Закладываю вираж и, форсируя газ, начинаю уходить от опасного места. Лечу, почти касаясь земли, петляю между перелесками. Одна мысль: уйти подальше от аэродрома. Что стоит немцам поднять в воздух хотя бы пару истребителей и без труда уничтожить меня?

К счастью, все обошлось благополучно. Правда, я сравнительно долго не отвечал КП, и там начали волноваться. В шлемофоне звучит тревожный голос:

— Тринадцатый, почему молчите? Тринадцатый, почему молчите?

Отлетев от аэродрома, я возобновил связь, сообщил об истребителях.

И вот оно, логово фашистского зверя, Берлин. Пока лечу над его пригородами. О, аллах! Как же мы мечтали об этом моменте, по-настоящему историческом. С каким трудом, какой ценой, сколько жизней отдано за него, море пролитой крови. А все-таки пришли. И первый тут я, казах, сын казаха из далекого аула на берегу озера Майбалык, внук чабана Бегильды. Я пришел, прилетел, чтобы поставить на колени, схоронившегося в твоих подвалах изверга, связать его, засунуть в клетку. Чтобы повергнуть в прах созданные им фашистские банды убийц.

На крышах домов, костелов, пожарных вышках, зенитки. По мне они стрелять не успевают, слишком низко лечу, палят вслед, для формальности. Подо мной мелькают улицы, на них люди, машины, с виду все спокойно, но это только с высоты так кажется, в душах фашистов смятение и страх, они знают, крах неизбежен, приближается развязка, а там, ответственность тех, кто виноват. И они корчатся от страха, скрежещут зубами от бессильной ярости.

Вот он и мост. Наверное через реку Шпрее. Разбираться нету времени.

Докладываю на КП. И не выдержав, прошу разрешения атаковать. Сейчас мне так удобно. Разнесу с одного захода. Но генерал запрещает.

— Отставить атаку! Запрещаю атаку! — кричит он. У командования свои соображения.

Одна часть задания выполнена. Теперь на Потсдам. На карте я его вижу. Да вот он, уже подо мной.

А немцы растревожились. Прослеживают мой маршрут, предупреждают зенитные батареи. Над Потсдамом завеса из сплошного огня.

Делаю вираж, захожу с другой стороны. Но зенитки бьют и здесь.

Что же, уходить, возвращаться, не выполнив задания?! Нет, такого еще не было. Думаю и принимаю решение. В развороте набираю высоту и бросаю машину в пике. На позиции зениток летят бомбы, снаряды, пулеметные очереди косят прислугу. И батарея замолкает, пушки подавлены.

Теперь жди истребителей, их, конечно, выслали. Но сейчас это неважно, появятся, тогда решать.

Спокойно делаю круг над районом, фотографирую артиллерийские позиции, всю тянувшуюся здесь систему обороны немцев. На прощанье еще заход, еще серия бомб, обстрел из пушек, пулеметов и, на обратный курс.

Оглядываюсь. Истребителей нет как нет. «Может без горючего сидят? — соображаю я. — Последнее время у немцев бывает и так».

Полет обратно другим маршрутом и тоже почти на бреющем.

В шлемофоне голос генерала. Он сообщает, что штурмовики — эскадрилья Чепелюка, — нанесли удар по обнаруженному им аэродрому. Немецкие машины горят.

Радист сообщает, что его полет уже занял около часа сорока минут.

— «Два часа? — не верится ему, — А казалось, что с момента вылета не прошло и тридцати минут».

На аэродроме меня ждали. На летном поле весь свободный личный состав полка. Вытащили из кабины и в объятья, а потом качать.

С нетерпением ожидал меня, так и просидевший рядом с радистом на КП, комкор. Вскочил навстречу, обнял, расцеловал.

— Благодарю, капитан Бегельдинов, от всей души благодарю! От лица командования тоже горячая благодарность. Оно не забудет этого твоего подвига. Можешь гордиться, твой штурмовик появился над Берлином днем первым из машин нашей воздушной армии.

А через день новое задание и снова на Берлин. Теперь уже не разведка и не в одиночку, штурмовка группой.

Задачу ставит командир полка. С ним начальник оперативного отдела корпуса майор Захаров.

— Задача — пробиться к центру Берлина, отыскать на Шпрее баржи с танками. Наземная разведка сообщает, что они там. Их нужно потопить, не дать немцам пустить в дело.

— Танки, резерв самого Гитлера, — поясняет Захаров.

— Задача ясна, — киваю я.

Да, мне ясна задача, я знаю, что Берлин окружен, бои идут на самых ближних подступах, а то и на окраинах. Город и так набит немецкими танками, самоходками, зачем же давать новое подкрепление? Такое допустить нельзя. А то, что на крышах, в скверах на каждом шагу зенитки, так это естественно и к ним не привыкать.

— К вылету готовы двадцать пять машин. Больше нету, остальные на заданиях, — развел руками Степанов.

— Разрешите лететь только своей эскадрильей!

— Почему? — изумился Захаров.

— Шуму меньше, а главное — потерь. В двадцать пять самолетов зенитчикам попасть проще. Каждый залп — хоть одного да настигнет. В десять — вероятность попадания уже вдвое, втрое меньше. И неудобно это, больше двух десятков самолетов над маленькой баржей крутиться. Цель мала, для нее и эскадрильи много.

— Ну что же, Бегельдинов, делай как удобней.

Через несколько минут двенадцать штурмовиков моей эскадрильи один за другим отрываются от взлетной полосы, выстраиваются в треугольник и на Берлин.

Теперь маршрут уже не опасен, немецких частей внизу нет. Они сбились на последнем, из оставшихся у них, клочке земли, — в Берлине. И аэродром у штурмовиков уже в непосредственной близости. До Берлина рукой подать.

Зенитки встретили штурмовиков уже в самом городе. Огонь сплошной. Но в эскадрилье моей опытные штурмовики. Ведомым — Иван Скурихин, слева звено Коптева с Махониным и Кочергиным. Замыкающим звено Роснецова. Этих асов так легко на пушку не возьмешь, за них я спокоен.

Эскадрилья летит вдоль Шпрее. И вот они, эти самые баржи, не одна, а две и еще буксир. На каждой барже уже расчехленные, видно, подготовленные к выгрузке, танки. Теперь в атаку, прижаться к самой воде, в мертвое для зениток пространство. Пальцы на гашетках бомбосбрасывателя, пушек, эресов. Заход, второй и развороченные взрывами баржи оседают, кренятся на борт и вместе с танками, последним резервом Гитлера, уходят под воду.

И вот еще один исторический момент в моей фронтовой биографии — начало штурма Берлина. Город полуразрушен. Фашисты фактически сломлены, но продолжают сражаться, по инерции, в основном под дулами пистолетов своих же командиров. А забившиеся под рейхстаг гитлеровские главари ставят на карту сам город, его жителей. Теперь все это не в счет, чтобы оттянуть час расплаты, они ставят к пулеметам, минометам стариков, женщин, вооружают мальчишек фаустпатронами, гонят их на смерть.

Моя эскадрилья в воздухе, штурмует отведенные ей квадраты, подавляет очаги сопротивления, рушит здания, в которых сидят автоматчики, сжигает танки, самоходки. В ушах голос командира полка. Он говорит открытым текстом, без паролей. А кого теперь опасаться?

— Бегельдинов! Бегельдинов! В районе Трейенбритцен немецкие танки. Их много. Они теснят наших. Помоги!

Я разворачиваю эскадрилью. Где он, этот район? Ага, вот он, — ориентируюсь я по карте. Внизу площадь, окраина, роща, на них и в них танки. Немного наших и много окруживших их, немецких, с белыми крестами на броне.

Вдруг голос в наушниках.

— Штурмовики! Горбатые! Немцы нас окружили. Бейте по ним! По моей машине бейте!

Всматриваюсь. Посреди площади две наши тридцать четверки, а вокруг немецкие «Тигры». Они расстреливают наших в упор.

— Что говорите, что говорите?! — не поверив команде, прошу подтвердить приказ.

— Говорю, бей, черт тебя возьми! Бей скорее! По мне бей, не бойся!

— Узнаю голос генерала — танкиста, с которым встречались.

— Атакуем немцев! — даю команду я. — Осторожней, не заденьте нашего. — И сам, точно нацелив самолет, посылаю его в пике. Ведомые повторяют маневр.

Бомбы, эресы посланы так аккуратно, что, взрываясь, не задевают ни одну нашу машину. Пять немецких танков подбиты, замерли, два из них горят.