– Хорошо, хорошо, – говорил Перикл, добродушно улыбаясь.

Из всех гостей он один не покорился могуществу Вакха не потому, что меньше пил, а потому, что его натура была так же крепка, как кротка душа. Он говорил с Протагором о политических делах: о перемене народного правления в Афинах, о возрождающихся колониях, о возможности скорого похода… Но Протагор гораздо более глядел на прекрасную милезианку, чем слушал своего собеседника. Наконец, молчаливый Иктинос, разгоряченный вином, поразил всех присутствующих, присоединившись к пению гимна в честь Диониса.

Таким образом шло празднество в доме Гиппоникоса, оживленное дарами Вакха и прелестью милезианки.

По окончании гимна поднялся блестящий Протагор.

– Царица празднества, Аспазия, как вам известно, уступила мне свое место, я пользуюсь этим, чтобы на мгновение присвоить себе ее права и просить вас выпить последний кубок в честь самой Аспазии, как царицы празднества. Она высоко держала скипетр удовольствия и, играя, раздавала развлечения, шутя, одержала победу над суровой мудростью и то с кубком в руках, то с помощью прелести ума, то с помощью Эрота и Харит победоносно боролась против врагов и своим юношеским огнем победила седую голову мудреца, погребенную под цветами. Но тихое опьянение безопасно для благородных греческих умов: оно не давит на голову, а выступает как роса на листьях венков, которыми мы украшаем наши головы. Итак, осушим последний кубок в честь прекрасной и мудрой царицы празднества, Аспазии!

Так говорил Протагор, и все ученые мужи, участвовавшие в празднестве Гиппоникоса, присоединились к его тосту и толпились вокруг Перикла и Аспазии, как сверкающие звезды древней Эллады.

Когда последний кубок был осушен, гости пожали друг другу руки и оставили дом Гиппоникоса уже в наступающем утреннем рассвете.

– Доволен ли ты таким избранием меня царицей празднества? спрашивала Аспазия, оставшись вдвоем с Периклом.

– С сегодняшнего дня я еще более удивляюсь тебе, – сказал Перикл, но не боишься ли ты, что я немного менее люблю тебя?

– Почему? – спросила Аспазия.

– Ты имеешь для каждого нечто, – отвечал он, – но что имеешь ты собственно для Перикла?

– Меня саму, – отвечала милезианка.

Он поцеловал ее в лоб, а она крепко обняла его за шею.

– Я не знаю, – сказал Перикл, прощаясь с нею, – что делать мне: броситься в поле деятельности, расставшись с тобой, или же, предаваясь идиллическому спокойствию, наслаждаться медовым месяцем любви?

– Может быть, случится или то, или другое, или то и другое вместе, отвечала Аспазия.

В это утро милезианка закрыла свои усталые глаза с сознанием, что она снова и еще более приблизилась к цели. Она вспомнила тот день, когда со стыдом должна была бежать из дома Перикла, вспоминая гордую Телезиппу, так дорожившую своим владычеством у домашнего очага; она говорила себе, что ее тайный план близок к осуществлению, что она восторжествует и исполнит свое призвание водрузить знамя свободы и красоты на развалинах старых обычаев и предрассудков.

– Проходя на днях мимо статуи богини Афины на Акрополе, – говорил старый Каллипид в одной из групп в толпе, собравшейся на Пирейском рынке, – я видел, что богиня покрыта целой кучей жуков. Это предвещает мир, сказал я себе, но на следующий день, незадолго до народного собрания, через Пникс перебежала ласка…

– Не предсказывай несчастья, старик, – перебил его голос из толпы.

– Самос станет искать себе других союзников, – возразил старик, – это может вызвать против нас возмущение. Спарта может вмешаться, и возгорится общая эллинская война. Какое нам в сущности дело, самосцы или милезианцы завладеют Приной!

– Мы должны защищать честь Афин, – с жаром вмешался один юноша. Самос и Милет, как принадлежащие к союзу, должны представлять свои споры на решение Афин, как главы союза. Самос отказывается, поэтому Перикл в ярости против самосцев…

– И в своей ярости выпросил у народного собрания себе в помощники мягкого и кроткого Софокла! – смеясь, сказал один голос из толпы.

– Это благодаря «Антигоне»! – снова раздалось несколько голосов.

– Он поступил справедливо – да здравствует Софокл!

– Вы все ничего не знаете, – сказал, подходя, цирюльник Споргилос, которого любопытство привело в гавань, – вы все ровно ничего не знаете в этом деле. Вы не знаете, как устроилась вся эта самосская история, и кто, в сущности, завязал ее…

– Да здравствует Споргилос! – раздались голоса. – Слушайте Споргилоса – он принадлежит к числу тех, которые всегда знают утром, о чем говорили ночью Зевс с Герой.

– Пусть моя ложь обрушится мне на нос! – вскричал Споргилос, – если то, что я теперь скажу, не чистейшая истина. Милезианка Аспазия околдовала Перикла, я отлично это знаю, но, слушайте меня: на следующий день, как сюда прибыло милезианское посольство, я стоял на рынке, глядя, как проходили послы, которые оглядывались вокруг, как люди, желающие нечто спросить. Действительно, один из них подошел ко мне и сказал: «Эй, приятель, не можешь ли ты указать нам жилище молодой милезианки Аспазии?» Эти люди, вероятно, думали, что я не знаю, кто они, но я их узнал бы уже по одним их манерам и дорогим костюмам, если бы не видел их еще раньше. Я отвечал им, как умел, любезно и описал подробно дом милезианки и дорогу к нему, за что они также любезно поблагодарили меня и один за другим двинулись по пути, указанному мною. Начинало уже смеркаться; все они проскользнули в жилище милезианки. Замечайте хорошенько: послы, говорю я вам, втайне вели переговоры с милезианкой, она же сумела возбудить в Перикле негодование против самосцев.

– Вы угадали! – вскричал один из слушателей. – Споргилос действительно знает о чем разговаривает Зевс с Герой. Но смотрите же, вот идет Перикл со своим спутником Софоклом; они без сомнения разговаривают о новых обязанностях последнего.

В самом деле, Перикл и Софокл ходили взад и вперед между колоннами, погруженные в серьезный разговор.

– Ты поразил афинян, – говорил Софокл. В эту минуту Перикла считали способным на все, на что угодно, только не на это. Он казался всем совершенно погруженным в самое мирное занятие: в любовь к прекрасной Аспазии…

– Друг мой, – улыбаясь отвечал Перикл, – можно ли удивляться, что стратегу не дают покоя лавры, приобретенные его друзьями кистью, пером и резцом? Уже давно, признаюсь тебе, чувствовал я себя взволнованным; уже давно испытывал я внутреннее беспокойство, мне казалось, что я один празден среди людей деятельных, и розовые цепи, связывавшие меня, казались мне почти постыдными.

– Как! – возразил Софокл, – разве ты можешь считать себя праздным, когда ты самый деятельный из деятельных, когда все, что делается и созидается, сделалось возможным благодаря тебе!

– Нет, – возразил Перикл, – я не хочу быть только помощником, я хочу действовать сам, и как стратег я могу работать только мечом. Как мог я не увлечься всеобщим стремлением к славе, которым охвачены все меня окружающие?

– И на этот раз ты желаешь разделить свою военную славу со мной? спросил после непродолжительного молчания поэт.

– Да, скорее чем расположение прелестной женщины, – отвечал Перикл, пристально глядя другу в глаза.

Последний молчал несколько мгновений.

– В моей голове, – сказал он наконец, – мелькнул неожиданный свет, и я начинаю понимать истинную причину моего выбора в стратегии.

– Все, что происходит на свете, друг мой, – улыбаясь, отвечал Перикл, – имеет не одну, а сотни причин и кто может сказать – которая главная?

– Не предпочтешь ли ты оставить меня здесь, а взять красавицу с собой в Самос? – спросил поэт.

Перикл снова улыбнулся.

– Успокойся, – сказал он, – мы предпринимаем только маленькое путешествие для нашего развлечения: морскую прогулку на несколько недель, так как нельзя ожидать серьезного сопротивления Самоса могуществу Афин. Самос прекрасный город, который тебе понравится. Мелисс – предводитель самосцев, против которого нам придется бороться, как тебе известно, довольно знаменитый философ, с которым ты, вероятно, с удовольствием познакомишься. Когда мы будем проезжать мимо Хиоса, то посетим твоего собрата, трагического поэта Иона, который живет там.