Покрасневший от праведного гнева Основоположник уже был готов разразиться очередной косноязычной тирадой в плане того, что должно же быть хоть что-нибудь святое даже у бывшего карателя христиан, когда в жертвенном помещении раздался шум крыльев и появился Михаил. Оба иерарха обратили внимание на его хмурый вид и полную боевую экипировку и тут же прекратили препираться.
— Что? — с испугом вопросил постоянно ожидающий народной революции или дворцового переворота Основоположник. — Что случилось?
— Погром, вот что! — съязвил знающий эту его слабость старый некошерник Миссионер.
Михаил, не одобрявший излишнего цинизма даже в тесном кругу власть предержащих, неодобрительно покосился на ерничающего иерарха.
— По-моему, я знаю, где твоя дочь Вероника, Миссионер, — серьезно сказал он.
— Где? — севшим от волнения голосом спросил тот.
— Там же, где и водородная бомба!
Основоположник охнул и уронил на жертвенный огонь свою жреческую тиару. Та вспыхнула ярким огненным шаром. Миссионер медленно осел на мраморный пол. Судя по всему, иерархи кое-что знали об оружии массового поражения.
Дом, где администрация Ада отвела квартирку для проживания грешниц Мари и Джеки, был логическим продолжением уже известного принципа противоположности. То есть если при жизни учительница Мари и ее дочь больше всего боялись оказаться в построенном государством многоквартирном жилище, где проживают менее удачливые члены французского общества, то именно в подобном месте они и оказались после смерти. Их, если пользоваться американским жаргоном, project был огромным серым нагромождением бетонных конструкций, которое было большей частью забито наркоманами, дешевыми проститутками, бандитами и прочими отбросами процесса межрасовой интеграции. Здесь было грязно, темно, шумно и противно. Односпальная квартирка матери и дочки была чисто, но бедно обставлена мебелью конца 70-х, которую еще можно порой найти на земных свалках.
Мари из Лиона, измученная мыслями о дочери, тоской по любимому и недосягаемому мужчине и терзаниями по поводу предательской сделки с Египтянином, все же смогла наконец утонуть в милосердных объятиях сна. Почему-то, что уже давно не случалось, ей приснился ее жених — отец Джеки. Он был одет в парадную форму офицера французского флота, красивое лицо сменило привычную бледность подводника на здоровый загар. Они шли, взявшись за руки, по освещенной заходящим солнцем набережной к нему домой и обсуждали планы на, как тогда казалось, долгую и счастливую жизнь. Он нес завернутую в газету бутылку вина, а она, чтобы не портить его парадный вид, несла подаренные им цветы и полуметровый багет под мышкой. В этот вечер они должны были потерять последние остатки благоразумия и зачать Джеки. В какой-то момент, от избытка переполнявшей ее радости, Мари остановилась и, потянувшись еще угловатым девичьим телом, поцеловала его в губы. На его лице осталась темная помада, а на парадном кителе — цветочная пыльца. Багет с хрустом переломился пополам, но его не было жалко. Вокруг раздались одобрительные возгласы прохожих. Он нежно поцеловал ее в лоб теплыми губами. Мари проснулась и не сразу поняла, где она. Открыв глаза, она увидела любимое слепое лицо дочери.
— Это я поцеловала тебя, мама. Я разбудила тебя? Извини!
— Джеки! Ты дома! — Мари осторожно прижала ее к себе: по привычке она пыталась не причинить ей боль в местах с самыми темными синяками.
— Мама, не бойся: я сегодня там не была! И больше меня забирать не будут. Так сказал мужчина, отбивший меня у плохих людей, — Аналитик. От него пахло тобою, шампанским и кровью. Он — сильный и добрый волшебник. А еще он просил тебе передать, что никогда тебя не забудет. Ты его знаешь?
— Да, мое солнышко, я его знаю! — Ошарашенная этим потоком новостей Мари невольно начала плакать.
— Мамочка, ты плачешь? — почувствовала ее слезы Джеки. — Почему? Я тебя расстроила? Да? Ты ведь еще увидишь его, правда?
— Да, конечно, я его еще увижу.
— Жаль, что не увижу я. Он красивый?
