Наконец он точно встряхнулся, шагнул к Эмилио и протянул руку:

— Камарада Прадос!

— Камарада Денисио!

Он все же сумел превозмочь слабость, встал и обнял Денисио. И тот обнял его, крепко обнял, как брата или самого близкого друга.

Каждый полдень у старой оливы, могучими корнями вросшей в каменистую почву, появлялся местный прегонеро, и по деревушке разносились гулкие звуки барабана. Прегонеро не нарушал традиций: прежде чем появиться у оливы, он облачался в старинный арагонский наряд, до блеска начищал металлические части барабана и даже протирал оливковым маслом ремни, чтобы они не казались ветхими и тусклыми.

Увидев его в первый раз, Денисио спросил у Роситы:

— Кто этот человек?

— Местный глашатай, — ответила Росита. — В его обязанности входит оповещать жителей деревни о последних новостях.

— Откуда же он берет эти последние новости? У него есть радиоприемник?

— Нет. Но к нему приходят люди и рассказывают. Рассказывают все, что знают. Сеньора Прадоса привезли сюда ночью, никто как будто не видел, но на другой день прегонеро уже спрашивал у дяди Хосе: «Сообщить о летчике?»

В этот день звуки барабана казались особенными — было в них что-то торжественное, бодрое, словно они извлекались только для того, чтобы принести радость. Услышав их, жители деревни один за другим потянулись к старой оливе.

Пошли туда в сопровождении Роситы и Денисио и Эмилио Прадос. Эмилио Прадос был еще слаб, но заставлял себя двигаться как можно больше. Дядя Хосе говорил: «Даже лежачий камень разрушается временем. А человек и подавно. Человеку нельзя долго лежать — от этого у него высыхают силы…»

Прегонеро ударил в барабан раз, другой, третий, посмотрел на собравшихся вокруг него людей и возвестил первую новость:

— Лекарь сеньор Альберкас пристрелил своего мула… Большое горе заставило сеньора Альберкаса употребить великое количество вина…

Кто-то крикнул:

— Муй бьен!

И еще чей-то голос:

— Лекарь сеньор Альберкас и без большого горя употреблял великое количество вина.

Прегонеро снова трижды ударил в барабан:

— Сеньор Исидоро назвал родившегося мальчика Франсиско…

Точно ветер промчался над толпой:

— Франсиско? Исидоро совсем сдурел?

— Исидоро знает, что самого главного испанского фашиста зовут Франсиско?

— Может, Исидоро тоже хочет стать фашистом? Или уже стал им?

— Где Исидоро? Пускай он скажет, почему оскорбляет честных людей?

Прегонеро ударил в барабан:

— Тишина! Республика разбила итальянский корпус фашистов! Чернорубашечники больше не наступают. По всему фронту они заняли оборону. Только оборону! Первую скрипку в разгроме фашистов сыграли республиканские летчики… Слава республиканским летчикам!

— Вива! Эй, эль пеке, где твой отец? Где алькальд?[20] Алькальд должен поставить угощение в честь летчиков, самых дорогих наших гостей! А также в честь Хосе, Чико и Роситы. Это они спасли летчика сеньора Прадоса.

— Вива Хосе! Вива Чико! Вива Росита!

Дядя Хосе сиял. Сколько лет стоит вот эта затерянная в горах деревушка, но в честь кого хоть раз кричали люди «вива»? Не было еще такого. Не было до самого сегодняшнего дня.

— Я ставлю угощение! — громко сказал дядя Хосе. — Я! В честь самых дорогих наших гостей.

Росита тоже сияла. Святая мадонна, что такое с ней происходит, с Роситой? Почему так легко и радостно у нее на душе, особенно тогда, когда рядом с ней сеньор Эмилио Прадос? Это ничего, что он совсем не похож на того юношу, который когда-то нашел ее в горах Сьерра-Морены и помог ей спуститься в долину. Росита хорошо помнит, какое волнение она испытывала в тот миг, когда коснулась щекой лица Эмилио Прадоса, а потом, чтобы не упасть, обняла его за шею. Такое чувство она испытала тогда впервые, но забыть его не могла. Может быть, эта была ее первая любовь? Пусть мимолетная, девчоночья, но все же любовь?

