Сразу поняв, что командир полка имеет в виду, Денисио сказал:

— Приказ о вылете на боевое задание мы получили от генерала Дугласа, камарада хефе. Мы не нарушали дисциплину.

— Генерал Дуглас был осведомлен, что вы выполняете другой приказ?

— Да, конечно… Нет, наверное, не знал…

— А знал ли он о том, в каком состоянии находится ваш самолет?

— Наш самолет? Наш самолет находится в очень хорошем состоянии.

— Так считал генерал Дуглас?

— Конечно… Нет, генерал Дуглас это подразумевал… Хотя это не совсем точно… Генерал Дуглас наш самолет не видел. Но он, наверное, так думал…

— Не отчень все хорршо, — по-русски сказал Риос Амайа. — Идемте в штаб.

Он пошел впереди, рядом с комиссаром полка, вполголоса о чем-то с-ним переговариваясь. А сзади плелись Денисио, Павлито и Вальехо. Эстрелья, умышленно поотстав, замыкала шествие.

— О чем он с тобой тары-бары? — спросил у Денисио Павлито, понявший только русскую фразу майора.

— Тысячу благодарностей за наш самоотверженный поступок, — сказал Денисио. — Говорит, что без особого приказа вылететь на такое важное задание и на таком гробу, как наш «драгон», могли только настоящие герои.

— Гвоздь мужик! — воскликнул Павлито. — Понимающий человек! А почему ты такой хмурый? Почему не радуешься? Он, сказал что-нибудь еще?

— Сказал, что будет ходатайствовать перед генералом Дугласом о наградах.

— Видишь? — Павлито плечом толкнул Денисио. — Этот майор далеко пойдет, потому что смотрит в корень вещей. Я ему уже сейчас присвоил бы звание генерала. А ты?

— Я не торопился бы, — вздохнул Денисио. — В корень вещей он смотрит по-своему. Так, по крайней мере, мне кажется. Прежде чем майор представит нас к наградам, он за самовольный, без его приказа, вылет разнесет нас в дым… Как бы нам не пришлось с тобой в срочном порядке отправиться в Союз.

— Ты что, обалдел?! — крикнул Павлито, останавливаясь. — Он так сказал?

— Намекнул. Мы должны были доложить генералу Дугласу, что, во-первых, выполняем срочное задание командира полка, и, во-вторых, что наш «драгон» — это катафалк, а не бомбардировщик. Так он считает…

— «Так он считает»!. — Павлито несколько раз стукнул кулаком о кулак — признак того, что он вот-вот взорвется. — «Так он считает»! — зло повторил он. — Стратег! А ты спроси у него, как в таком случае они думают, драться с фашистами? Будут ждать, когда у них навалом появятся «чайки» и «ишачки»? Ха, вояки! Я еще в ту минуту, как увидел этого Риоса Амайу, подумал: «Вот лапша. Не летчик, а лапоть!»

В штабе — небольшом деревянном домике на самом краю аэродрома — было две комнаты: одна, совсем крохотная, — приемная, другая, пошире и подлиннее, — непосредственно штаб, где размещались командир и комиссар полка, штурман и начальник штаба. Посреди этой комнаты стоял огромный стол, на котором обычно во всю его длину лежала склеенная по частям карта с нанесенными на ней районами боевых действий.

Майор Риос Амайа и комиссар Педро Мачо, придя в штаб первыми, скрылись в большей комнате, а Денисио, Павлито, Вальехо и Эстрелье дежурный сказал:

— Вас попросили подождать здесь, в приемной.

— Там будет заседать трибунал? — невесело усмехнулся Павлито. — Черт знает что! Вместо того чтобы и вправду вынести людям благодарности, над ними хотят учинить расправу.

Педро Мачо, чуть приоткрыв дверь, позвал:

— Эстрелья!

Прежде чем покинуть, приемную, Эстрелья шепнула Денисио:

— Я с вами в Севилью не летала… Хорошо?

Денисио кивнул: «Не беспокойся».

Ее не было очень долго. И этот факт вызывал тревогу. Денисио теперь признавал: они действительно должны были доложить о том, что выполняют задание по срочной доставке грузов. На кой дьявол они полетели на бомбежку? Ведь «драгон» и взаправду скорее похож на катафалк и очень просто мог развалиться на части при первой атаке «фиатов»… Риос Амайа правильно сказал: «Без железной дисциплины никакая армия победить не может…» А тут еще Эстрелья… Если командир полка и комиссар узнают, что она летала на Севилью, — тогда все.

Наконец, выглянув в приемную, Эстрелья сказала:

— Входите!

