— Виска Хуан Сепеда! — орут с трибун.
— Вива Сепеда! Вива Хуан!
Летят на арену цветы, бросают деньги, шляпы, раздушенные дамские платочки.
— Виска Хуан Сепеда!
На ноги мертвого миурца набрасывают веревочные петли и, привязав их к постромкам двух лошадей, тянут быка по ярко-желтому песку, на котором остаются полосы крови.
Франческа плачет:
— Спасибо тебе, святая мадонна! Слава тебе, святая мадонна!
Маленький Хуанито говорит:
— Мой папа — великий тореро. Когда я вырасту — буду таким же.
Глаза его горят, будто в них уже светится огонь славы.
— Да, ты будешь таким же, — отвечает мать.
5
— Теперь очередь за Альваресом Труэвой, — еще не остыв от возбуждения, сказала Эстрелья. — Труэва — великий тореадор, я видела его работу в Мадриде.
— Работу? — усмехнулся Денисио. — Ты называешь это работой?
— Да! — с каким-то вызовом ответила Эстрелья. — А ты считаешь, что тореро забавляется? Ты разве не видел, что он несколько раз был на волосок от смерти?
Денисио пожал плечами:
— Видел. Тореро, конечно, подвергает свою жизнь опасности. За это вы ему платите деньги. Платите, чтобы насладиться зрелищем смерти человека или животного. Вас не мучают угрызения совести?
— Странный ты человек, Денисио, — уже мягче, беря его руку в свою, сказала Эстрелья. — Мне трудно тебя понять… Скажи, все русские такие… как это выразить… ну, сердобольные? Или вы просто немножко холодные? Сибирь, Урал, север — у вас мало солнца, которое разогревало бы вашу кровь?
Денисио промолчал.
— Ты рассердился, Денисио? Я не хотела тебя обидеть. Хочешь, я тебя сейчас поцелую? Вот так!..
Он не успел и опомниться, как Эстрелья обняла его за шею и поцеловала в губы. Несколько человек захлопали в ладоши, кто-то, смеясь, крикнул:
— Это в честь победы Хуана Сепеды? Молодец, гуапа! Давай и меня!
— Потерпи, — бросила Эстрелья, мельком взглянув на человека с солидным брюшком. — Твоя очередь настанет после того, как ты избавишься от лишней жировой прослойки. Попроси свою женушку, чтобы она помогла тебе в этом деле.
— Ну-ну, попридержи свой язычок, — вспыхнул человек с брюшком. — Сорока!
Кругом громко смеялись. Смеялся и Денисио. Потом наклонился к Эстрелье и попросил:
— Уйдем отсюда. Две корриды сразу для меня тяжеловато Надо привыкнуть. Или ты останься, а я пойду.
— Нет, уйдем вместе… Без тебя мне будет скучно.
Когда они вышли на улицу, Эстрелья сказала:
— Если ты не против, я на часок оставлю тебя… Мне необходимо сходить в штаб и разыскать там одного человека, товарища нашего Педро Мачо. А если хочешь, пойдем со мной.
— Нет, я поброжу по Барселоне, — ответил Денисио. — А встретимся у штаба.
Через час он вернулся и еще на противоположной стороне улицы услышал голос Эстрельи:
— Денисио!
Он перебежал улицу, по которой одна за другой с бешеной скоростью мчались машины, остановился рядом с Эстрельей и спросил:
— Все в порядке? Отправимся на аэродром?
— Да… Посмотри вон туда, Денисио, на ту автомашину. Знаешь, кто эти люди? Французские летчики!
— Французские летчики? — удивился Денисио. — Почему же их охраняют солдаты? Они что, пленные?
— Темная история, — ответила Эстрелья. — Я хотела тебе ее рассказать и забыла. Они, кажется, летели из Франции к фашистам и заблудились. А потом двое из них — вон те, которые помоложе, — сочинили легенду, будто заранее, еще во Франции, условились сесть в Барселоне и посадить сюда же полковника-фашиста. И будто даже им пришлось с ним драться в воздухе. А полковник во всем признался. Сказал, что они все трое летели к Франко.
— Что же теперь с ними будет? — внимательно разглядывая французов, спросил Денисио.
— Что будет? Обычное дело: расстреляют или обменяют на наших ребят. Пойдем, Денисио…
— Нет, подожди… Слушай, Эстрелья, у меня такое ощущение, будто те двое, что помоложе, знакомые, мне люди. Где-то я их уже видел, понимаешь? Ты постой, а я подойду поближе, посмотрю.
