Вертен поставил тарелки на стол и пошел в прихожую забрать почту. Он просмотрел письма, положил счета и деловые извещения на столик у двери для дальнейшего рассмотрения. На одном конверте не был указан обратный адрес, и потому было труднее отсортировать его. Он забрал письмо в столовую.

Берта приступила к еде раньше его и смущенно взглянула на мужа, когда тот появился в комнате.

— Я умираю от голода. Прости меня. Омлеты — почти единственное, что я могу переносить в эти дни.

Вертен сел за стол и присоединился к ней, положив конверт рядом со своей тарелкой. У него возникло дурное предчувствие, ибо письмо без обратного адреса было чем-то необычным.

— Ты собираешься открыть его или будешь любоваться на него?

Берта очень оживилась после того, как они занимались любовью, заметил муж. И аппетита у нее прибавилось.

— Возможно, нам надо чаще устраивать сиесту.

Но это замечание не смутило ее и не умалило ее прекрасное настроение.

— На обратной стороне есть место, именуемое клапаном, — сказала Берта. — Надо оторвать его.

Вертен поступил, как ему было велено, и извлек из конверта листок бумаги. На ощупь он почувствовал, что бумага была дешевой, грубой и без отделки. Развернув его, адвокат прочитал сообщение, написанное, как казалось, печатными буквами каким-то школьником. В нижней половине письма находилась нотная строка. Адвокат положил послание на стол между собой и женой.

— Странно, — произнесла Берта между двумя глотками.

Вертен быстро просмотрел письмо, затем прочитал второй раз, чтобы вникнуть в содержание как следует.

— Более чем странно, — прокомментировал он. — Просто дико. Если это правда…

— Если это правда, — заявил Гросс, вернувшись в квартиру к вечеру, — то мы столкнулись с делом исторического масштаба.

— Это подтверждается измененным почерком, — заметил Вертен.

— Верно, — подтвердил Гросс. — Автор, будь то мужчина или женщина, потратил время, чтобы исказить свой почерк. Это можно рассматривать двояко: либо у него исключительно уникальный почерк, который может выдать его, либо его почерк известен нам, либо всем, либо кому-то одному.

— Это розыгрыш, — решила Берта. — Кто-то пронюхал о нашем расследовании. И хочет позабавиться на наш счет.

И Гросс, и Вертен промолчали в ответ.

Гросс вновь прочитал письмо:

— А как насчет нотной строки? — спросил Вертен.

— Я не музыкант, — отрезал Гросс, поднимая листок против света в тщетной попытке отыскать водяные знаки, которые могли бы навести хоть на какой-то след.

— Разрешите? — Берта протянула руку, взяла письмо и отправилась в небольшую музыкальную комнату, которую она устроила из пустующей каморки для горничной. Там хватило места только для фортепиано. Она села за клавиатуру, положила письмо перед собой и проиграла ноты сначала один раз, потом второй.

— Что-то знакомое, — протянула она. — Почти как мелодия из позднего квартета Бетховена. Но мне кажется, что это — оригинальная мелодия. Я думаю, что этот отрывок сочинен человеком, написавшим письмо.

— Любопытно, — заметил Гросс.

— Другие композиторы… — размышлял вслух Вертен. — Действительно, у нас была прямо-таки вспышка смертей в последнее время. Штраус в начале этого месяца.

— Брамс два года назад, — добавила Берта.

— А Брукнер скончался за год до этого. — Вертен покачал головой. — Но они все умерли естественной смертью.

— Вот оно, безумие, — пробормотал Гросс. — Что же, нам расследовать смерти всех музыкантов последнего десятилетия? Нелепица.

Но Вертен знал, что его интерес был глубоко и по-настоящему затронут.

