— Значит, на Стил Стрит, живете, да? — спросил коп, забирая бумажник и направляя луч маленького фонарика на водительские права.

— Да, сэр. — Она залила слезами всю его спину, тихо выплакивая накопившееся на душе, увлажняя рубашку и добавляя новые пятна к тем, что образовались спереди во время первого приступа пьяного рева. Проклятье.

— Не самая безопасная часть города, — сказал коп.

— Да, сэр. — Он понимал, что делает этот парень: проверяет его, берет на мушку. Не было закона, запрещающего носить на плечах плачущих женщин. Просто ситуация была достаточно странной, чтобы приглядеться к ней внимательнее — и чем пристальнее становился взгляд копа, тем сильнее он жалел, что не свалил из страны.

— Тебе не ст-стоило ц-целовать меня, — промямлила она, снова икая. — Пожалуйста, о-о, пожалуйста, не целуй меня больше… ты просто не понимаешь…

Какого черта она несет теперь?

Брови копа подняли на полдюйма вверх, его взгляд говорил о том, что он тоже не возражал бы получить ответ на этот вопрос.

— Я не могу этого вынести. Клянусь, не могу. Не могу, когда ты целуешь меня так. Никто другой никогда, никогда, никогда… так как ты… и я не могу. Просто не могу. О, Кристиан.

Господи Иисусе. Смутить Хокинса было не так уж легко, но ей это почти удалось.

— Кристиан… хм… Хокинс? Так? — Коп, едва сдержав улыбку, перевернул бумажник, чтобы посмотреть удостоверение министерства обороны.

— Да. — Вот теперь он на самом деле пожалел, что не свалил из страны.

— Ну, спасибо, мистер Хокинс, — спустя пару секунд сказал коп, протягивая бумажник обратно и даже не пытаясь скрыть ухмылку, растянувшуюся на лице. — Приятной вам ночи.

— Вам тоже, офицер. — Он махнул рукой на прощание вслед уходящему мужчине, потом тихо чертыхнулся и преодолел последнюю пару шагов до «Тусси». Дверь галереи была большой и старой, и, прикинув в уме, он решил, что на взлом понадобиться секунд десять.

— Неудачная… такая неудачная… неудачная, неудачная, неудачная, — заговорила она, возвращаясь в режим заевшей пластинки.

Подергав ручку, он почувствовал, как она потянула его за рубашку, низ которой вырвался из-под ремня.

— Неудачная, неудачная, неудачная, неудачная…

Он слегка встряхнул ее, чтобы привести в чувство, и вставил в замок первую отмычку.

— Н-неудача, — простонала она, икнув, окончательно вытащив рубашку из его брюк.

Ткань мгновенно натянулась на пуговицах. Он почувствовал, как она смяла ее в руках, как она поворачивала голову из стороны в сторону вытирая глаза, щеки и, судя по звукам, свой нос.

С ним случались вещи и похуже, намного хуже, но, господи, может он хоть минуту сегодня передохнуть?

— Так ты на самом деле… на самом-самом деле звал меня все эти годы? — спросила она. — Неудачей?

— Иногда, — признал он, вставляя вторую отмычку поверх первой. Замок поддался, и он повернул ручку.

Внутри галереи не горело ни огонька, но Хокинс не намеревался включать свет. Уличных фонарей хватало, чтобы избежать столкновения с каким-нибудь предметом внутри. Он закрыл и запер дверь позади них и остановился, позволил глазам привыкнуть к темноте. Галерея была забита картинами и скульптурой. Потолка между первым и вторым этажом не было — сверху периметр обхватывал балкон с узким мостиком, перекинутым с одной стороны на другую. Несколько огромных картин свисало с потолка, некоторые из них были обернуты тканью. Похожие по размеру, изображавшие мужчин, как ему показалось, или, может, ангелов, висели на стенах. Их было огромное количество, мощных картин, полных движения, динамичных даже при скудном освещении и очевидно выполненных одним и тем же мастером — казалось, на большей части был изображен один и тот же мужчина. Он полагал, что это Никки МакКинни и Трэвис Мировой Жеребец, как прозвал его Кид.