— Брось, Денисио. — Эстрелья удержала его за руку. — Не мог ты их видеть: когда они приземлились на аэродроме, тебя там не было.
— Ты не помнишь их фамилии? — спросил Денисио.
— Фамилия полковника, кажется, Бертье. Да, Бертье, это точно! А тех двоих… Одного, по-моему, Гильом Боньяр, а другого…
— А другого — Арно Шарвен! — Денисио сорвался с места и побежал к машине, крича: — Арно Шарвен! Гильом Боньяр!
Однако уже было поздно: машина с ходу набрала скорость и скрылась за поворотом. Денисио в растерянности остановился, потом вернулся к Эстрелье, тоже заметно растерянной, и сказал:
— Мы должны их увидеть, Эстрелья. Слышишь? Эти люди — я говорю об Арно Шарвене и Гильоме Боньяре — не могут быть фашистами. Не могут, понимаешь? Их надо немедленно освободить, это страшная ошибка!
— Откуда ты их знаешь, Денисио? Ты когда-нибудь встречался с ними?
— Да… Нет… Но я их хорошо знаю. Ты мне веришь? Подожди-ка, я сейчас тебе покажу… — Он вытащил из бокового кармана кожаный бумажник, извлек оттуда потертую, но с четким изображением фотографию и поднес ее к самым глазам Эстрельи. — Вот, смотри: это — мой отец, летчик Валерий Денисов, это французский пилот Пьер Лонгвиль, он погиб в авиационной катастрофе, а вот… Ну-ка, угадай, кто эти двое?
— Арно Шарвен и Гильом Боньяр! — Эстрелья взяла у него фотографию, долго ее разглядывала и раза два, или три повторила. — Арно Шарвен и Гильом Боньяр… Это поразительно, Денисио… Прав был Педро Мачо, когда говорил: «Во всем надо как следует разобраться…» Он даже приказал: «Чтоб никто не дотронулся до них и пальцем».
— Они все были друзьями моего отца, — проговорил Денисио. — Он не раз мне о них рассказывал и всегда добавлял: «Если нам все же придется когда-нибудь драться с фашистами и если мы будем драться с ними не в одиночку — лучших сотоварищей, чем вот такие парни-французы, я и не желал бы. Настоящие потомки коммунаров!..»
— Святая мадонна! — горячо воскликнула Эстрелья. — Произошла действительно страшная ошибка… Знаешь, что мы сейчас сделаем, Денисио? Мы пойдем в штаб Фелипе Сандино, и ты обо всем там расскажешь. Тебе не могут не поверить.
— Ты думаешь? — улыбнулся Денисио. — Арно Шарвену и Гильому Боньяру ведь не поверили…
— Ты коммунист! Ты — русский! Тебе не могут не поверить?
6
Арно Шарвен спросил у Гильома:
— Ты что-нибудь слышал, Гильом?
— Он кричал, — ответил Боньяр. — Он кричал: «Арно Шарвен! Гильом Боньяр!»
— Может быть, у нас с тобой общая галлюцинация?
— Черт подери! — воскликнул Гильом. — В этой стране, все может быть! Особенно у таких смертников, как мы с тобой….
Их опять поместили всех троих в маленькой каморке какого-то огромного здания — не то бывшего отеля, не то учреждения, — где стоял такой же содом, как и в том помещении, откуда их сюда перевели. Беспрестанно хлопали соседние двери, по коридорам топали сотни ног, люди кричали и галдели так, словно рядом была парижская ярмарка.
В каморке не было ни кроватей, ни даже топчанов с матрацами. Крохотный столик, одна табуретка — и больше ничего… Арно Шарвен ходил из угла в угол каморки — два с половиной шага в один конец, два с половиной в другой — и все думал, думал. Где он мог видеть этого испанского летчика? И видел ли он его когда-нибудь вообще? И откуда испанский летчик знает его, Шарвена, и Гильома Боньяра? Может быть, этот летчик бывал во Франции? Но когда и где они могли встречаться?
— Свихнуться можно! — забывшись, вслух проговорил Шарвен.
Гильом немедленно подхватил:
— Свихнуться можно в том случае, если наступит упадок духа. А ты бери пример с нашего верного друга мсье Бертье: смотри, сколько железной воли и мужественного хладнокровия в его глазах. Вот образец арийской стойкости во французском сверхчеловеке! Да здравствует полковник Бертье!
…Примерно через полтора-два часа они услышали, как кто-то подошел к двери их каморки и вставил ключ в замочную скважину. Гильом сказал:
