Велика роль Василия Георгиевича Рязанова в выращивании прославленных летчиков-штурмовиков: дважды Героев Советского Союза В. И. Андрианова, И. X. Михайличенко, М. П. Одинцова, Н. Г. Столярова и целой когорты Героев и дважды Героев Советского Союза.

Нам, комэскам, нравились его разборы боевых вылетов и подведение итогов наступательных операций, которые очень часто проводил он сам. Генерал серьезно готовился к ним. Генеральские разборы иллюстрировались многочисленными схемами, изобиловали примерами удачных и неудачных вылетов. Глубокомысленные выводы нашего командира корпуса имели прочный фундамент. Он, по рассказам близких сослуживцев, много читал, неустанно учился, обладал большим запасом знаний.

Забегая вперед, скажу: В 1944 году по приказу командующего фронтом маршала Советского Союза И. С. Конева корпус оказывал помощь участникам Словацкого восстания. По его команде несколько эскадрилий по установленному сигналу поднялись в воздух и взяли курс на Дуклинский перевал. Летчики хорошо помнили наставления генерала В. Г. Рязанова о необходимости длительного воздействия на противника, чтобы дать возможность советским танкистам прорвать фашистскую оборону и обеспечить ввод в прорыв частей Чехословацкого корпуса полковника Свободы. В районе цели штурмовики, как это и было проиграно на земле, пошли в атаку в боевом порядке «круг самолетов».

Экипажи в каждом заходе использовали одно из средств поражения поочередно: первый бросает бомбу, второй пускает реактивный снаряд, третий ведет огонь из пушек, четвертый — из пулеметов, и так последовательно каждый заход.

При выходе из атаки на предельно малой высоте воздушные стрелки из крупнокалиберных пулеметов вели огонь по позициям противника. В результате, было выполнено 17 заходов каждым из штурмовиков, и враг в течение часа не мог поднять головы. За время действия группы артиллерия противника не сделала ни единого выстрела по нашим атакующим танкам, которые с десантом автоматчиков на броне без потерь заняли укрепленные позиции врага в районе населенного пункта Гырова. Развивая успех, передовые части наших войск ворвались на Дуклинский перевал.

Командир гвардейского авиакорпуса был мужественный, отважный человек. На пунктах наведения он неоднократно подвергался бомбардировкам и артиллерийскому обстрелу, но никогда не покидал своего поста. Заслуженно носил он две звезды Героя Советского Союза. Такой он был у нас, «Мой генерал». Так с уважением называли его все командиры подразделений, все летчики: весь личный состав корпуса. Это уважение выражалось, во-первых, в беспрекословном, я бы сказал, душевном стремлении к подчинению его крепкой воле, во-вторых, в горячем и совершенно искреннем нашем стремлении как можно лучше и безупречнее выполнить каждое его распоряжение, команду, поступавшие через штабы, не говоря уже о личном распоряжении, приказе, — и с радостью доложить об этом. Этим мы и жили с нашим комкором.

Как и везде, в армии и на фронте есть командиры от генерала до лейтенанта, которых сами подчиненные определяют конкретным понятием — «любимые». К таким любимым я, наряду с некоторыми командирами пониже званием, в первую очередь, отношу генерал-лейтенанта Василия Георгиевича Рязанова. Конечно, расстояние, разделявшее нас по званиям и должностям — комкор и комэск — казалось неизмеримое, но в том-то и дело, весь секрет его характера, что он умел, при необходимости, сократить, а то и свести на нет этот разрыв с любым нужным ему человеком. И тот, в каком бы малом чине или звании ни состоял, в разговоре или делах с ним чувствовал себя совершенно свободно, абсолютно равным с генералом, одновременно воспринимая всю значимость каждого слова собеседника.

Именно так воспринимал я каждую встречу, каждый разговор с Василием Георгиевичем. А встреч было очень много, как, впрочем, и у всех командиров эскадрилий. Дело в том, что генерал считал необходимым для себя быть в курсе всего: чем каждый день, каждый час заняты эскадрильи. И это вполне оправдано, в конечном счете, эскадрилья и только она — основа полка, дивизии, корпуса — обеспечивала успех выполнения любых боевых заданий, успех ведения войны корпуса кроется в успехах эскадрилий.

