Еще заход и опять бомбы, снаряды с ювелирной точностью поражают машины противника, не касаясь стоявших в непосредственной близости своих.

Оставшиеся целыми немецкие танки расползаются, теряются в улицах.

Вечером в полк приехали несколько танкистов, во главе с генералом. И опять сердечные благодарности, объятья.

Ужинали вместе, в столовой. Генерал поднял тост за боевую дружбу, отдельно за то, что вопреки категорическому приказу генерала, все-таки не разбомбили его.

— Ах, Бегельдинов, Бегельдинов, я же тебя за невыполнение моего боевого приказа в трибунал послать должен. Но не пошлю, — нет, не пошлю. А за жизнь мне тобою оставленную, сохраненную, спасибо.

— Скоро, скоро, братцы, — поднялся он, — выпьем в Берлине за победу. А пока за вас, боевых наших друзей — товарищей. После сегодняшней вашей отличной мастерской штурмовки, да разве только сегодняшней? Мы у вас, друзья, в неоплатном долгу. Но ничего, братцы, в Берлине, как заберем его полностью, за все сочтемся.

Ну ты, Бегельдинов, родной ты мой, удивил меня. Немцы же были около, впритирку стояли, а вы их бомбочками, эресами. И как же точно. Нас и осколками не задели.

Ну молодцы! Ну мастера! — И опять объятья, поцелуи. И теперь уж обязательные уговоры о встрече в Берлине.

Берлин был взят. Пал рейхстаг — последний оплот фашизма. Германия капитулировала. Летчики-штурмовики вместе со всеми родами войск праздновали победу.

Злата Прага

Седьмого мая штурмовики нашего 144-го Гвардейского полка, как я думал, провели последний боевой вылет на Берлин. 8 мая представители поверженной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.

До летчиков полка эта весть дошла на следующий день. Меня разбудили крики, выстрелы. Натянув брюки и схватив на всякий случай свой «ТТ», я выскочил из дома. Весь состав полка был на летном поле. Летчики, механики, оружейники, солдаты роты охраны и аэродромного обслуживания метались по полю, обнимались, и что-то разом все кричали. Я уловил одно слово:

— Победа!

Подскочил стрелок Абдул, стиснул меня в объятиях.

— Победа, командир, победа! Войне конец! — А на глазах слезы.

— Победа! Победа! — закричал, замахал руками и я, наконец осмысливший произошедшее. — Победа! — кричал я, обнимая всех, кто попадал под руку.

Летчики собрались в столовой, выпили по фронтовой. Механики притащили вино. Заиграл баян. Полетов в этот день не было.

В Москве, поверженном Берлине, в городах Советского Союза отгремели залпы Победы, прошли митинги. А война еще не кончилась. В Чехословакии действовали мощные группы фельдмаршала Шернера. Они отказались капитулировать.

Решительными натисками советские войска подавляли сопротивление вражеских дивизий. Наши танкисты наголову разбили гитлеровцев под Дрезденом, форсированным маршем устремились к Праге. И тут в штаб Первого Украинского фронта поступила радиограмма: «Нахожусь в Праге. Еременко».

В штабе фронта недоумевали: как, каким образом в Праге мог оказаться командующий Четвертого Украинского фронта генерал Еременко, если его войска движутся совсем по другой полосе, а на Прагу наступают и фактически уже освободили ее танковые дивизии генерала Рыбалко и Лелюшенко?

Чтобы внести ясность, маршал Конев приказал послать в Прагу летчика, разобраться на месте. «Послать толкового и чтобы не сдрейфил!» — велел маршал.

144-й Гвардейский полк расположился неподалеку от Берлина, на аэродроме Финстервальде. Самолеты зачехлены, люди отдыхают. Но боевые дежурства не отменены, дежурные самолеты в боевой готовности, сигнал — и они в воздухе. И сигнал не заставил себя ждать.

Я был у своей машины, когда прибежал посыльный.

— Бегельдинов, в штаб корпуса, к генералу Рязанову.

Любой вызов к большому начальству ничего хорошего не обещает. Война кончилась, неужели еще штурмовки? Надоели они вот как, по самое горло.

До штаба корпуса рукой подать.

— По вызову? — спрашивает дежурный, перед кабинетом Рязанова. — Сейчас доложу.

