пышными юбками, обслуживали постояльцев в столовой; их розовые щеки, даже когда Вертен уплетал за обе щеки бифштекс из свежей оленины или гуляш из легких горного козла, служили адвокату постоянным напоминанием о том, что надо бы побольше дышать свежим воздухом и двигаться. Старшие сыновья, равным образом белокурые и голубоглазые, великолепные в своих кожаных штанах и белоснежных рубахах, выполняли роль прислуги в гостинице, принимали постояльцев за стойкой, носили багаж, сопровождали в качестве проводников склонных к приключениям любителей исследовать местность. Госпожа Вульф командовала на кухне, в то время как ее супруг держал в руках бразды правления заведением и играл роль его доброжелательного хозяина.