Я, пожалуй, не припомню такого случая, когда бы, выполняя групповой полет, с ответственным заданием, не слышал бы в шлемофоне голос генерала. Он сам лично, нередко с КП, вынесенного к самой передовой, — бывало, что КП устраивался на верхушке дерева, — наводил на заданные цели штурмовиков, когда требовалось, подправлял, изменял задание по ходу полета, предупреждал об опасностях, охраняя нас. Как нам известно, именно Рязанов обился внедрения в штурмовую авиацию радиосвязи.

Наблюдая за боевыми действиями никак не связанных с землей летчиков-штурмовиков, атакующих почти вслепую определенные им участки, он переживал вместе с ними, сознавая сложность поставленной задачи. Как нередко штурмовики оказываются беспомощными, а то и не по их вине, наносящими ущерб нашим войскам, генерал нередко сам оказывался под угрозой, на краю гибели. Рассажу о таком случае, произошедшем еще на Калининском фронте.

В тот раз генерал Рязанов еще ночью прибыл на передовую, в расположение артдивизиона. Все эти дни его беспокоила мысль: не слишком ли доверился сведениям о противнике, доставленным армейской разведкой, в которых было утверждение о полной нашей безопасности на флангах. Расположившись в специально для него оборудованном блиндаже — командном пункте, Рязанов глянул в стереотрубу. И сразу засек метавшуюся в небе, над линией обороны, эскадрилью наших «ИЛов». С КП, расположенном на высотке, было отчетливо видно, как наша пехота в атаке прорвалась к первому рубежу обороны противника. Выбив немцев из траншей, атакующие в наступательном порыве устремились ко второй линии. И вдруг они залегли. Немцы сконцентрировали на них массированный огневой шквал пулеметов и минометов. Теперь, чтобы поддержать темп атаки, требовалось одно: срочно подавить огневые точки противника. Сделать это и обязана кружившая над линией обороны эскадрилья. Но «ИЛы» не могли этого сделать. До начала атаки они отбомбили первую линию немцев. Как видно, теперь ее заняли наши. Но на КП не могли определить, где наши, где немцы и потому «ИЛы» бессильно метались над линией огня, углублялись в тыл противника и там вынужденно освобождались от бомбовой нагрузки.

По складу своего характера генерал не мог примириться с ролью пассивного наблюдателя. «Еще тактику в академии преподавал, так неужели придумать ничего не можешь?» Внезапно он оторвался от стереотрубы — решение пришло: поставить на самолеты с радиоприемом — передатчики.

...Из блиндажа, отрытого под старыми кленами, повеяло такой тишиной, что он недоверчиво огляделся. Солнечные лучи едва пробивались сквозь ажурные листья, в тени тучами роились комары. Рязанов, приподняв осунувшееся от бессонных ночей лицо, прислушался: тонкое комариное пение всегда его успокаивало. Мысль командующего маневренной авиационной группой заработала четко и ясно. Он приказал вызвать начальника штаба, а сам, вытерев пот со лба, снял гимнастерку и повесил на спинку самодельного стула. Достал из кармана пачку папирос, закурил...

Вдруг снаружи несколько раз глухо ухнуло, с потолка посыпалась земля. Вбежал адъютант Рязанова.

— Товарищ генерал, немецкие танки!

— Что за ерунда? Откуда здесь немецкие танки? — Василий Георгиевич удивленно поднял брови. Его серые глаза выражали крайнюю степень удивления.

Опять ухнуло, и что-то тяжелое упало на перекрытие блиндажа. Рязанов бросился к выходу, но дверь не открывалась. Погасив волнение, он прислушался.

— Деревом вход завалило. Сейчас мы его оттащим. — Он узнал тревожный голос начальника штаба.

— Дьявольщина! — Василий Георгиевич поспешил к амбразуре.

В бинокль он увидел танки, которые, маневрируя между деревьями, вползали с опушки в кленовую рощу. Пальцы невольно дрогнули, когда разглядел на башнях белые кресты. Опустив бинокль, резко вырвал из красной эбонитовой коробки трубку полевого телефона: