Он мрачно посасывал в духоте свою бутылку. Какого черта, от этого не умирают — он так давно в армии, что пора бы привыкнуть к переводам из части в часть. В первый раз, что ли?

А все-таки их рота — особая рота. Он понимал, что особой ее сделала война. Смерть и увечья — вот что сплотило их, в мирное время так в армии не бывает. Их связывала опасность смерти, и ранения, и ужасы боя. Разве найдешь еще такую, почти родственную близость?

Вдобавок Стрейндж не знал, хватит ли у него мужества после всего, что он повидал, начать сначала и вторично пройти притирку к новым людям и привыкнуть к ним.

На остановках он иногда выбирался из автобуса, чтобы сходить в уборную. В воздухе тянуло октябрьской свежестью.

До Квингтона Стрейндж добрался в середине дня, примерно в то же время, что и в прошлые приезды. Линдин дядька, ее брат — белобилетник и племянник по матери еще спали после ночной смены. Когда они по одному собрались на кухне, Стрейндж уже попивал там пиво. Он посидел с ними, пока они готовили себе завтрак, и тоже поел яичницы с грудинкой. Никто из них не проявил особого интереса к тому, что Стрейнджу сделали операцию и что под бинтом на ладони у него гипсовая лепешка.

Он узнал, что Линда вообще-то должна работать с утра, но ее перевели в вечернюю смену. Она только-только пошла на завод и освободится лишь в двенадцать ночи. Стрейндж слонялся как неприкаянный, пока не начали возвращаться женщины — кто прямо с работы, кто из магазинов, и ему пришлось сматывать удочки. Ситцевая Линдина спаленка была единственным местом, где он мог укрыться от бабьей болтовни и кухонной сутолоки, но крохотная комнатка годилась разве что для сна или любви.

От нечего делать Стрейндж пошел в кино и попал на какой-то военный фильм. В нем показывали, как храбрый молодой моряк, выброшенный на Батан, один за другим лихо сдергивал предохранители с ручных гранат и, досчитав до трех, кидал их через поваленную кокосовую пальму, откуда чуть ли не в упор стрелял японец со зверским лицом. Картина была так плоха, что, едва досидев до половины, Стрейндж поднялся с места. Идя между рядами, он всматривался в лица, освещенные тусклым мерцающим светом от экрана. Народ сыпал в рот жареную кукурузу, жадно следя за перипетиями боя, и Стрейндж вдруг пожалел, что у него нет парочки гранат. Шмякнуть бы их в зал, тогда узнали бы, что это такое.

После кино ему захотелось выпить, и он потопал в один бар, потом в другой, третий. Домой он вернулся в половине первого, изрядно накачавшись. Двое из семьи уже пришли с вечерней, он поболтал с ними на кухне и завалился спать в ситцевой комнатке. Линда явилась в три.

Она, понятно, не знала, что он приедет, но все равно чувствовала себя ужасно виноватой, обнаружив в спальне полусонного Стрейнджа. Линда и сама была навеселе, они с подругами зашли после работы выпить, объяснила она и была нежна и податлива, однако Стрейндж не сказал бы, что она сгорала от страсти после долгой разлуки. Она ласково гладила его голову, а ему хотелось, чтобы она была погорячее.

Сверх этого Стрейндж ничего не заметил. Да и что было замечать? Был обычный постельный ритуал, как всегда. Пожалуй, даже лучше, чем всегда. Потом он начал было рассказывать про то, что говорил Каррен насчет второй операции и как это может отразиться на их планах купить ресторан, но Линда прервала его, жалобно сказав, что хочет спать. Стрейндж продолжал говорить, и тогда она расплакалась.

— Как же ты не понимаешь, дурочка? — упорствовал он. — Будет тебе ресторан, будет! Стоит мне отказаться от второй операции, и меня демобилизуют.

— Ничего я сейчас не соображаю, — рыдала она. — Ты не видишь, что я устала и мне надо выспаться? Разве нельзя завтра поговорить, а? Ну пожалуйста.

— Завтра так завтра. Я же не против. Только не реви, ради бога! — успокаивал он жену, гладя ее по плечу.

Линда уснула, а он еще долго лежал, закинув руки за голову. Он не ожидал, что она так расстроится.

Когда около одиннадцати Линда спустилась на кухню, Стрейнджу показалось, что она плохо выглядит, и он предложил пойти позавтракать в какой-нибудь хороший ресторан. Когда толчется народ, и все время готовят, и едят, толком, конечно, не поговоришь. И все же Стрейнджа удивило, что вместо того, чтобы сказать спасибо, Линда как-то странно поглядела на пего, а потом добавила, что не может, даже не объяснив почему. Она попросила встретить ее после двенадцати в баре недалеко от ее работы и дала адрес. Около двух она оделась и ушла, сказав, что ей нужно кое-что купить.

Стрейнджу опять предстояло коротать целый день одному. Его воротило от картин про войну, но других вроде бы нигде не показывали. На правом берегу Огайо, в Цинциннати, крутили только военные фильмы. В конце концов он наткнулся на кинотеатр, где шла «История Вернона и Ирен Касл». Он вспомнил, что они смотрели ее в части на Гуадалканале и ему понравилось. Но сейчас красивая, роскошная жизнь Фрэда Астора и Джинджер Роджерс показалась ему далекой и чуждой, она так не соответствовала его настроению, что он снова ушел задолго до конца сеанса. И это бедные так роскошно живут? Вранье все это.

Чтобы иметь ясную голову, Стрейндж старался пить поменьше, хотя это было нелегко. Куда ни глянь, люди либо вкалывали, либо пили. Он подумал, что надо взять такси, рискованно полагаться на автобус в малознакомом городе.

Стрейндж заранее решил, куда поведет Линду ужинать. Во время своих одиноких хождений по шалманам он заприметил на той стороне реки шикарный отель с залом, напоминающим «Зеленую крышу» в «Пибоди», и там допоздна подавали отличнейшие бифштексы. Он очень гордился тем, что за двухмесячное пребывание в Люксоре научился разбираться в кушаньях, и ему хотелось блеснуть перед Линдой. И только когда они вылезали из такси, он подумал, не смутится ли, не оробеет она от этой роскоши? Даже на Оаху он не водил ее в дорогие рестораны. Но было уже поздно. Они подошли к самым дверям.

Стрейндж беспокоился напрасно. Линда чувствовала себя свободно, как дома, не хуже его самого. Она довольно кивнула, когда он дал метрдотелю три доллара, чтобы тот нашел им отдельный столик в уютном месте. Взяв из рук официанта огромное меню с французскими названиями, она легко и спокойно заказала себе кушанья, словно делала это всю жизнь, а когда Стрейндж заказывал спиртное, попросила, чтобы ей принесли мартини. Покончив с заказом, Стрейндж откинулся на стуле и стал разглядывать публику. Ему и в голову не пришло, что Линда никогда прежде не пила мартини.

Зал был битком набит военными и их дамами. В море синего и защитного цветов терялись редкие гражданские костюмы. Оркестр уже сыграл «Сэр Эхо» и «Наперегонки с луной», а Стрейндж все еще потягивал виски и собирался с мыслями. Он не был охотником до танцев и не сообразил, что надо бы пригласить Линду. Он ждал, что она заговорит об их делах.

— Ну, с чего же лучше начать? — сказал он, не выдержав.

— Может, с того, что ты пригласишь меня потанцевать?

— А-а, конечно.

Он механически двигался под пыхтение «Поезда из Чаттануги» в толчее танцующих пар. На душе у него было неспокойно. Лишь под конец мелодии он обратил внимание, какие красивые па выделывает Линда, и чуть отстранившись, остановился, чтобы полюбоваться ею.

— Ты даже не заметил, как я научилась, пока тебя не было.

— Ага, вот только сейчас увидел. Занималась где или как? — Сзади Стрейнджа нечаянно толкнул морячок в белом летнем костюме, и он снова повел Линду.

— Да нет, само собой получилось. Мы с подружками часто на танцы ходим, — сказала она, уткнувшись ему в плечо.

— Вы что, друг с дружкой танцуете?

«Поезд из Чаттануги» наконец прибыл на место назначения, и джаз без остановки, не дожидаясь аплодисментов, заиграл «Как знать» — коронный номер Алисы Фей. Стрейндж слышал эту песенку по радио и на Гуадалканале, и на Нью-Джорджии. Тоукьо Роуз тоже исполняла ее.

— Чаще всего, — ответила Линда. — Само собой, иногда и ребята приглашают.

Стрейндж не обладал ни талантом к танцам, ни сноровкой, но сейчас он чувствовал, что благодаря Линде у него получается совсем неплохо, однако это не доставляло ему радости, а, наоборот, беспокоило еще больше.