Он не мог винить ее. Умная девушка убежала бы от него так далеко, как только смогла бы. Он был надломлен. Он понимал это и не был уверен, как долго еще сможет скрывать это — а чем дольше они стояли там, тем тяжелее билось его сердце. Что если он все испортил? Господи Иисусе, он даже не был уверен, что сможет самостоятельно вернуться на Стил Стрит. Ему нужна была помощь. Ему нужно было что-то, и он хотел, чтобы этим стала она.

Твою мать. Он не слишком хорошо все это распланировал. Его отец был в таком жутком состоянии, что он просто не мог остаться дома, но он мог пойти к Супермену. Дилан взял курс на Вашингтон, а Куин, проклятье. Куин только что поехал обратно в то единственное место, где Кид сегодня не смог находиться, но Хокинс был поблизости — где-то. Черт, при крайней необходимости сгодилась бы и Скитер. Немного сумасшедшая, но надежная — совершенно точно одна из своих. В некоторых ситуациях Скитер разбиралась даже лучше, чем он сам.

Но он хотел Никки. Боже, как он хотел ее.

Она спокойно окинула его взглядом, серые глаза задержались на его лице, словно оценивая. Это лишал его последних сил. Сегодня он точно не выглядел как человек, с которым стоило бы попытать счастья.

— Пошли, — сказала она, полностью ошеломив его.

Взяв его за руку, она провела его через галерею к двери, расположенной на дальней стене. Когда они вошли, она развернулась и закрыла ее на замок.

— Мы можем спрятаться здесь на пару минут, — сказала она. Он услышал щелчок выключателя, но ничего не произошло. — О, света нет, извини. Думаю, это кабинет, а может, кладовка. Какая-то она маленькая, правда? — Кажется, она нервничала.

Страшно нервничала.

Его ночное зрение было отлично развито, а окно, выходившее в переулок, давала достаточно уличного света, чтобы он прекрасно видел.

Возможно, небольшой кабинет, мысленно согласился он, или кладовка. Около одной стены лежала целая куча произведений искусства, в угол был задвинут офисный стул, около двери стояла вешалка от шкафа, на которой весела какая-то одежда, а под ней — письменный стол.

Его руку она так и не отпустила и, повернувшись, оказалась практически в его объятиях. В таком положении она выглядела очень неуверенной.

— Кид, я…

Подняв руку, он приложи палец к ее губам. Он не хотел говорить, ни о чем. Разговоры ни к чему не приведут. Ему нужен был ее рот, ее тело. Ему нежна была она, совсем близко, до тех пор, пока он не сможет думать.

Именно этого он и хотел — не думать. Он очертил пальцем ее скулу, потом прошелся по носу. Очередная ухмылка скривила уголок его рта.

Он «разрисовывал» ее той ночью чистой кистью, проводя тонкими мягкими щетинками по ее коже, восхищаясь своей способностью к самоконтролю, которого той ночью почти не оставалось.

Но она знала, чего он хотел. По большей части он был честен.

Он снова потер пальцем ее губы и почувствовал, что дышать стало сложнее. Он сказал ей, что хочет поцелуя. Она знала.

Он наклонился к ней, уговаривая себя не торопиться, не давить на нее слишком сильно, не действовать слишком быстро, не поглотить ее. Он был в два раза больше ее, и хотел заниматься с ней любовью, а не раздавить ее.

Он почувствовал скольжение ее языка, первое интимное прикосновение, и поднял вторую руку, чтобы обхватить ее лицо, понимая, что никогда в жизни не был так счастлив и жалок за всю свою жизнь. Это лишало его последних сил, но он знал, что хотел именно этого, жаждал именно этого — ее рта, горячего и сладкого под его губами.

Он раскрыл рот шире, требуя большего, и она подчинилась ему, сильнее прижимаясь к его телу. Его омыло желанной волной удовольствия — чувством самым чистым из тех, что сопровождали его многие дни, и он позволил себе упасть, свалиться с самого края земли. Ее язык был мягким и нежным, а ощущение его во рту походило на чудо.

Боже, она была так прекрасна. Он прижался к ней сильнее, потерся об нее.