В кабинете сам комкор, ставший командиром нашей дивизии Донченко, пехотные полковники. Колдуют над картой.

Я доложился.

— Ага. вот он, ас наш, — вроде как представил меня полковникам генерал и мне: Подойди к карте: смотри внимательно. Это Прага, — указал он карандашом, проведя линию от аэродрома через Рудные горы в Чехословакию. — По имеющимся данным, часть чехословацкой столицы освобождена нашими войсками. Что там происходит сейчас, разобраться трудно, сведения поступают не точные и противоречивые. Есть донесение, что в городе восстание, его захватили партизаны. Твоя задача — слетать туда, разведать, разобраться что там и к чему. Весь маршрут безопасен. Воздух чист. «Мессерам», «Фоккерам» вроде взяться неоткуда, но, на всякий случай, даю прикрытие, пару «ЯКов» вашего друга Михаила Токаренко.

По последним данным, немцы где-то в противоположной от аэродрома южной стороне. Пролетишь над аэродромом, все высмотришь. Узнаешь, что там за люди, если не немцы, партизаны, должны тебя пригласить, выложат посадочное «Т». Увидишь, садись, но из кабины не вылезай. Развернешься и жди. Учуешь подозрительное, по газам и пошел.

— Ты все понял? — спросил Рязанов.

— Так точно, товарищ генерал, — козырнул я.

— Он у нас понятливый, — кивнул головой комдив Донченко. — Сделает как надо.

— Сведения нам из Праги вот как нужны, — сказал пехотный полковник. — С генералом Еременко чепуха какая-то. Узнай, там ли он.

Еще несколько напутствий комдива, и я на аэродроме. Машина заправлена, она на старте. Стрелка я не беру, зачем он нужен, если небо чистое, без «Мессеров», лишний груз и риск еще одной жизнью.

— Миша, Миша! — вызываю по радио истребителя Токаренко. — Ты как? — Все знаешь?

— Знаю. Пошли! — отвечает тот.

Весь полет через кусок Германии, через невысокий, но грозный горный перевал, занимает не больше тридцати пяти — сорока минут. Летим без приключений, никаких зениток, ни «Мессеров», и небо действительно чистое. Даже как-то не верится, непривычно.

Вот и «Злата Прага», как ее называют сами чехи. Она действительно «злата». По-весеннему яркое солнце заливает ее, отражаясь мириадами золотистых бликов, в лужах, на улицах, на мокрых крышах — ночью прошел дождь. Только где-то, действительно на южной стороне, вздымаются к небу, так знакомые на войне, багрово-алые сполохи пожарищ, да большими, черными зонтиками отрываются от земли и плывут в небе разрывы снарядов.

Быстро определяю местонахождение аэродрома. Облет, второй: на летном поле появляются люди в гражданском, машут руками, шапками — вроде приглашают на посадку. Двое выкладывают посадочное «Т».

— Михаил! Михаил! — вызываю я истребителя. Что делать? Я сажусь.

Даю разворот. И в этот момент залп пушек. Зеленоватые цепочки снарядов прошивают воздух перед носом машины. Жму на ручку управления, ухожу в сторону и вверх. Жду продолжения обстрела. Но его нет. Небо чистое.

Осматриваюсь. У аэродрома зениток нет. Стреляли откуда-то сбоку, издалека. А люди на аэродроме бегают, машут руками, приглашают.

— Миша, сажусь! Чуть чего выручай!

И сразу в наушниках истошный крик Токаренко.

— Не садись, самоубийца! Не садись! Там обман! Немцы там! — надрывается он.

Позднее Токаренко, признаваясь, скажет: «А ведь тогда, Толя, мне перед вылетом, было приказано, в случае чего, если ты попадешь в западню, самолет захватят немцы, уничтожить самолет, немцев и тебя.

— Приказ страшный, — вздохнул он. — Едва ли я бы его выполнил».

— За невыполнение боевого приказа — расстрел, — заметил тогда я.

— Ну, это уже потом, — пожал плечами Токаренко.

— Момент напряженный, — продолжаю сомневаться я. — А ну как и вправду обман? А если это немцы?

Но надо мной, вверху, с ревом носятся два наших истребителя. Это успокаивает, прибавляет уверенности. Навстречу белая ракета. Можно садиться. Я захожу на посадку. Задание нужно выполнить.