Сейчас сеньор Эмилио Прадос сильно изменился. Худой, бледный, с запавшими глазами, заросший черной щетиной, он многим может показаться даже страшным, многим, но не Росите. Она и сама не может понять, как это могло случиться, что то давнее чувство вновь всю ее всколыхнуло. И что теперь делать? Разве ей можно на что-то надеяться?.. Ведь это просто смешно! Росита — бедная крестьянка, дочка пастуха, который умер в нищете, и сеньор Прадос — летчик, офицер, знатный дворянин!.. Святая мадонна, как хочется от этого плакать!

И все же она была счастлива. Пусть ее счастье будет коротким и мимолетным, как та на миг согревшая ее девчоночья любовь, но Росита от него не откажется. Это ее счастье, она никому о нем не скажет ни слова, не скажет и сеньору Эмилио Прадосу, который, конечно, ничего не знает и ни о чем не догадывается…

Прошло еще несколько дней.

Козье молоко, простое крестьянское красное вино, заботы Роситы и чистый воздух гор излечили Эмилио Прадоса так, как не излечили бы и хорошие врачи. Теперь все чаще и чаще он и Денисио говорили о том, что им пора предпринять попытку пробраться к своим.

Чико, иногда спускавшийся на своем муле в долину купить в городке керосину и спичек, привозил неутешительные сведения: кругом итальянские фашистские войска, фалангисты, немцы, куда ни сунешься — везде проверяют документы, людей хватают ни за что ни про что, всех подозревают, даже вот таких мальчишек и девчонок.

— Сейчас уходить вам нельзя, — говорил дядя Хосе. — Опасно.

— Надо подождать, — вторил ему Чико. — Если вас схватят — конец…

Росита обычно молчала. Украдкой глядела на Эмилио Прадоса, молчала и о чем-то думала. Только однажды неожиданно для всех сказала:

— Дядя Хосе и Чико говорят, что надо подождать. А чего? Чего ждать? Кто знает, сколько времени фашисты будут торчать в наших краях? И кто знает, не дойдут ли до них слухи, что в нашей деревне находятся два летчика. А что тогда? Они могут нагрянуть внезапно, и никто из нас не сможет помочь сеньору Прадосу и сеньору Денисио. Им надо отсюда уходить! И как можно скорее!

Росита говорила горячо, почти запальчиво, и создавалось впечатление, будто она давно уже ждет: когда же Прадос и Денисио наконец уйдут, почему они до сих пор медлят? Такая ее горячность крайне удивила и дядю Хосе, и Денисио, и больше всех Эмилио Прадоса. Он, стараясь скрыть свое недоумение, сказал:

— Да-да, Росита права. Если нас здесь найдут, будет плохо. Будет плохо не только нам, но и многим в этой деревне. Фашисты ничего никому не прощают…

Эмилио мельком взглянул на Роситу и увидел, как она вспыхнула. Однако ничего ему не ответила. А еще через два дня, когда они с Денисио начали собираться в дорогу, она вдруг твердо сказала:

— Я пойду с вами!

— Куда? — спросил дядя Хосе. — Куда это ты с ними пойдешь?

— Туда! — Росита махнула рукой в сторону долины.

И начала объяснять. Оказывается, она давно уже решила уйти из деревни. Что она тут делает? Доит коз, печет лепешки, собирает хворост и каждый день слушает, как прегонеро сообщает новости. А в это время там, откуда прилетели сеньор Денисио и сеньор Прадос, такие же, как она, испанки дерутся с фашистами. Она слышала о Долорес Ибаррури, слышала об андалузской крестьянке Аните Бургете, которая стала знаменитой пулеметчицей, сеньор Денисио рассказывал ей о девушке Эстрелье, летавшей вместе с ним на Севилью. Чем она, Росита, хуже других?! Почему она должна отсиживаться в горах, когда другие воюют?

Но это еще не все. Вот, посмотрите на сеньора Прадоса. Разве он совсем здоров? Разве в дороге, которая может продлиться бог знает сколько, ему не потребуется помощь и забота?.. Это хорошо, что у него и у сеньора Денисио выросли бороды — сейчас они очень похожи на крестьян. Им только надо добыть мула, нагрузить его всякой всячиной — и пошли-поехали. Правда, фашисты не такие уж дураки, они, увидев двух мужчин, могут, конечно, что-то заподозрить. А вот если с двумя крестьянами рядом будет еще и крестьянка — дело совсем другое. Обычное дело. Муж, жена и ее брат. Бедные темные люди. Эти красные дьяволы — летчики сбросили на деревню бомбы, сожгли их дом, и они теперь бредут со своим тощим скарбом куда глаза глядят…