Через два дня после прихода Стрейнджа к Лэндерсу провели другого посетителя. Это был лейтенант Дрер из его роты — деликатного сложения блондин лет тридцати с хвостиком. Его вместе с Мэтьесоном назначили сравнительно недавно, когда Превор доукомплектовывал роту. Дрер был совершенно неспособен к физическому труду, зато голова у него работала здорово. Впрочем, работать в 3516-й головой вроде было и не к чему. На Дрера в роте смотрели как на интеллектуала, и остальные офицеры то и дело обращались к нему за советом по поводу всяческих бумаженций. Вдобавок он был отзывчив и прямодушен.

— Мы сожалеем, что долго держали вас в неведении. Но нам показалось целесообразным выждать, пока прояснится наша задача.

— Да ничего, — отмахнулся Лэндерс. — Что новенького в роте?

— Пока живы, — улыбнулся Дрер. — Вам предстоит пройти медицинскую комиссию, она и вынесет окончательное решение. Нам, каждому офицеру роты, предложено дать на вас личную характеристику.

— Знаю я эти медицинские комиссии, — пробурчал Лэндерс.

— Нет-нет, падать духом нет никаких оснований. Кстати, как вы себя чувствуете? — спросил Дрер участливо.

— Ничего, — пожал плечами Лэндерс. — Хотя сами понимаете, место для отдыха не самое лучшее.

Дрер обвел взглядом камеру и кивнул.

— Мы, естественно, знаем, что напишет капитан Мейхью. Лейтенант Превор даст, разумеется, похвальный отзыв. Остальные, естественно, тоже. К тому же мы решили максимально учесть ваши интересы и пожелания. Поэтому нам хотелось бы знать, в каком духе писать.

— Я вас не совсем понимаю.

— Проблема в том, к чему вы сами склоняетесь — остаться в армии или демобилизоваться. Нам нужно знать это, чтобы подать факты соответствующим образом.

— Это вы придумали?

— Как сказать… Идея носилась в воздухе. Я лишь сформулировал ее.

Лэндерс поглядел в окно. С того места, где он сидел, не было видно командного корпуса, зато он хорошо различал множество раскинувшихся вдали бараков.

— Я и сам не знаю, — удрученно ответил он. — Честное слово, не знаю.

— Но нам нужно знать. Иначе как напишешь?

— Можете дать мне время?

— Это не от нас зависит. Характеристики должны быть поданы завтра. Поэтому я и пришел.

Лэндерс долго молчал, глядя в потолок.

— Хорошо, — сказал он наконец, вздохнув, — пишите в том духе, что я склоняюсь к демобилизации. Хватит сидеть в одном дерьме с разными мейхью.

— Боюсь, что мы никогда не отделаемся от таких, как Мейхью, — усмехнулся Дрер. — Что вы хотите от людей? Увы, они далеки от совершенства, мягко говоря.

— Никогда? — рассмеялся было Лэндерс, но спохватился и замолк.

Дрер смотрел на него с некоторым недоумением.

— Но вы убеждены в этом? Убеждены, что хотите именно этого?

— Нет, не убежден. — Лэндерс старался сдержать вспыхнувшее раздражение. — Понимаете, лейтенант, тут тактическое соображение. Если я вдруг в последний момент передумаю, то на комиссии лучше сказать, что я решил остаться в армии, а не наоборот.

— Пожалуй, вы правы. Значит, я так и передам товарищам? Чтобы они написали в том духе, что вы хотите уйти из армии?

— Да.

Дрер сделал какую-то заметку на листке и собрал бумаги в портфель. Его аккуратность действовала Лэндерсу на нервы. Он встал. Дрер тоже поднялся и протянул руку.

— Тогда я пойду. — На лице у него появилось несвойственное ему застенчивое выражение. — Знаете, Марион, вы в роте стали настоящим героем.

— Да уж, герой! — пробурчал Лэндерс.

— И все-таки приятно это знать, — продолжал Дрер. — Со своей стороны я тоже рад, что мне довелось служить с вами.

Тяжелая дверь захлопнулась за лейтенантом, и Лэндерс пожалел, что не сказал ему других, более теплых слов, хотя вряд ли они нужны Дреру.

Лэндерс поражался, как быстро переменилось к нему отношение в тюрьме. Никто не изучил механизм распространения слухов. Каким-то чудом узнавал один и передавал другому, тот — третьему, и пошло. Здесь действовала такая же система тайной связи, как и в любом подразделении. Лэндерс не проронил никому ни слова, но к вечеру все знали: парень демобилизуется, увольняется честь по чести, с хорошими бумагами.

Лэндерсу было противно, тем более что он сам не знал, хочет ли уйти из армии. Его зауважали даже заматерелые штрафники. Остальные глядели на него как на знаменитость, как на олицетворение и образец типично американского успеха. Надзиратели тоже заметно подобрели. Ночной дежурный предложил вместе просмотреть Лэндерсову историю болезни — нет ли там чего, что может пригодиться ему на медкомиссии. Лэндерс наотрез отказался. В уголке сознания шевелилась мыслишка: а вдруг это очередная пакость, подстроенная хитроумными докторами.

Все произошло скорее, чем предполагал Дрер, — не через десять дней, а через неделю.

В понедельник пришел дежурный и, доброжелательно скалясь во весь рот, объявил, что завтра Лэндерсу на комиссию. Утром ему выдадут новую больничную пижаму и тапочки.

Процедура была так похожа на ту, что Лэндерс прошел в Килрейни, что у него возникло странное ощущение: было, все это уже было. Такая же строгая затемненная комната, такой же длинный стол, и за ним — пятеро мужчин штатского вида, но увешанные воинскими знаками и наградами, та же атмосфера судилища. Лэндерсу безумно захотелось бежать из армии.

Спектакль явно повторялся — повторялся с той единственной разницей, что сейчас, когда перед ним другой враг — добропорядочные любезные буржуа, мощный средний класс Америки, — он знает то, чего не знал раньше, полон горечи и никому не верит. Все их красивые слова, все распрекрасные торжественные обещания обратятся в пустой звук, как только он снова попадет на фронт, в реальный, а не выдуманный мир. Они, может быть, и не знали этого, но он, Лэндерс, знал, теперь знал, и ждал подходящей минуты, чтобы сказать, что желает остаться на военной службе.

Но подходящая минута не выпала. С одной стороны, им вроде бы только того и надо было, чтобы он изъявил такое желание. С другой — с каждым их словом это желание улетучивалось. Его спрашивали о том, что он умеет и намерен делать. Говорили, что хотят использовать его знания и опыт. То же самое спрашивали и говорили в Килрейни.

В конце концов сидевший посредине круглолицый полковник с квадратным подбородком и в очках — очевидно, главный среди трех полковников за столом — спросил с некоторым недоумением:

— Скажите, сержант, в каких частях вы хотели бы служить в армии дальше?

Весь подобравшись, едва сдерживая звенящий от злости голос, Лэндерс сказал то, что только и мог сказать.

— Я вообще не хочу служить в армии, сэр, — твердо ответил Лэндерс.

— Хорошо. Можете идти, — заключил очкастый.

Весть дошла до отделения едва ли не прежде него самого. Лэндерс был отчислен. Комиссия единогласно решила демобилизовать его. В глазах товарищей по заключению это была большая победа. Они гурьбой бросились поздравлять его, хлопали по спине, орали, так что в конце концов Лэндерс огрызнулся и пугнул их как следует.

После этого он вообще сделался притчей во языцех. Мало того, что он вырвался на волю, а им еще тянуть лямку, так он же и оскорбляет, хотя они к нему с чистым сердцем. С той минуты к нему вообще никто не подходил.

Но ему уже было все равно. Начались бесчисленные формальности, которые отняли целых пять дней — если считать с заседания медкомиссии и до того момента, как Лэндерс вышел за ворота военного городка свободным человеком. Колеса раскручиваются туго, но уж когда раскрутятся — только поспевай. Большую часть оставшегося времени Лэндерс проводил вне отделения, так что он не успел почувствовать отверженности. И вообще плевать он хотел, пусть думают, что хотят.

Он побывал в финансовой части — получил расчет, сдал на склад обмундирование и имущество, аннулировал в страховой конторе солдатскую страховку, чтобы как можно меньше связывало его с армией. Остальные дела были в канцеляриях самого госпиталя.

Согласно положению, его всюду сопровождал вооруженный конвоир. Лэндерс еще считался заключенным. Правда, конвойный понимал его особое положение, перебрасывался с ним шутками и вообще не следил за арестованным в оба глаза. Кто вот-вот будет на гражданке, не сбежит.