— Никки, — прошептал он, целуя ее губы, щеки, ресницы. Все в ней было таким нежным, так вкусно пахло. Она была всем, в чем он нуждался: ее руки, скользившие вверх по рубашке, ее дыхание, мягко касавшееся его кожи.

Медленней, приказал он себе, поднимая ее платье над бедрами — довольно короткое путешествие, учитывая, что она остановила его, накрыв руки своими.

Хорошо. Он просто хотел прикасаться к ней. Он просто хотел свободно дышать, не чувствуя боли в груди, а поцелуи помогали. Он опустил еще один барьер, раскрылся немного сильнее, просто чтобы впустить ее, чтобы подобраться ближе к ее теплу.

Взяв за талию, он посадил Никки на письменный стол и встал между ее ног, стремясь туда, где ему так нужно было оказаться. Все в ней возбуждало его, и осознание этого приносило громадное облегчение. Он не был уверен, что будет способен на это физически. Все было настолько плохо.

Все.

Так чертовски паршиво.

Он притянул ее ближе, борясь с небольшим приступом паники.

Она была теплой и щедрой — вот, о чем ему стоило думать. Не о Джей Ти.

Еще одна волна паники проникла в вены, и он сжал ее сильнее, поцеловал жестче — слишком жестко. По слабому звуку боли, рожденному в глубине ее горла, он мог точно сказать, когда именно слишком жестко сработал языком. Она попыталась оттолкнуть его, и на секунду, на одну короткую секунду, он задумался: отпустит ли он ее? Его замкнуло на ней, словно самонаводящуюся ракету на цели, и, да поможет ему Бог, он хотел лишь большего. Он не хотел отступать. В мыслях мелькнуло: если он продолжит, просто продолжит давить на нее, сопротивление ослабнет, она сдастся и позволит ему сделать желаемое.

О, черт. Он разорвал поцелуй и замер на месте, придя в ужас от своей последней мысли. Он прижался лбом к ее лбу, сердце бешено колотилось. Дерьмо. Он сжимал ее слишком сильно, и поняв это, мгновенно ослабил хватку — но отпустить ее не смог. Не смог. Господи Иисусе, он просто больной. Его карман был битком набит презервативами, у него была эрекция и полноценный приступ паники, из-за которого сердечный ритм опасно зашкаливал. Он быстро катился по наклонной черт знает куда, и если отпустит ее, случится что-то ужасное. Что именно, он не знал. Просто знал, что это будет ужасно — это было настолько иррационально, что он начал опасаться, что уже слишком поздно.

Никки слышала, как колотиться его сердце, слышала его сбившееся дыхание, и все это до ужаса напугало ее. С ним что-то было не так. Его лицо раскраснелось в галерее, улыбка была слабой — жалкий изгиб губ, но, Боже, он был таким красивым, а его рот, его рот… именно по его рту она так скучала, именно его она хотела с тех пор, как он уехал, хотела до тех пор, пока его поцелуй не стал слишком яростным.

Его тело под ее ладонями походило на закаленную сталь — твердое как скала. В нем не осталось ни грамма мягкости, никакого защитного слоя. Он был сточен до костей и сухожилий, и все это было устрашающе сосредоточено на ней.

— Кид? — она прошептала его имя, испугавшись, что он сломается прямо сейчас, у нее на руках. Так сильно он напрягся.

Он попытался стянуть с нее одежду едва ли через пять минут после того, как снова объявился в ее жизни, из которой так быстро ушел когда-то, и она понятия не имела что ей обо всем этом думать. Она хотела целовать его. У нее было такое ощущение, что она могла целовать его вечно, но она не знала, чего хочет после этого — но была уверена, что должна иметь гордость и не позволять ему раздевать себя догола в кладовке.

А может, и нет.

Он был на грани срыва — и причины этому были ей хорошо известны.

— Кид? — снова прошептала она. Он был настолько неподвижен, что она не смогла этого вынести.

Повернувшись, она снова поцеловала его мягким прикосновением губ к щеке. Он не ответил, просто стоял там, склонив голову и закрыв глаза. Паническая дрожь прокатилась по сознанию и внезапно она поняла, что не посмеет потерять его, потерять его таким образом. Она помнила, как чувствовала себя во время занятий любовью с ним: желанной. Он был так нежен, так осторожен.