Кид влюбился в девчонку, влюбился сильно. Хокинс помнил ее совсем маленькой: ей было лет шесть, когда диких парней со Стил Стрит накрыли и отправили на рабочую программу по раскопкам костей динозавров. По словам Кида, она превратилась в поразительную женщину. Взглянув на картины, Хокинс не мог не согласиться.

Позади него Кэт тяжело вздохнула.

— Сп-спасибо тебе, — осторожно сказала она, стараясь придать голосу больше официоза. — Спасибо, что доставил меня домой… Спасибо. Я думаю-думаю дальше я справлюсь сама.

— Подумай хорошенько, детка, — сказал он, оглядываясь в поисках лифта или лестницы, ведущей в ее квартиру. «Ее и Алекса Чэнга», — поправился он. Впрочем, он по-прежнему был уверен, что секретарь не был ее бойфрендом — только не после их поцелуя. В нем сквозило такое отчаяние, словно ее не целовали уже очень-очень давно — хотя об этом он тоже совсем не хотел думать.

Он наконец приметил лифт и лестницу у задней стены галереи, и направился в нужном направлении.

— На каком этаже твоя квартира?

— На пятом. Да, опре-переде-деленно на пятом.

Лифт, решил он, почувствовав, как она начала тянуть за футболку, надетую под рубашкой.

— Хмммм, — вопросительно промычала она, словно только что обнаружила что-то интересное.

Хмммм, проклятье.

— Катя, — предупредил он, схватив свободной рукой ее пальцы и отдирая их от ткани.

— Ты знаешь, как это называется? — спросила она, под принуждением отпуская футболку и скользя руками по мощным мышцам его бедра к паху.

— Беспредел, — ответил он, поморщившись, пытаясь поймать ее руку, пока та не зашла слишком далеко.

— Я жила в Париже.

— Ты уже говорила. — Он отпустил ее, чтобы быстро засунуть футболку назад в брюки. Но она мгновенно вытащила ее обратно.

— Я и в Нью-Йорке жила.

— Ладно. Кончай, солнышко. — Он снова попытался поймать ее за руку, но на этот раз не смог. Его футболка окончательно высвободилась, и он тихо выругался.

— Я и в Лос-Анджелесе пожила, но никогда ничего подобного не видела. — Она провела ладонью по его пояснице, пересекая татуировку, а он был в состоянии думать лишь об одном: если она засунет руки чуть поглубже, он за последствия отвечать не сможет.

— Это потому что меня тогда не было в Париже, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. — Они добрались до лифта, и он нажал кнопку вызова.

— Ты не говорил мне, где сделал ее… где она сделана, где она была сделана.

— Нет. — Он не говорил. Это произошло жарким ленивым летом в Нью-Мексико. Женщина, с которой он там оказался, была на десять лет старше его, — художница, для которой он стал излюбленным полотнищем во время их короткой и чрезвычайно познавательной интрижки.

Старая коробка лифта наконец со стоном остановилась. Как раз в тот момент, когда Хокинс потянулся к ручке двери, чтобы откатить ее в сторону, она сделала это — скользнула рукой в его штаны, под исподнее, вниз по бедру.

Твою мать. Он понимал, что она делает: следует линиям его татуировки, — но это лишь приведет ее в то место, куда ей двигаться точно не стоит, и навлечет на них кучу неприятностей.

— Кэт, прекрати сейчас же. — Он схватил ее за руку, но в ответ она лишь захихикала — что было определенно лучше слез. — Ладно, детка. Вечеринка закончена. Пошли. — И тогда он задумался: когда в последний раз он пытался заставить женщину вынуть руку из его штанов? Никогда, наверное.

Пытаясь одновременно управиться с ней и с дверью лифта, молясь, чтобы она снова не начала плакать, Хокинс умудрился снять ее с плеча прежде, чем она либо причинила бы ему какой-то ущерб, либо возбудила его так сильно, что он перестал бы задаваться вопросом, умно или нет заниматься с ней любовью.

Мысль даже не успела до конца сформироваться в его голове, как он застыл. Когда это он перестал «заниматься сексом» с ней и начал «заниматься любовью»?

Господи Иисусе. Он просто не мог быть таким дураком.

— Не целуй меня, Кристиан, — взмолилась она, снова привалившись к нему и оказывая чрезмерно возбуждающее давление на все его тело: «от носа до кормы».

Против воли и наперекор каждой капельке здравого смысла он посмотрел вниз — на ее губы.