В течение следующего дня Гроссом все больше овладевала мысль, что в Вене обитает сумасшедший, который убивает одного за другим выдающихся композиторов века. Все воскресенье он нервно мерил шагами свою комнату, ибо совершенно несвойственный для этого времени года ливень не позволил ему покинуть дом. Берта и Вертен явственно слышали его ритмичную поступь, сводящее с ума топтание, которое наконец выгнало их на дождь с зонтами в руках.

Во время прогулки они ни словом не упомянули таинственное письмо. Вместо этого супруги наслаждались свежими запахами города в дождь, фланируя по Рингштрассе, где платаны осыпали каплями их черные зонты. Несколько неустрашимых ходоков тоже осмелились выйти на улицы, но город, обычно тихий по воскресеньям, сегодня был безлюден совсем.

Когда они возвратились в квартиру, то Гросс уже покинул свою комнату. Одетый поверх брюк в шелковый халат, белую рубашку, галстук и жилет, он удобно расположился в гостиной, развалившись на обитой кожей кушетке подобно паше.

— Где вы были? — напустился он на супружескую пару, когда та появилась в комнате. — Нам настоятельно необходимо поговорить о новом направлении, которое принимает наше расследование. — С этими словами он поднялся с кушетки и начал разгуливать по гостиной.

— Гросс, — начал было Вертен, но тот немедленно прервал его.

— Мне прекрасно знакома эта нотка в вашем голосе, — заявил криминалист, останавливаясь на полушаге. — Вы сейчас попытаетесь вернуть меня на грешную землю. В вас заговорил рассудительный Карл Вертен. Я слишком хорошо изучил эту интонацию.

— Но ведь очевидно, что кто-то обязан вернуть вас к реальной действительности, — согласился Вертен. — Каким образом одно-единственное анонимное письмо смогло так убедить вас?

— Оно говорит о преступлении века.

— Разве для вас важна только слава? — спросил Вертен, пораженный его признанием. — Можно предположить, что вы уже в достаточной степени насладились ею.

— Это не вопрос славы, мой дорогой Вертен. Вы неправильно поняли меня. Нет. Это омерзительность самих преступлений. Лишить мир восторгов такой музыки, и во имя чего? Момент обострения уязвленного самолюбия? Что этот вредитель имеет в виду под «распутством»? Его или их?

— Но, Гросс, несомненно, вы учли только очевидное. Что письмо является фальшивкой как по содержанию, так и по намерению.

— Наверняка, — сказал он, отбрасывая предположение движением руки, как будто отгоняя надоедливую муху. — Конечно, это может быть, как предполагает ваша женушка, простая мистификация. Вероятно, одного из опрошенных в Придворной опере или откуда-нибудь еще привели в смятение ваши вопросы, и он решил немного досадить также и нам этим розыгрышем. Или, возможно, преступником является один из опрошенных, который почувствовал, что расследование подошло слишком близко к тому, чтобы сохранять полное спокойствие. Он пошел на хитрость.

— К тому же всегда возможно существование какого-то неуравновешенного субъекта, — вставила Берта. — Некто, чье чувство собственной значимости укрепляется от подобных выходок. Кто-то, чье место в психиатрической лечебнице.

— Или, возможно, кто-то, кто уже находится в лечебнице, — с нажимом изрек Гросс, как будто предполагал, что это каким-то образом может дойти до Гуго Вольфа. — Да, я учел и такую возможность. В конце концов, я не дурак.

Вертен согласился с его самооценкой. Однако он не верил в объяснение Гросса, движимого якобы только интересом.

— Я и не предполагал, что вы являетесь таким поклонником современной музыки, Гросс. Мне казалось, что границы музыкальных достижений для вас ограничены Гайдном.

Гросс бросил на него исполненный яда взгляд и вновь начал мерить комнату, сцепив руки за спиной. У Вертена был профессор по юриспруденции в Венском университете, который принимал точно такую же позицию при чтении лекций, расхаживая взад и вперед за кафедрой и заставляя доски пола скрипеть, как будто выполняя роль знаков пунктуации в его монотонной лекции.