Сербин, внимательно изучив местность, расставил засадные группы, рассчитывая основной удар нанести из развалин. На прямую наводку поставили две пушки и шесть пулеметов, выделив по два пулемета в каждую засадную группу. Все огневые точки тщательно замаскировали, едва закончив все приготовления до наступления темноты. Далеко вперед Сербин выслал разведдозоры, которые должны были своевременно обнаружить приближение банды и передать эти сведения в штаб операции.

                  Но все произошло совсем не так, как планировалось….

                  Курбан – Бей, сознавая, что если красные успели выйти ему наперерез, то единственно возможным местом для засады будет колодец у старой крепости, отправил через пустыню к колодцу часть своего отряда в двести сабель. Остальные, растекаясь двумя рукавами, пошли в обход крепости, чтобы к утру выйти красным в тыл. Сам он с отрядом телохранителей пошел позади основного отряда….

                  Обнаружив движение большого отряда басмачей к колодцу, посыльные доставили эту весть Сербину. Тотчас же по цепочке донесение довели до каждой засадной группы.

                  На рассвете отряд басмачей появился в поле зрения, и опытный глаз Сербина сразу определил, что перед позициями полка не весь отряд, а только его часть. Чертыхнувшись про себя, он тут же отдал приказание резервной роте полка развернуться и выдвинуться в тылы полка, где не было никаких укрытий, кроме разрушенных временем невысоких дувалов. Туда же он приказал перебросить три пулемета, расставив их так, чтобы перекрыть огнем три возможных  направления подхода басмачей.

                  На подходе к колодцу басмачи не пошли слитной группой, а стали на ходу разворачиваться в лаву, как будто знали, что здесь их ожидает засада. Каждая из засадных групп теперь оставалась один на один с лавой вражеской конницы.

                  Застучали пулеметы. Завязался бой. Конница басмачей прошла сквозь линию засад, как нож сквозь масло, и лишь огонь орудий охладил пыл наступающих. Но почти сразу же заработали пулеметы резервной роты, расстреливая неожиданно появившихся с трех сторон басмачей. Но их было много, слишком много, и лошади быстро несли их к развалинам. Сербин, подбежав к позициям роты, понял, что основные силы басмачей сосредоточены на этом направлении, но менять дислокацию полка было уже поздно. Он понял и то, что лазутчики ошиблись в численности банды – она составляла явно больше полутора тысяч сабель, вместо пятисот, как сообщили добровольные помощники из местных. Он мгновенно принял решение и побежал к коновязи, укрытой в огромном зале бывшей крепости.

                 - На конь, хлопцы, на конь! - закричал он на бегу, с ходу запрыгивая на круп Орлика. Кавалеристы, забрасывая за спину карабины, устремились к лошадям. Увидев, что две роты бойцов уже в седлах, он вырвал саблю из ножен и направил Орлика к большой арке, выходившей в сторону движения левого фланга вражеской конницы.

                 Вырвавшись с волчьим воем из широкого прохода арки на оперативный простор, бойцы, многие из которых прошли весь свой боевой путь еще в составе «Летучей» сотни, сразу же врубились в ряды басмачей. Сербин скакал впереди своих бойцов, раздавая удары направо и налево. Его сабля со свистом рассекала воздух, сокрушая одного противника за другим. Вскоре движение банды было остановлено, разбиваясь на отдельные стычки. Несмотря на огромное численное превосходство, басмачи сразу поняли, что имеют дело с настоящими казаками, для которых рубка - дело настолько же привычное, насколько привычное для мужчин, ставших по воле бея басмачами, приготовление плова. Неся большие потери, басмачи стали постепенно отходить в пустыню и, в конце концов, не выдержав казачьего натиска, стали разворачивать коней и уходить, спасая свои жизни.

                Догоняя и вырубая отстающих, кавалеристы ушли на полверсты от крепости, и только жесткий окрик Сербина заставил их прекратить преследование.

