Заруба подпустил их вплотную. Обойдя дерево, за которым он хоронился, Гнат оказался за спиной противника, держа наготове найзы. Как только два крайних психадзе вошли в полосу тени, две найзы, словно молнии, пронзили пространство и вошли им между лопаток, круша позвоночные диски. В тот же миг полетели, кувыркаясь в воздухе, кинжалы, мягко пропоров тонкую кожу на шее еще двоих горцев. Оставшиеся в живых в недоумении остановились и, обернувшись, увидели горящие в ночной темени волчьи глаза, а затем раздался низкий утробный рык, парализовавший волю и вселивший ужас в непоколебимые сердца мужественных и дерзких психадзе. Как и все нормальные люди, храбрые в битве с равными, они панически боялись жестоких сил природы и преклонялись перед ними, считая зверя хозяином гор. К тому же волк был их тотемным зверем – почитался у горцев, как хозяин рода. Не в силах пошевелиться, они смотрели округлившимися глазами на приближающийся к ним силуэт огромного зверя, продолжавшего угрожающе рычать. Никто из них даже не сделал попытки взяться за оружие. Ноги стали ватными и приросли к земле. А зверь все приближался, и уже ясно виден был огромный волк, идущий почему-то вразвалку на задних ногах. Затем волк прыгнул…

          Приблизившись к кошаре, Заруба подал условный сигнал – трижды пролаял лисом, чтоб его ненароком не подстрелили свои. Увидев в свете луны атамана, обвешанного трофейным оружием и с пленными горцами на плечах, двое пластунов выбежали ему навстречу и приняли у него пленников, перекинув их  на свои плечи.

          - Где толмач Уляб? – спросил Гнат, устраиваясь в темном углу, куда снесли пленных.

 Казаки разбудили адыга - переводчика, который знал почти все горские языки, и тот присоединился к  Гнату, чтобы сразу же начать допрос. Уляб уже несколько раз присутствовал при допросах пленных горцев, и каждый раз поражался, с какой легкостью Заруба добивался нужных ему сведений.

          Тихим свистом Гнат подозвал Янычара и, когда конь неслышно приблизился, снял с луки седла затертую холщовую котомку – спадщину  деда Мазура, отдавшего Богу душу три года назад. Но перед смертью дед научил Зарубу некоторым премудростям лечения и введения человека в языческое состояние общения с богами – «омману» или «морок».

          - Посмотри, кто это, - сказал Гнат Улябу, кивнув на пленных и развязывая котомку.

          Уляб низко склонился над пленниками и тут же отпрянул, словно змею увидел.  

          - Ты чего? – спросил Гнат.

         - Это братья Дауд и Кунта – хозяева Ичкерийского леса. Их шесть братьев – все славны своей жестокостью и беспощадностью. Сами горцы их боятся и ненавидят. У них кровники в горах повсюду, но во время войны – нет лучших хиджретов , чем они, а на время войны с общим врагом кровная месть отменяется.

         - Четверо из них, похоже, уже упокоились. Я их на опушке леса оставил. Надо тела убрать и следы уничтожить, - Заруба кивнул Лысогорке – лучшему стрелку пластунов, и тот, взяв еще пяток казаков с собой, отправился выполнять приказ атамана.

        - Который из них будет знать все о противнике? – спросил Гнат Уляба.

        - Старший – Кунта! Он амир психадзе, они все ему подчинены. Даже шамхал Тарковский его побаивается, а амир хиджретов Караташ считается его правой рукой.

