Часть первая
Путь твой долог, солдат,
Когда ты идешь с войны….
Здесь не нужен тебе автомат,
Ни привета здесь нет, ни любви…
И тебе нестерпимо больно,
Когда топчут твою мечту.
От смерти ушел ты невольно
И пришел в пустоту…
Ты идешь, и каждый новый город
Снова причиняет тебе боль.
Помнишь всех, кто на войне был дорог,
И на раны память сыплет соль…
Здесь, парень, тоже война -
Прямо за твоей дверью.
Не дает ни покоя, ни сна,
Ни во что ты уже не веришь!
И тебе остается дорога,
Это место, где ты свободен.
Лишь в дороге исчезнет тревога,
Если силы уже на исходе.
Путь твой долог, солдат.
Каждый шаг — это только начало.
Не дойти до раевых врат
Впереди еще много привалов…
Когда проливается первая кровь,
Выигрывает ли кто-нибудь?
Война идет из глубины веков,
Разрывая солдатскую грудь!
Боль в сердце — без перерыва.
Путь долог. И тяжело, как в аду.
Там свет – у конца обрыва ,
Когда-то к нему дойду?
Ты должен сражаться день и ночь,
Чтобы выжить и победить!
И жизни друзей уносятся прочь,
И не всех удалось схоронить.
Каждый шаг — это только начало.
Боль в сердце — без перерыва.
Один выстрел – и тебя не стало
Камнем катится тело с обрыва….
Выигрывает ли кто-нибудь?
Путь твой долог, солдат...
Путь долог...
Вместо пролога…
Группа ушла далеко за перевал, и только здесь стало ясно, что идти дальше не имеет смысла: в горах быстро темнеет, а впереди громоздился высокий горный кряж, преодолеть который группа уже не успевала…
Кефир и Могила ушли искать пещеру, пригодную для ночлега, а остальные упали на рюкзаки, забросив ноги на высокие валуны.
Новый начальник разведки майор Дорошин, впервые возглавивший поиск, начал развязывать шнурки на берцах…
- Не делай этого! – сказал Седой, искоса взглянув на майора.
- Почему? – удивился Дорошин. – Пусть ноги отдохнут.
- Если сейчас снимешь ботинки, ты их потом не сможешь надеть, - пробурчал Седой. – Это аксиома.
Майор Дорошин прекратил своё занятие и, как и все разведчики, забросил ноги на валун.
Стало смеркаться… Окровавленный кусок неба на западе отчаянно сражался с надвигающейся ночью за жизненное пространство. Казалось, что облитые кровью вершины гор зашевелились и вспухли гигантской живой волной, готовой обрушиться на группу сверху… С гор потянуло холодом… Дорошенко зябко поёжился, кутаясь в ворот бушлата. Ему стало жутковато в этой теснине горных хребтов, и потянуло на разговор.
- Слышь, Егор! – сказал он почему-то полушёпотом. – А тебя почему Седым зовут? Из-за того, что волос седой?
Седой долго молчал, закрыв глаза.
- Ты когда-нибудь слышал звук, когда пуля входит в мёртвое тело? – вдруг спросил он, не открывая глаз.
- Н-не доводилось, - почему-то заикнулся Дорошин.
- В Афгане у кишлака Бедак мы вторые сутки лежали в засаде на караван. Группу повёл новый командир – лейтенант Некрасов. Тебе прекрасно известно, чем кончаются в разведке штампы… Нельзя повторяться… Нельзя ходить дважды по одной и той же дороге… Ну, и так далее… Так вот, на той тропе, что мы сторожили, до этого мы уже «забили» два каравана, и Некрасов прекрасно знал об этом. Но повёл нас именно к Бедаку. На рассвете второго дня, на самой заре начал бить снайпер духов. Тремя выстрелами он сложил гранатомётчика и радиста. А мы никак не могли засечь его! Радист ещё шевелился, и лейтенант Некрасов пополз к нему. И тогда снайпер начал издеваться над ним, всаживая пулю за пулей в сантиметре от его головы - в самую грань между жизнью и смертью… Но каждую третью пулю он вбивал в мёртвые тела рядом. Этот звук… Это чавканье, с которым пуля пробивает мёртвое уже тело… Потом ему надоело играть с Некрасовым в жизнь-смерть, и он выстрелил ему в голову… Я лежал в двух метрах от Некрасова и всё видел и слышал, но ничем не мог ему помочь… Всё это длилось не больше минуты… Потом снайпер ушёл…
Седой замолчал. Казалось, он полностью погрузился в свои воспоминания…
- И что? – не выдержал Дорошин. – Ты так и не ответил на вопрос.
- Да, - сказал Седой. – Вопрос… Я был тогда молод и волосы, и усы у меня были тёмные, почти чёрные… Когда я уезжал в военное училище, я не стал, как раньше, на боевых, стричься «под Котовского», и у меня быстро отросла шевелюра. Командир отряда, когда провожал меня, сказал: «Смотри-ка, Егор, Афган прошёл без единого седого волоса!» Но я-то знал, что я весь седой, как пепел. Так и сказал ему. «Да где ж ты седой?» - удивился командир. «Я весь седой внутри! Душа у меня седая, пеплом белым запорошенная!» - ответил я, потому что тот случай у кишлака Бедак отпечатался в моём мозгу намертво. А когда вернулся в отряд, то так и остался Седым. Хотя… Седеть я действительно начал очень скоро…
Глава 1
Крававо-алое солнце медленно сползало за горный кряж, чтобы где-то там отлежаться, зализать полученные накануне раны. Но к утру оно опять с опаской выглянет из-за горных вершин и, озираясь по сторонам, всё так же неспешно покатится к зениту, отчаянно выжигая полнеба. И так каждый день… Словно на жертву…
Темень ночи уверенно растворялась в сверкающем горном воздухе…
- А ты что, после училища вернулся в Афган? – спросил Дорошин.
- Я думал, ты задремал… Вернулся… На должность командира группы… От должности командира роты отказался, хотя была возможность сразу запрыгнуть туда, благо, была она вакантной, а желающих занять её не было. Но решил повременить, хотя меня ещё помнили по рассказам в отряде. И даже кличка «Седой», оказывается, прижилась и запомнилась. Но только люди уже были другие, командование другое… Надо было осмотреться. Ведь входило в Афганистан одно поколение, а через пять лет воевало там уже другое… И это новое поколение офицеров уже понимало, что мы были брошены в страну, где коварство, подлость, бесчестность возводились в ранг добродетели. Где подкуп, взяточничество, спекуляция, наркотики были так же обычны, как у нас очереди к пустым прилавкам магазинов. А эти болезни не лечатся, они приобретают характер эпидемии и ширятся. От Кабула до самой Москвы. Я думаю, оттуда мы их и притащили… Эти болезни…
