Нуну протер стекла бинокля подолом заношенной клетчатой рубашки и снова навел бинокль на женщину. Видимо, она только что вышла из ванной, на ней был короткий купальный халат, расходящийся на бедрах и груди, а на голове — тюрбан из полотенца. Нуну облизал губы и еще раз подкрутил колесико.

Женщина подошла к самому окну и сняла полотенце. Длинные черные пряди, мокрые и спутанные, упали ей на лицо. Женщина тряхнула головой, отбрасывая волосы назад, и взялась за пояс халата. Нуну заерзал на стуле и с силой прижал бинокль к глазам.

Женщина поселилась в доме напротив полгода назад, и с тех пор Нуну пытается за ней следить. Он поставил у окна самый удобный стул — большой, широкий, с мягким малиновым сиденьем, выпросил у меня мой старый театральный бинокль и завел дневник наблюдений — разграфил толстую тетрадь в клеточку, когда-то дона Санча записывала туда рецепты, но оставила чистыми больше половины листов.

Нуну ужо выяснил, в котором часу женщина встает, когда ложится, сколько платит за газ и воду и как часто стирает постельное белье. Но ни разу, ни разу ему не удалось увидеть ее саму.

Купальный халат упал на пол. Нуну смотрит не моргая и даже дышать, кажется, перестал. Женщина стоит у окна, необъятная, как крепость, и такая же неподвижная, и глядит прямо перед собой. Вдруг ее лицо начинает подрагивать, как будто идет рябью, и женщина улыбается Нуну странной неживой улыбкой. Нуну нерешительно улыбается в ответ и машет рукой.

Женщина опускает жалюзи, задергивает занавески и, тяжело ступая, подходит к большому, до пола, зеркалу. В этот раз мне повезло с костюмом, думает она, проводя ладонями по безбрежной груди и необъятному животу. Просто повезло, и всё. Отлично сидит, нигде не жмет, не то что в прошлом году. Она поворачивается к зеркалу правым боком, потом левым. Абсолютно безупречный костюм. И человечку явно понравился. Женщина снова смотрит в зеркало и внезапно начинает смеяться странным ухающим смехом. Человечек. Вот он удивится!..

Он пришел после полудня. Вызвонил меня в домофон, назвал мое имя, кашлял и морщился в загаженном подъезде, пока я рассматривал его через глазок. Вошел внутрь, тщательно вытер стоптанные остроносые сапоги о коврик, сел на галошницу в прихожей. Прикрыл глаза. Коричневый плащ разошелся на коленях, открывая залатанные штаны. Поля шляпы сломались о настенное зеркало за спиной. Пальцы застыли на отполированном яблоневом суку. В бороде запутались лепестки шиповника. Какой шиповник в октябре?

— Одно желание, — проговорил он глухо.

— Какое желание? — не понял я. — Кто вы?

— Одно, — пальцы чуть дрогнули. — Только одно и для себя. У меня мало времени.

— Подожди те! Я начал волноваться. — О чем вы говорите?

— Одно желание, — повторил гость.

— Любое? — Мне было смешно и страшно одновременно.

— Желание! — повторил он громче. Пальцы скользнули по дереву.

— Вы ко всем приходите? — растерялся я.

— Ко всем. — Он приготовился встать.

— Так почему же… — Я неопределенно повел головой в сторону подъезда, обернулся к окну, пожал плечами.

— Не все слышат звонок. — Он по-прежнему не смотрел на меня. — Не все открывают. Не все видят.

— Подождите! — Я начал лихорадочно соображать.

— Никакой платы! — Он сделал ударение на слове «никакой». — Одно желание!

— Но… — В голове замелькали дети, жена, мама, соседка с больным ребенком.

— Только для себя! — поднялся гость.

— Кто вы?

— Одно желание!

— Вы все можете? — спросил я. — Тогда определите сами, чего я хочу.

У него были желтые глаза. Как у тигра. Он посмотрел на меня, кивнул и ушел. И ничего не изменилось. Ни тогда. Ни через год. Ни теперь. Но я о нем помню.

