Но он мог выдержать это — ее, снимающую его штаны. О да, это он мог прекрасно выдержать. Она покончила с молнией и скользнула руками по его обнаженным ягодицам, спуская джинсы и трусы чуть ниже.

Потом она стянула их еще немного ниже, и они соскользнули по его ногам, упав лужицей вокруг ботинок. В Колумбии он сильно похудел, стал по-настоящему костлявым, но понадеялся, что она этого не заметит.

Он надеялся, что она заметит другое — что он мгновенно стал твердым как скала. Это было здорово, действительно здорово. Здорово было ощущать ее руки повсюду, ладони, задирающие футболку, потирающие его грудь, массирующие плечи, ласкающие торс и возвращающиеся к ягодицам, сжимающие их так, словно она старалась показать серьезность своих намерений — да, это были прекрасные ощущения.

Невыразимо прекрасные.

Он качнулся, скользя по ее мягкой, сатиновой коже, и, о чудо из чудес, почувствовал, как паника ослабла. Она так сильно была ему нужна.

Она начала стаскивать пиджак с его плеч, и, прежде, чем он окончательно оказался на полу, Кид потянулся к карману и вытащил полную горсть презервативов, которую захватил, покидая Стил Стрит. Когда пиджак приземлился на пол, а он выскользнул из сапог, она наконец заметила, что он держал в руке.

Его взгляд проследовал от собственного кулака к ее глазам, и внезапный прилив румянца залил его щеки. Такая куча презервативов должна была выглядеть либо чрезвычайно глупо, либо слишком самонадеянно.

— Эмм… ну и сколько у тебя этих штуковин, ковбой? — спросила она. Легкая улыбка заиграла у нее на губах, ее брови изогнулись, а голова чуть склонилась вбок.

Да, он был настоящим ковбоем, отчаявшимся, похотливым ковбоем.

Он взглянул на свой кулак и с удивлением обнаружил, что сам пытается подавить ухмылку.

— Восемь, — ответил но наугад. Окей, это действительно было тупо, но еще глупее было то, что в кармане оставался полон презервативов.

— Восемь, — повторила она, раскрывая его кулак и осторожно доставая оттуда пакетики. Она соорудила небольшую кучку из них на своем платье. — Сомневаюсь, что для начала нам потребуются все восемь. — Короткая улыбка мелькнула на ее губах, когда она провела своим миниатюрным пальчиком по всей длине его плоти.

В кладовке и без того было жарко, но после ее прикосновения градус сильно повысился.

Вероятно, всех восьми не нужно будет и чтобы закончить, мысленно согласился он, чувствуя себя таким дураком и таким адски возбужденным. И ему определенно стало намного лучше. На ней оставалось лишь белое кружевное белье, да сексапильные серебряно-пурпурные сапожки на острых каблуках — и каким-то образом это действовало на него даже сильнее, чем столь желанная нагота. Он вдруг подумал, что она, вероятно, и сама поняла это, что она сделала это намеренно, и осознание этого лишь сильнее постегивало его.

— Ты единственный мужчина, с которым я была близка, Кид, — сказала она, снова посмотрев на него из-под длинных ресниц, пока ее пальчик совершал очередное неспешное путешествие по его плоти. Господи Иисусе. В этом прикосновении, в этом взгляде не было скромности, как не было ее ни в руках, ни в глазах, полных понимания и храбрости — таких прекрасно серых. Она просто отправила его в нокаут. С первой же секунды, как он увидел ее.

И с Трэвисом она не спала. Он испытал унизительное облегчение от ее слов — но понял, что она говорила не только об этом. Она была осторожна, а ему нравилось ее осторожность. Ему это очень нравилось, в основном, из-за нее. Но вскоре он начал задумываться, что это могло значить и для него самого.

— Моя работа, — начал он. — На работе нас все время тыкают и колют, проверяя, и… Господи, Никки…

Сжав ладонь вокруг него, она провела большим пальцем по самому кончику, и, пока он все еще купался в завораживающем удовольствии, она провела рукой вниз, по всей длине, и вернулась обратно.