        Заруба выудил из недр мазуровой котомки небольшую стеклянную бутылочку, и с трудом открыв плотно подогнанную деревянную пробку, выкатил на ладонь небольшой шарик серо-зеленого цвета. Заруба покатал шарик между ладонями, чтобы разогреть, и засунул его Кунте, который все еще был без сознания, под язык. Выждав некоторое время, Гнат приподнял голову Кунты и ладонями стал с силой растирать ему уши. Горец замычал и открыл глаза. Заруба усадил его, привалив спиной к стене кошары, и стал задавать вопросы, которые Уляд тут же переводил горцу. Выслушав вопросы, Кунта говорил так, как будто стремился выговориться на всю оставшуюся жизнь. Уляб едва успевал переводить, в который раз поражаясь легкости, с которой герой-горец выдает все секреты войска шамхала. Спустя несколько минут Заруба знал о противнике все – и состав войска, и наличие огнестрельного оружия и четырех горных орудий, и тайные тропы через перевал, и присутствие сотни сипаев – гвардии турецкого визиря, любезно выделенной шамхалу в помощь турецким султаном. Знал он теперь и самое главное – завал, закрывший вход в горловину ущелья, и заперший русских в каменном мешке, существовал только для русских. Соединившись с подходящими каждый день отрядами горцев, шамхал отправит часть воинов разбирать завал и отвлекать силы русских на перестрелку с ними. А основные силы проводник шамхала Аюб, который излазил эти горы вдоль и поперек, проведет по старому, давно высохшему руслу Аксая, под низко нависшими сводами скальных пород, и выведет во фланг русским прямо в селение. Хиджретам нужно будет скрытно преодолеть ореховую рощу и – они в селении, где их появления никто не ожидает…

          Выговорившись, Кунта вдруг закатил глаза под лоб, и сильно засучил ногами. Через несколько минут, он умер.

          Его брат Дауд скончался часом позже, так и не придя в сознание.

          Заруба стал готовить гонцов к полковнику Зырянскому, благо до рассвета оставалось еще более трех часов, но вдруг ночную тишину разорвал троекратный лай лиса…

           Ранним утром на площади около полуразвалившейся от старости мечети пластуны построились двумя сотнями. Осычный решил проверить их экипировку и готовность каждого к выходу в горы. Эта, в общем-то, рутинная процедура, неукоснительно предшествовала каждому выходу пластунов, хотя каждый казак, как «Отче наш» знал, что и как ему уложить в свой походный  «сидор» и, при этом, не забыть что-либо важное.

           Вышел на площадь и Драгомил, который впервые видел это действо и сразу счел его излишним, поскольку в его сотне порядок подготовки к выходу в поход был четко отработан, а штатная укладка вещевого мешка тщательно продумана и отработана им лично. И вообще, такая мелочь, как укладка  вещмешков, по мнению офицера, должна была проверяться  не сотенным, а куренным командиром.

             Сам внешний вид пластунов, одетых в истерзанные об острые камни и колючки горных кустарников черкески и бешметы, изобилующие множеством разноцветных заплат; порыжелые от солнца и пыли папахи, несуразные постолы, стачанные из шкуры дикого кабана, мехом наружу, вызывал у него – кадрового офицера содрогание. Задубелые, коричневые  от солнца, иссеченные ветрами и выбиваемой пулями из скал каменной крошкой, бородатые лица пластунов разительно отличались от лиц всегда чисто выбритых, с залихватски закрученными усами казаков его сотни.

             Мало того, плечевые ремни на пищалях и ружьях пластунов крепились к стволу и прикладу не уставными металлическими кольцами с металлическим же зажимом, а какими-то несуразными веревочками. А сверху стволы были обмотаны зачем-то полосками свясающей бахромой мешковины.

             Сотник просто не задумывался над тем, что все, что он видит и отвергает с точки зрения воинского Уложения, на самом деле – продуманно и рационально:  внешний вид пластунов помогает им слиться в разведке с местным населением, причем, с беднейшей его частью, и не привлекая внимания, выведать в стане врага все, что надо знать командованию. Постолы из шкуры дикого кабана не пропускают влагу, которая просто скатывается по длинным, жестким щетинам, пропитанным жиром сальных желез животного. А еще постолы, в отличие от сапог, абсолютно бесшумны при ходьбе и не оставляют следов. Не думал он и о том, что металлические предметы вооружения, соударяясь, в горах издают специфический звук, который чуткое ухо психадзе сразу же уловит и отличит от других звуков. Поэтому ремни на своем оружии пластуны подвязывают крепким шнуром, а наложенная сверху мешковина скрывает металлический блеск оружия и позволяет переносить его за горячий ствол, поглощая жар.