Марина похожа на восточную принцессу, Макс похож на кавказского князя, у обоих высокие скулы, горбатые носы и черные глаза.

Когда Марина покупает себе одежду, она выбирает льняные брюки, футболки с принтами, длинные свитера и удобные ботинки.

Если одежду ей покупает Макс, дело плохо. Марина ненавидит все эти бретельки, ленточки, кружева, юбки до колена, каблуки, шали… Но Макс художник, ему видней. Макс любит ее, ему видней.

Она едет в метро, и какой-то бородатый тип не отрываясь глядит на ее голые бронзовые коленки. Бородатый тип выходит за ней на «Академической», и уже приближается, и уже открывает рот, но Марина выдергивает из сумочки телефон и громко говорит в пустую, молчащую трубку: «Да, милый?»

Макс не покупает себе одежду, доверившись Марине полностью. У него есть белая куртка, на которой стоило бы крупно написать «Не прислоняться!», вельветовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, шелковые рубашки и крупные серебряные запонки. Будь его воля, Макс обошелся бы джинсами и парой свитеров, но Марине нравится выбирать ему одежду — что ж, пускай…

Макс пьет много кофе, изредка курит трубку. Марина не курит и любит зеленый чай с жасмином.

Марина спит в кровати, в маленькой, узкой, почти детской кроватке, головой к шкафу, ногами к батарее. Макс — на разобранном диване. В одной постели они не засыпали ни разу.

У Марины есть Игорь, крепкий веселый дядька, рыбак и охотник. Он старше на пятнадцать лет. С ним хорошо. Он весь — сплошное противоречие, Марине это нравится. Такой огромный, неуклюжий, с толстой шеей, ладони-лопаты — и вдруг такой нежный и осторожный. Такой простой весельчак, такой нарочно бесхитростный — и вдруг читает ей вслух стихи на французском. Пока качается лодка в мокрых осенних камышах, пока держит за руку покусанную комарами и промерзшую насквозь Марину, пока окунек с проколотой губой мечется внизу, дергает поплавок, а о поплавке давно забыли…

И дома у Игоря хорошо. Только и остается — не расплакаться, когда он говорит: «Вот сюда можно поставить твой компьютер, тут сделаем шведскую стенку, и стеллаж я куплю, и обязательно отдадим тебя в автошколу».

У Макса есть Ира, которая ходит на йогу, и Лиза, которой всего шестнадцать. То есть они — есть, а ничего серьезного у Макса с ними нет. Но Марина злится. Особенно из-за той, которой шестнадцать. Она очень хорошая девочка. Очень умная и добрая. Ее можно — нужно — крепко и сильно любить. И если вдруг… кто же тогда будет любить Марину?

— Я выйду замуж, — говорит она, и горло ее сжато злой обидой, — вот выйду замуж, и уеду насовсем, и даже в гости не приду, что ты тогда будешь делать?

У Макса становится совсем никакое, потерянное лицо. Он молчит.

— Я не буду ничего делать, — говорит он потом, вечером. — И делать не буду, и вообще… не буду. Без тебя.

Марина плачет, потому что это правда. А потом плачет еще сильнее, потому что Макс не подходит и не гладит ее по голове, чтобы успокоилась. А потом засыпает и ничего не видит во сне.

У Марины тетрадь в черной обложке, у Макса файл без пароля; меняться дневниками — это даже больше, чем спать в одной постели.

Марина читает у Макса, что нет времени тяжелее позднего ноября, что Лиза, которой шестнадцать, связалась с какими-то американскими харизматиками, что был такой поэт — Борис Рыжий. Не находит ни слова о себе. Плачет.

Макс читает у Марины, что Игорь взял путевку на двоих под Астрахань; что с какой-то (каким-то?) Женей они ночью напились и смотрели «Синий бархат» (это когда приехала в пять утра на такси, сломала каблук в подъезде, выхлебала литр минералки и сидела на кухне, пока не рассвело). Что хочется к теплому морю. Не находит ни слова о себе. Уходит курить на балкон, на улице минус десять и темно.