Боже. Наклонившись вперед, он поцеловал ее в макушку, прижимаясь губами к шелковистому, острому беспорядку, в который превратились ее волосы, и замер, впитывая насыщенную сладость ее ласк. Это было так прекрасно — именно об этом он мечтал теми бесконечными ночами в Колумбии. Без нее ему было так одиноко. Проклятье, ему вообще было одиноко без людей, но он хотел именно ее, именно так — возбуждающую его, разделяющую нечто, имеющее больше отношения к жизни, чем вся та смерть, что окружала его.

Он изнывал от тоски по ней, изнывал от желания почувствовать ее прикосновения.

— Я совершенно здоров, Никки, — поклялся он, и она снова подняла глаза. — Я не был ни с кем задолго до тебя, и ни с кем после. — Его голос был хриплым. У него было такое ощущение, что он выворачивает себе кишки, признаваясь в вещах, которые делали его куда менее крутым парнем, впрочем, он сомневался, что сексуальная крутость стала бы для Никки плюсом. Она-то уж точно не спала со всеми подряд.

Она сохранила себя для кого-то особенного. Она сохранила себя для него, и по выражению ее глаз он понял, что сказал именно то, что она хотела услышать.

Эта милая ленивая улыбка снова скользнула по ее губам… и когда ее рука снова оторвалась от него, на смену ей пришел рот: горячий, влажный, шелковистый… лишающий разума.

Он застонал, откинув голову назад, его бедра подавались вперед в ответ на движения ее языка, совершавшие самое сексуальное анатомическое исследование из всех, что ему довелось пережить. Он наблюдал за ней. Он знал, что она была знакома с самыми интимными аспектами мужских тел — и она воплощала это знание в своей бесконечной нежности, в бесконечной мягкости, каждой лаской выворачивая его наизнанку удовольствием — таким сладким и острым. Ни осталось ни одной клеточки, которая не познала бы ее прикосновений, любви ее губ, языка, пальцев и рук, изучающих, дарящих наслаждение, потирающих его изысканными, неожиданными движениями, об удовольствии от которых он даже не догадывался.

Когда она наконец подняла голову, он прижался губами к ее рту и утонул в ее аромате, соединяясь с ней, погружая язык в глубину ее рта — снова, и снова, и снова, вкладывая столько сил, что она становилась жизненно необходима ему также, как и следующий вздох.

Он окончательно избавился от ботинок и отшвырнул прочь джинсы. Прервав поцелуй, стащил футболку через голову.

— Двигай назад, — сказал он, помогая ей устроиться на столе чуть дальше и залезая следом. В нем вдруг забилась страшная настойчивость. В конце концов они оказались в жарком темном местечке под одеждой, обнаженные, сплетенные друг с другом. Ее нижнее белье исчезло, а его рука спустилась к ее бедрам, лаская и соблазняя ее, и его самого, пока она целовались, дышали и снова целовались.

Все женщины были мягкими, но он никогда в жизни не испытывал ничего похожего на эти поцелуи, на эти прикосновения. Он точно знал причину: он был влюблен так, как никогда и не надеялся влюбиться. Он не знал, что найдется девушка, способная изменить его представления о себе. Что эта девушка вытолкнет его за известные ему пределы, как сделала Никки. С камерой и кисточкой в руках она превращалась в гения, к ногам которого сегодня упала целая галерея людей — а она занималась любовью в кладовке. С ним.

Он действовал так медленно, как только мог, что, правда, было не особо медленно, потому что он лишь хотел быть внутри нее, так глубоко, как это было возможно, так надолго, насколько это было возможно. Боже, она была сладкой и маленькой — и да, ему нужен был презерватив размера «магнум», но от этого становилось только лучше.

— Ты в порядке? — тихо спросил он, стараясь быть осторожным, шепча слова в ее щеку между поцелуями.

— Ммммм, — послышалось в ответ, когда она попыталась подставить губы под поцелуй. Он чувствовал ее сапожки на своих бедрах, скользившие к его ягодицам, пока она внутри сжималась вокруг него, стараясь, как и он, быть еще ближе.

Но потом, в какой-то момент ей это удалось: слегка подвинувшись и изменив угол проникновения, она за секунду спалила кладовку дотла.