В комнате, оказывается, были не только Риос Амайа и Педро Мачо. С двух сторон стола молча стояли летчики, штурманы, начальник штаба и еще какие-то незнакомые Денисио люди — всех, наверное, человек пятнадцать, — и все смотрели на входивших Денисио, Павлито и Вальехо, и у всех в руках были стаканы с красным вином, а там, где отдельно расположились майор и комиссар полка, на подносе лежали три красные гвоздики и стояли три бокала, до краев наполненные вином.

Майор Амайа едва заметно взмахнул рукой, и все, кто находился в комнате, дружно крикнули:

— Виска Совьетико! Виска Денисио! Виска Павлито! Виска Вальехо!

А Эстрелья уже несла оторопевшим Денисио, Павлито и Вальехо поднос с цветами и бокалами вина, и все это было так неожиданно, что Денисио, Павлито и Вальехо не могли произнести ни слова.

Комиссар Педро Мачо сказал:

— Выпьем, друзья! За первый боевой вылет в небе Испании! За вашу любовь к нашей земле и к нашему народу! За Советскую Россию и Испанскую республику! За Свободу человечества!

Они выпили, и тогда Павлито вдруг воскликнул:

— Виска Эстрелья! За первый боевой вылет в составе боевого экипажа!

Педро Мачо спросил у Денисио:

— Что сказал Павлито?

Тот, не задумываясь, ответил:

— Он сказал, что ему нравятся испанские девушки, особенно Эстрелья…

— Он сказал, — проговорил майор Риос Амайа, — что Эстрелья летала вместе с ними на Севилью. Он сказал, что они не могли не взять ее с собой, потому что Эстрелья своими глазами хотела видеть, как будут корчиться в огне и в дыму люди, которые причинили ей очень много горя… Я правильно перевел слова Павлито, Эстрелья?

— Да, камарада хефе.

За столом воскликнули:

— Виска Эстредья!

— Черт знает что! — сказал Педро Мачо. Помолчал, посмотрел на Эстрелью и добавил: — Виска Эстрелья!.. Но если это повторится еще хоть раз…

Амайа укоризненно взглянул на Педро Мачо:

— Теперь о главном: командование приняло решение закрепить за летчиками республиканской Испании Денисио и Павлито два русских самолета-истребителя «москас». Командование также приняло решение зачислить летчиков Денисио и Павлито в интернациональную эскадрилью нашего полка.

Когда Денисио перевел Павлито слова Риоса Амани, Павлито попросил своего друга:

— Скажи майору, что он настоящий человек и настоящий командир! Скажи ему, что мы не подведем. Слышишь? Скажи так: Денисио и Павлито, русские летчики республиканской Испании, будут драться с фашистами до последнего! И постараются вогнать в землю побольше этих сволочей. А если кому-нибудь из нас придется погибнуть, то мы будем знать за что!..

— Эстрелья, спой нам, дочка, что-нибудь, — попросил Педро Мачо, — пусть у нас сегодня будет настоящий праздник…

Кто-то принес гитару, и Эстрелья начала петь. Просто, бесхитростно, но с большим чувством. Было похоже, что слова испанской народной песни идут от ее сердца, слова о нелегкой жизни людей, об их радостях и печалях, о любви, которая возвышает человека и очищает его душу от зла, ненависти и черной зависти.

У нее был мягкий бархатный голос, в глазах ее, когда она пела, дрожали слезы. Эстрелья пыталась и не могла их удержать, вспоминая, наверное, и свою нелегкую жизнь, и полунищенскую жизнь погибших матери, отца и братьев.

Как она была непохожа сейчас на ту Эстрелью, которая казалась если не черствой, то уж, по крайней мере, и не сердечной девушкой, холодно, жестко глядящей на людскую суету и презирающем все, что не было связано с войной и беспощадным уничтожением фашистов, оскверняющих святую землю ее родины! Сейчас это была совсем другая Эстрелья, и все на нее смотрели влюбленными глазами, она это видела и печально улыбалась, будто хотела, чтобы люди поняли: душа ее страдает, кроме глубокого горя и жажды отмщения в ней ничего нет…

А Денисио, глядя на Эстрелью и слушая, как она поет, вдруг увидел перед своими глазами Подмосковье, тихую речушку и зеленую поляну, на которой когда-то он построил «вигвам» и жил в нем, как настоящий индеец из племени делаваров. Это туда приехал друг его отца Петр Игнатьевич Баринов и привез ему страшную весть: «…Ты мужайся, сынок… Нет у тебя больше мамы…»