Перикл не позволял никому наполнять свой кубок, кроме приведенного им с собой раба, который исполнял обязанности с грацией, привлекавшей на него внимание Иона, прелестной Хризиппы и остальных гостей, пораженных красотой юноши, который наливал своему господину и Софоклу, на что поэт отвечал довольной улыбкой.

– Приведенный тобой спутник, о Перикл, – сказал он, – имеет только один недостаток.

– Какой? – спросил Перикл.

– Подавая кубки, слишком торопится, – отвечал поэт. – Было бы приятнее, если бы он двигался медленнее и позволил глядеть на себя.

Юноша покраснел, когда после этих слов Софокла, взгляды всех обратились на него. Софокл улыбнулся смущению юноши и вскричал словами древнего поэта:

– «Как прекрасно сверкает свет Эрота на пурпурных ланитах!» Что скажешь ты на эти слова? Как нравятся тебе пурпурные ланиты?

– Они мне не нравятся, – отвечал юноша, быстро оправившись. – Мне кажется, что поэты в своих стихах хвалят такие вещи, которые в действительности не нашли бы прекрасными. Я думаю, что щеки, разрисованные настоящим пурпуром, были бы отвратительны.

– Как! – вскричал Софокл. – Тебе не нравятся и розовые персты Эос, воспетой Гомером?

– Конечно, нет, – отвечал юный раб. – Если бы мои пальцы были красны, как розаны, то Перикл, мой повелитель, подумал бы, что я выпачкался, и приказал бы мне вымыться.

– О! Если бы все рабы походили на тебя! – вскричал Софокл, тогда как Перикл улыбался тому, что поэт нашел, наконец, себе собеседника.

Много было сказано шуток. Взгляды, разгоряченные Дионисом, сверкали ярче, и маленький шутливый бог любви пробудил в говорящих легкую ревность: Перикл находил, что его друг, Софокл, слишком мало уважает тайну прекрасного раба, а последний, со своей стороны, слишком охотно наполняет кубок поэта. Что касается Аспазии, то ей казалось, что взгляд Хризиппы слишком часто встречается со взглядом Перикла, и что последний слишком долго глядит на роскошно развитые формы подруги Иона. Но скоро дело изменилось: вначале Хризиппа действительно искала взгляда Перикла из чисто женского тщеславия, желая испытать силу своих прелестей над человеком, который некогда был влюблен в нее, но потом она заметила красивого раба, привлекшего на себя взгляды всех, и который вдобавок, как казалось Хризиппе, бросал на нее огненные взгляды, и наконец ему удалось окончательно овладеть вниманием подруги Иона, и в этом случае ему помог Софокл. Вначале Ион не без некоторого неудовольствия наблюдал за обменом взглядов и слов Перикла и Хризиппы, но, в конце концов, с таким же неудовольствием заметил то внимание, которым одарила его подруга чужого юношу, хотя, в свою очередь, мог бы подать своей подруге некоторые причины беспокоиться, так как дал заметить то впечатление, которое развитый ум и красота юноши произвели на него самого.

Были принесены новые кубки, и, когда Софокл снова получил свой из рук прекрасного раба, он внимательно посмотрел на кубок и сказал, обращаясь к рабу:

– Я в первый раз должен пожаловаться, что ты невнимательно исполняешь свои обязанности: в этом вине я вижу маленькую соринку, которую ты позабыл снять.

Юноша, улыбаясь, принял кубок и хотел пальцем снять легкую пушинку, приставшую к краю бокала.

– Такие вещи нельзя снимать пальцами, надо просто подуть, – сказал Софокл.

Говоря это, он пододвинул кубок юноше, который, улыбаясь, наклонился, чтобы исполнить желание поэта и сдуть пушинку. Последний держал кубок таким образом, чтобы голова юноши наклонилась как можно ближе к его, и он чувствовал на себе ароматическое дыхание, к его щеке прикоснулся мягкий локон. Приняв кубок от юноши, Софокл прикоснулся губами к тому самому месту, до которого дотронулось дыхание розовых губок.

Перикл внимательно наблюдал за происходившим.

– Друг Софокл, – сказал он, – я не знал, что ты так мелочен, что делаешь такой важный вопрос из ничтожной пушинки.

– Согласись лучше, – возразил Софокл, улыбаясь с довольным видом, что ты теперь видишь, как ошибался прежде, выставляя меня перед всеми очень плохим стратегом и тактиком. Однако, успокойся, я достиг того, к чему стремился и обещаю тебе, что удовольствуюсь этим проявлением доказательств моих способностей.

Говоря таким образом, Софокл протянул руку другу, которую тот пожал с веселой улыбкой. Легкая тень, пробежавшая между гостями, исчезла, но в наступающих сумерках звон кубков становился все сильнее на омываемой волнами террасе Иона. Пурпурный цвет неба погасал, но все еще сверкал во вновь наполненных бокалах с хиосским вином.

Странная вещь, но красивый и веселый раб Перикла сделался центром всего кружка: каждый желал, чтобы именно он наполнял его кубок, каждый хотел, чтобы на него устремлялся взгляд его сверкающих глаз, желал услышать шутливые слова из его розовых уст. Когда Хризиппа попросила дать ей кубок, проворный раб поспешил подать ей, Хризиппа покраснела перед рабом и никто не удивился этому. Ион этого не одобрял, но тем не менее находил вполне понятным. Таким образом, всеобщее внимание наконец обратилось на переодетую милезианку, и хотя она шутя служила, но, в сущности, царила над всеми.

Наконец Ион, не реже гостей наполнявший свой кубок, обратился к Периклу с просьбой: не продаст ли он ему своего раба.

– Нет, – вскричал Перикл, – я думаю дать ему свободу и хочу сделать это сегодня же, сейчас же! Сегодня он в последний раз надевает это платье, здесь, перед вашими глазами я даю ему свободу.

Все присутствующие с восторгом выслушали это решение, кубки были наполнены в честь освобождения юноши, но один из веселых гостей Иона, сам Перикл, сделался задумчив.

– Знаешь, – улыбаясь говорила Аспазия, возвращаясь с Периклом от Иона, – ты дал мне свободу с такой торжественностью, которая поразила даже тех, которым было не безызвестно, что это шутка.

– Это была не шутка, – возразил Перикл, – я хочу, чтобы ты никогда более не надевала мужского костюма, чтобы ты никогда более не унижала себя.

– Мне любопытно узнать, – возразила Аспазия, – как можешь ты запретить унижаться чужестранке, так называемой гетере из Милета?

– Ты это скоро узнаешь, – отвечал Перикл.

На следующее утро афинский полководец возвратился обратно в Самос и немедленно же отдал флоту приказание приготовиться к возвращению в Афины. Это приказание было принято с восторгом, и на другой же день с веселым пением победители оставили самосскую гавань, чтобы увидеть родину после одиннадцати месяцев отсутствия.

– Я думаю, – сказала Аспазия своему другу в минуту отплытия, – что то печальное настроение, в которое привел тебя в день отъезда из Милета рассказ Артемидора, уже подавлено в Хиосе, не дожидаясь возвращения к аттическим берегам.

– Это потому, – с веселым воодушевлением вскричал Перикл, – что моя душа полна страстного желания скорее увидеть родину.

Первый день путешествия прошел прошел при благоприятном ветре. Для влюбленных это путешествие по морю было блаженством. Они не расставались ни на минуту, любуясь вместе играми дельфинов, сопровождавших корабль.

С наступлением ночи Перикл приказал флоту стать на якорь перед Теносом. Однообразное пение гребцов смолкло, а вместе с ним и плеск весел, луна ярко освещала море. Перикл задумчиво стоял на палубе, тогда как все вокруг него погрузилось в сон, вдруг маленькая ручка проскользнула в его руку.

– О чем мечтаешь ты, так задумчиво глядя на волны? – спросила Аспазия. – Не влекут ли тебя к себе дочери Нерея?

Серебристый звук ее голоса привел в себя мечтателя. Перикл отвечал поцелуем, и при ярком лунном свете им казалось, как во сне, что все окружающее море оживилось, что из глубины его поднимались дочери Нерея на морских животных; тритоны толпились вокруг судна, играя свадебную песню на раковинах; среди них выплывала из морских волн Галатея, над которой, как парус, развевалось пурпурное покрывало.

При первых лучах восхода Перикл и Аспазия вдруг услыхали вдали звуки струн. Они звучали, как игра Орфея, которая по старому преданию, с тех пор как певец был брошен в море менадами, часто слышится мореплавателями. И Периклу и Аспазии казалось, что они слышат звуки лиры Орфея до тех пор, пока они не заметили, что игра раздается с триремы Софокла, проходившей мимо них.