                Нужно было возвращаться к крепости и выручать попавших в беду бойцов засадных групп. Бойцы перешли на шаг, давая коням возможность восстановить дыхание и не запалиться от бешеной скачки.

                Вслушиваясь в звуки боя, долетающие из крепости, Сербин привстал в стременах и вдруг увидел басмача, который, укрывшись за крупом убитого коня, целился в него из карабина. Видимо, увидел его и Орлик – этот конь – умница. Он неожиданно поднялся на дыбы, и в тот же миг прозвучал выстрел. Сербин всем своим телом ощутил удар пули, попавшей в грудь коня, а предназначавшейся ему. Орлик стал валиться на бок, и Сербин, соскочив с него, побежал к басмачу, на ходу стреляя из револьвера, и видя, как каждая его пуля попадает тому в голову, разбивая ее на части.

                На ставших враз ватными, ногах он медленно подошел к Орлику и опустился на колени, приподнимая его сухую породистую голову. Но конь был уже мертв, и его широко распахнутые в небо глаза уже не видели хозяина, с которым бок о бок он прожил почти пятнадцать лет своей нелегкой жизни боевого коня…

                Впервые в жизни Путник заплакал: две скупые мужские слезы выкатились из его глаз и упали на морду верного друга и соратника….

                - Ну, вот и кончилась твоя казацкая жизнь… - тихо произнес Путник. – Ох, и показаковали мы с тобою, брат мой Орлик! И где только не носила нас военная судьба, в какие дали не забрасывала… И вот нет тебя боле со мной… Погиб ты, меня от верной смерти спасая… Не знаю, братику, можно ли того желать коню, но ты ж мне братом был! Потому говорю, как думаю: упокой Господи душу раба твоего Орлика – достойного воина Христова. Да не осуди меня, Господи, что слова такие про коня молвил, ибо был он воином и погиб как воин…

                 Путник тяжело поднялся с колен, оглядывая картину боя.

                Залпы батареи накрыли ставку  Курбан-Бея с его верными нукерами, разметав и перемешав в кучу людские и конские останки. Передовой отряд басмачей был уничтожен полностью, лишь нескольким всадникам удалось уйти в пустыню. 

                Басмачи, атаковавшие тыл полка также были рассеяны и отошли, понеся тяжелые потери. Но отошли они не далеко, укрывшись за барханами. Разгоряченные боем, они решали, что делать дальше, внимательно слушая оставшегося в живых племянника Курбан – Бея, Адиль – Солтана, который предлагал идти на соединение с отрядом, ушедшим на Ургенч.

                 Горячая кровь бурлила в жилах, и некоторые моджахеды предлагали повторить атаку. Но Адиль - Солтан был опытным воином, он уже шесть лет ходил через границу, и понимал, что наличие у русских орудий приведет к новым, еще более жестоким потерям. Поэтому он категорически отверг это предложение и, обращаясь к лучшему стрелку – Назару, сказал:

                - Ну-ка, выскочи на бархан. Посмотрим, будут русские стрелять или нет.

                Назар сдернул с плеча винтовку и, передернув затвор, одним махом вылетел на верхушку бархана. Некоторое время он стоял, разглядывая поле боя, и вдруг приложил винтовку к плечу и выстрелил.

                - Ты что сделал, ишак? – заорал Адиль. – Они же теперь не выпустят нас!

                Медленно спускаясь с бархана, Назар растянул в улыбке щербатый рот:

                - Выпустят,  башлык[4], выпустят… Я их командира убил, который на арабском скакуне был, нас рубил. Куда они теперь без него?

                - Ладно, уходим! – крикнул Адиль и хлестнул коня ногайкой.

                Леонид повернулся лицом к барханам, за которыми скрылись басмачи. Его душу рвала мысль о том, чтобы немедленно начать изматывающее преследование банды, чтобы в коротких стычках уничтожить ее полностью, вырубая басмачей, отставших в пути, и делая наскоки на стоянках.  Так пластуны поступали с отрядами германской кавалерии, уничтожая их полностью – до последнего всадника.