А между самолетами бегали, метались механики, командиры и кричали: «Быстрее! Быстрее!» С них тоже требовали.

И вдруг — на фронте, в полусотне километров от линии огня, такое бывало часто, — над аэродромом разнесся вой сирены, оповещавший о тревоге.

Захлопали, захлебываясь, зенитки и тут же из-за туч, один за другим вынырнули три «Фоккера». Они сыпанули несколько мелких, противопехотных бомбочек на только что занятый нами аэродром. Видно решили израсходовать остатки.

Остатки не остатки, нам от этого не легче. «Фоккеры» сделали круг, обстреляв аэродром, пощипав осколками некоторые самолеты, пошли на второй. И тут я заметил, что девушки, спрятавшись под плоскостями самолетов, так и сидят на корточках, прижимая к груди снаряды и бомбы, вроде как прикрываясь ими. Смешнее, или, скорее, страшнее, трагичнее этого придумать было нечего. Это же было равносильно тому, чтобы они прятались за бочку с порохом.

Закончилось все внезапно и благополучно. Зенитчики подбили одного «Фоккера». Он, густо дымясь, рухнул в лес, остальные два тут же скрылись. А девушки так и сидели, обняв снаряды, оцепенев от страха.

В назначенное время мы все-таки вылетели. Девушки свою задачу выполнили, несмотря ни на что. Мы тоже постарались. А потом благодарили их за хорошую работу.

Мы, мужчины в эскадрильи, во всем полку вообще относились к оружейницам как можно лучше, как положено, проявляли вежливость, уважение, стремление помочь, внимание, заботу. В общем, все как и должно быть. Были и браки. Мы, командиры, не препятствовали.

В один из дней я со всей своей эскадрильей — девять машин — возвращался с задания. Работа была сложная, мы штурмовали небольшой лесок, оказавшийся забитым фашистской техникой. И, что особенно нежелательно, напичканным зенитной артиллерией и другими противовоздушными средствами.

С противовоздушной мы кое-как справились, даже не понеся потерь, как следует штурманули цели, разгромив танки, машины, артиллерию. Уже намерились уходить, когда появились истребители противника. Сколько их было, я не считал. По радио передали — три десятка.

Три десятка на двенадцать «ИЛов» — это много, очень много. Я, как и должно быть в такой обстановке, приказал уплотнить построение и повел эскадрилью на бреющем. Летели, чуть не задевая плоскостями ветви деревьев.

Конечно, отступление наше, а проще бегство, проходило не так уж и гладко. Пришлось и огрызаться, схватываться с некоторыми чересчур наглыми «Мессерами», некоторых из нас немцы сильно пощипали и побили, но, в общем, на аэродром мы прилетели всей группой, без потерь. И тут, буквально следом за нами, над аэродромом появились фашистские бомбардировщики. Их было не так много, пять или шесть, но шороху на аэродроме они могли наделать. Наши зенитки били как надо. Все небо было в зонтиках разрывов, но над аэродромом появились еще фашистские истребители. Может, новые прилетели, или те же, что гнались за нами. В общем аэродром наш оказался в капкане, под угрозой полного разгрома. Опытные летчики из моей эскадрильи, не обращая внимания на рвущиеся кругом бомбы, снаряды сквозь огонь уводили машины с посадочной в укрытие, а молодые, новички, не столько от страха, сколько от растерянности, в панике повыскакивали из кабин и в укрытие.

Три или четыре самолета — остались брошенными на посадочной. Летчики, успевшие запрятать свои машины, под деревьями, в зеленые капониры, укрывали их. Таким образом, оставшиеся на посадочной, были обречены. Но теперь не выдержали механики, выбежавшие встречать нас. Они, запустили моторы, а наши девочки, ухватились за плоскости и потащили самолеты в укрытие.

Над аэродромом с ревом носились фашисты, прошивали взлетную пушечными, пулеметными очередями. Грохотали взрывавшиеся бомбы, а девушки, тащили и тащили машины.

И они спасли самолеты. Повреждения получили две машины, остальные, девушки и механики можно сказать, вынесли на руках.

Командование полка высоко оценило этот боевой подвиг. По моему представлению механики и девушки были представлены к наградам.

В моем письменном столе есть специальный ящик, в котором хранятся письма. Их много. Есть уже пожелтевшие от времени конверты-треугольнички со штампом военной полевой почты, есть и конверты, на которых изображены стремительные ТУ-114, — эти пришли недавно.

Пишут, в основном, однополчане, с которыми пройдены суровые годы войны, пишут мои однокашники по Военно-воздушной академии. Скупые строки. Как правило, мужчины не любят словоизлияний. Несколько строчек о своем житье-бытье, несколько вопросов о том, как идут дела. И всегда я точно так же скупо отвечаю друзьям.

Но как-то пришло необычное письмо. И я не положил его в стол. Оно со мной. Часто я открываю вновь и вновь перечитываю. При этом испытываю такое чувство, будто время сделало скачок назад, отодвинуло меня в грозные годы войны.

Необычна и история письма. Автор направил его в редакцию газеты «Известия». Оттуда оно попало в Министерство обороны СССР, затем в военный комиссариат Киргизской ССР, потом в Алма-Атинский аэропорт и, наконец, ко мне. Вот это письмо.

«Дорогая редакция! Я никогда не писала в центральную газету и сейчас мне немного страшновато: не займу ли я у редакции времени, которое нужно для других материалов.

Мне долгие годы очень хочется разыскать своих однополчан. Я служила в штурмовом авиационном полку оружейником. Нас было одиннадцать девушек. Люди у нас в полку были особенные. Я начала служить в Советской Армии, когда мне было девятнадцать лет, и по своей молодости не смогла тогда ощутить со всей силой, какие это были особенные люди. Только позднее, когда уже стала зрелым человеком, я один за другим мысленно раскрывала образы почти каждого, кого я знала. Все они были настоящими людьми, разными по своему характеру и в то же время одинаковыми в своем героизме, в своей беззаветной преданности Родине, в стремлении к победе над врагом.

Летчики летали на боевые задания, бомбили немецкие объекты, а мы — девушки — заряжали на самолетах пушки, пулеметы, подвешивали бомбы, вообще снаряжали самолеты к боевым вылетам. Много героев погибло. Я никогда их не забуду, все время о них помню. Они очень много мечтали о жизни, которая будет после войны. Они не знали тогда реактивных самолетов. Если бы сейчас они могли видеть достижения науки и техники в области освоения космоса! Но им не пришлось это увидеть. Они сделали все, чтобы это увидели мы, оставшиеся в живых.

Я никогда не встречала в газетах имен наших героев и хочу их назвать. Хотя бы небольшую часть самых отважных героев, которые отдали жизнь во имя человечества. Где-нибудь у них есть родные. Пусть же они еще раз вспомнят тех, которые не вернулись.

Вот они: Герой Советского Союза Степан Демьянович Пошевальников, Борис Васильевич Шубин, Александр Грединский, Владимир Потехин, Русанов, Малов и много других.

Мне не пришлось быть в своем полку, когда наступил конец войны. Я не знаю, кто остался жив, но точно знаю, что жив из нашего полка дважды Герой Советского Союза Талгат Якубекович Бегельдинов. Несколько лет назад я видела его в киножурнале на Первомайском параде в Москве.

Я была уже в полку, когда он пришел к нам новичком, рядовым летчиком-сержантом. По натуре веселый, жизнерадостный, любящий своих товарищей, Толя (так мы его звали) был жесток в бою с врагами.

Самолеты уходили на задания, и все мы, оставшиеся на аэродроме, с большой тревогой ждали их возвращения. Больно было, когда кто-нибудь не возвращался. Однажды, уйдя на боевое задание Толя Бегельдинов не вернулся. Был сильный бой, и летчики, летавшие с ним, доложили, что Бегельдинов погиб.

Прошло немало времени с того дня, и вот однажды в полку появился Толя. Раненый, измученный, грязный, похудевший. Долго он пробирался вместе со стрелком через линию фронта, но стрелок Яковенко погиб, а Толя перенес все невзгоды и добрался до своего полка.

А дрался он так, что не жалел себя, и на его счету, на счету штурмовика, был не один сбитый фашистский самолет. О том, как он дрался, можно судить по его наградам, а их у него много.