— Он… Он похож на твоего отца.
И тут из покрытой бледно-розовой выцветшей краской голой стены спальни, натянув ее поверхность, как резиновую, вышел Уриэль. Оказавшись в комнате, он доброжелательно улыбнулся и сказал:
— Доброе утро! Надеюсь, я не потревожил ваш сон!
— Чем обязаны такому раннему визиту, Уриэль? Почему через стену? Может, вас смутили наши соседи по лестничной площадке? — Ангел застал Мари не в самый подходящий момент. Впрочем, с ним бы она не стала любезничать в любом случае.
Уриэль еще раз расцвел неискренней улыбкой и похлопал по спортивной сумке, которая была в его руке:
— Мари, я принес кое-что, что пригодится вам и дочери по возвращении на Землю.
У Мари пересохло в горле от очередной неожиданности.
— Пройдемте в гостиную. И что же это? — спросила она, когда они оставили Джеки в спальне.
— Современная одежда: ведь вы не хотите появиться на Земле в ваших сегодняшних обносках или вообще голыми, как Терминатор. Документы: ведь вы умерли, а потому для официального мира вам придется родиться опять, в новых метриках, водительских правах и так далее. Кредитные карты, наличные и номера счетов в банках: Законодатель приказал дать вам и это, чтобы не отвлекаться на примитивную борьбу за существование в оставшейся вам жизни.
Тут Уриэль сделал драматическую паузу:
— А теперь и самое главное! Законодатель — не Бог и не может дать твоей дочери глаза. Но их могут дать другие. Вот в этой папочке — адрес клиники в Швейцарии, где Джеки с большими шансами на успех могут трансплантировать донорские глаза.
— Какие глаза? — не поверила своим ушам Мари.
— Донорские! — не моргнув глазом, ответил Уриэль. — Обычно пациенты клиники покидают ее с несколько темноватыми глазами: ведь доноры попадаются преимущественно из нуждающихся частей мира. Но я персонально позабочусь о том, чтобы для Джеки они были подобраны такого же цвета, как у одного из ее родителей.
Тут Уриэль — большой специалист по извлечению глаз — нехорошо улыбнулся. Мари инстинктивно вздрогнула и на секунду замолчала.
— В этой же клинике, кстати, позаботятся и об отпечатках пальцев, — продолжил он, — вам нужно будет окончательно распрощаться с несчастливым прошлым.
Мари продолжала молчать. Уриэль обеспокоился. Его лучезарная улыбка несколько померкла.
— А вы ведь действительно постарели, — безжалостно сказала Мари побледневшему при этом ангелу, — разве такое возможно?
— Нет! Все обладающие душой существа в этом измерении — вечны!
— А вы уверены, что обладаете душой?
Уриэль обиженно промолчал.
— Так вот! — наконец сказала Мари и достала из кармана договор, подписанный с Законодателем. — Я отказываюсь от причитающегося мне и моей дочери.
Уриэль на мгновение лишился дара речи. Его красивое поблекшее лицо посерело еще больше:
— Да вы хоть понимаете, что творите? Ведь вы уже сделали все, что нам от вас было нужно! Ведь это глупость! Что и кому вы хотите доказать?!
Мари отрицательно покачала головой, сжала губы и с усилием порвала пергамент. Вдоль линии разрыва с треском пробежала череда искр. Договор потерял силу. Мать и дочь остались в Аду. С лестничной площадки доносились ругательства обколовшейся шпаны, ищущей свежую протоплазму. Уриэль опять предпочел уйти через стену.
В Луанде был тихий, безветренный вечер. Правда, те, кто понимал толк в погодных нюансах Южной Атлантики, могли заметить и подозрительный цвет облаков, и своеобразное поведение птиц, и несколько давящую атмосферу. Наконец, и данные космической съемки, и даже простой барометр — все предвещало шторм и бурную ночь. Больницы и морги, авиабазы и посольства — все проверяли запасные дизельные генераторы. Начальник электросети города привычно молился, чтобы она пережила и этот катаклизм. Морские суда спешно стремились укрыться в порту. Самолеты торопились либо побыстрее покинуть небезопасный район, либо, наоборот, совершить посадку до того, как все начнется.